Наконец, Добряк шевельнулся и спросил:

—  — В своем рассказе, подследственный, вы сконцентрировались на описании действий 24-го …

—  — Гипотетических действий 24-го. — поправил Скептик.

—  — Хорошо, гипотетических. — Добряк откашлялся, — Однако, почти не уделили внимания его мотивам. Иными словами — зачем 24-ый все это сделал?

Франц опустил голову — он давно ждал этого вопроса, однако удовлетворительного ответа не имел.

—  — Когда 24-ый на меня напал, он был стопроцентно безумен …

—  — А до этого? — перебил Скептик, — Показался ли он вам безумным накануне событий, когда только появился в камере?

—  — В камере я его видел около трех минут, — парировал Франц, — за это время диагностировать шизофрению не смог бы даже опытный психиатр.

—  — Однако ж в кабинете вашего бывшего Наставника вы диагностировали ее и за более короткое время. — ехидно прокомментировал Скептик.

—  — 24-ый в это время меня душил — это помогает. — в тон ему ответил Франц.

Скептик презрительно хмыкнул, но ничего не сказал.

—  — Думаю, что 24-ый убил охранников, Наставника и остальных заключенных в припадке безумия, вызванном шоком от перехода с Первого Яруса на Второй и нападением на него урок. А потом решил свалить вину на меня. Если бы он меня задушил, то его версия выглядела бы единственно возможной. Она даже сейчас выглядит возможной, — Франц сделал паузу, — но, все же, не единственной. — Он помолчал секунду, а потом повторил, делая ударение на каждом слоге, — Не е-дин-ствен-ной.

—  — Я принял бы этот аргумент, подследственный, — печально сказал Добряк, — если б версия ваша не базировалась на столь невероятном поведении 24-го. Это превращение из запуганной жертвы в маньяка-убийцу … А зачем он засунул труп первого охранника в стенной шкаф? Или, посудите сами, разве может убийца-шизофреник действовать с таким тонким расчетом, какой 24-ый проявил, как вы утверждаете, в вопросе ножа.

—  — Шизофреник — это не обязательно идиот, господин Следователь. — возразил Франц, но Добряк лишь сокрушенно покачал головой.

—  — А доказательства? Можете ли вы подкрепить вашу версию хоть одним вещественным доказательством?

Франц на мгновение задумался.

—  — 24-ый мог оставить отпечатки своих пальцев в карцере или апартаментах Наставника. — Никаких отпечатков, кроме ваших, не обнаружено.

—  — Тогда проверьте группы крови в лужах на полу возле карцера, господин Следователь, — они должны соответствовать крови 12-го и 16-го — а значит, те были убиты в коридоре, а не карцере.

—  — А что, это идея … — заинтересовался Добряк и стал рыться в бумагах на столе, — Точно! — Он повернулся к остальным двум следователям, — Смотрите протокол No 14: образцы 17а и 17б содержат кровь второй группы — то есть, той же, что и у заключенных 12/21/17/2 и 16/21/17/2 — смотрите образцы 24 и 25 в протоколах No 18 и 19, соответственно. — Он повернулся к Францу, — Что ж, это несколько меняет дело …

—  — Нисколько не меняет, коллега, — вмешался Скептик, — ибо, если вы проверите по протоколу No 2 образец 1, то убедитесь, что вторую группу крови имел также и зарезанный охранник … чей труп, кстати, находился в двух шагах от тех луж крови в карцерном коридоре.

Некоторое время Добряк изучал злополучный протокол No 2, а потом поднял голову и с подчеркнутым сожалением произнес:

—  — Мой коллега прав, подследственный: совпадение групп крови ничего не доказывает.

—  — Тогда сделайте анализ ДНК. — предложил Франц.

—  — Какой анализ? — удивился Добряк и, судя по голосу, вполне искренне, — Что такое ДНК?…

—  — Вы никогда не слыхали об анализе дезоксирибонуклеиновых кислот?

—  — Нет. — в голосе Следователя послышалось раздражение, — Такой анализ мне неизвестен. Есть ли у вас реалистические предложения? — Франц пожал плечами, и Добряк повернулся к Скептику и Злыдню, — Вопросы?

—  — Ты зачем при аресте в стенку стрелял, гад? — с бешенством в голосе поинтересовался Злыдень. — Убить никого уже не мог, так решил имущество попортить?

—  — Я не знал, кто там ходит. — индифферентно отвечал Франц. — Хотел отпугнуть.

Он на мгновение зажмурился, защищая глаза от режущего света ламп.

—  — Еще вопросы? — спросил Добряк.

Вопросов не последовало.

—  — Выступления?

Скептик поднял руку.

—  — У меня есть выступление.

Он встал на ноги и прошелся взад-вперед поперек комнаты. (Силуэт его иногда перекрывался с силуэтами остальных следователей — однако, ходил ли Скептик перед столами или позади них, Франц разобрать не мог. Картина перед ним была двумерна, как экран).

—  — Ход событий представляется мне несколько другим, чем в рассказе уважаемого подследственного. — приложив руку к сердцу, Скептик отвесил издевательский поклон в сторону Франца, — А именно: отправив признавшегося зачинщика драки в карцер, Наставник допрашивает потерпевших, однако толку добиться не может: запуганный 24-ый мямлит что-то невразумительное и опасливо косится на урок, а те несут какую-то чушь о неспровоцированном нападении на них маньяка 23-го. Не выяснив ничего, однако понимая, что за безопасность 12-го и 16-го опасаться не следует, раздраженный Наставник на всякий случай отсылает новичка в изолятор и уходит к себе. Он делает соответствующую запись в Дневнике Потока, затем достает бутылку рома и начинает пить — за каковым занятием его посещает, наконец, здравая мысль: как так получилось, что обычный «мужик» затеял драку с двумя урками? Логичного объяснения этому нет, и, прикончив бутылку, Наставник идет в изолятор, чтобы допросить 24-го с пристрастием. На этот раз — вдали от своих обидчиков — новичок рассказывает правду. Разъяренный сверх всякой меры (его обманули!), наш доблестный воспитатель несется в камеру, вызывает охранников и спьяну отправляет 12-го и 16-го в тот же самый карцер — про 23-го он к тому времени уже забыл! После чего с сознанием выполненного долга возвращается к себе, неверной рукой делает еще одну запись в Дневнике и засыпает в кресле — так сказать, на боевом посту.

Однако, вернемся к судьбе двух урок.

Охранники ничего не знают о подоплеке событий и, ничтоже сумняшеся, исполняют данное им приказание: 12-ый и 16-ый оказываются в карцере. На верхней полке кто-то спит, однако опасение разбудить спящего ниже достоинства урок. Кляня в полный голос проклятого 23-го, они обещают прирезать его при первой же возможности: «Вот этим самым ножом!» — говорит один из них и похлопывает себя по карману комбинезона. «И отвечать потом за убийство?» — пугается другой; «Да ты что, вчера родился, парень? — удивляется первый, — Перережем ему вены и подержим минуты две, а когда подохнет, — вложим нож в его руку, всего-то и делов! Пройдет как самоубийство.»

Они ложатся спать.

Скептик откашлялся.

—  — Я не ручаюсь, коллеги, за мелкие детали диалога между 12-ым и 16-ым, однако уверен, что общий ход их мыслей я передал правильно. — Повернувшись на месте, он опять стал прохаживаться по темной комнате. — Между тем, тот самый 23-ий, которого урки только что приговорили к смерти, проснулся от громких голосов и слышал все их угрозы. Вывод один: если он хочет жить — нужно действовать, иначе ему не пережить подъема. Как только в карцере загорится верхний свет, 12-ый и 16-ый увидят его и зарежут до прихода охранников. Единственный реальный шанс — это опередить их. Выждав, пока урки уснут, 23-ий спускается вниз, обыскивает их комбинезоны, находит нож и перерезает им горла.

Скептик на мгновение замолчал, а потом добавил тошнотворным тоном показного беспристрастия:

—  — Я готов признать, что 23-ий имел все права защищать свою жизнь.

И он картинно указал на Франца широким жестом правой руки.

—  — Однако дальнейшие действия подследственного не укладываются ни в какие моральные нормы. — в голосе Скептика чувствовалась безмерная печаль, — Я думаю, что он действовал в приступе помешательства и действительно не помнит своих поступков (а не делает вид, как я предполагал вначале). Им овладел инстинкт убийства, а мозг превратился в придаток к инстинкту … в компьютер, рассчитывавший на десять ходов вперед — быстро и с идеальной точностью.