— Эх, вот славное ружьецо! — Негр Иосия прикинул на руке приклад. — Мне бы такое…

— Заработай сначала, — отозвался Гоу. — Я его вышиб в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году в Канзасе у одного плантатора. Мы с Джоном Брауном тогда разбили целую банду рабовладельцев. С тех пор пять лет прошло, а я помню все, словно это было вчера.

Оба собеседника — огромный негр в грязных белых брюках и в клетчатом жилете и маленький блондин, аккуратно одетый в куртку и короткие штаны табачного цвета, — сидели у потухшего очага в небольшой закопченной кухне.

В кухне пахло рыбой, соленой свининой и хлебом. Широкие дубовые балки, лоснящиеся от времени, подпирали потолок. К балкам были подвешены связки лука и сухой кукурузы, ведра, безмен и большой медный таз, начищенный до жаркого блеска. Выделанные телячьи кожи лежали перед очагом, заменяя ковер. Возле очага были аккуратно сложены кочерга, щипцы для углей, несколько ухватов и мехи для раздувания огня. В широкое, с частым переплетом окно видно было большое незасеянное поле и белесый туман, поднимавшийся как будто над рекой.

— Скажи, как заварилась тогда вся эта канзасская каша? — спросил Иосия. — Я ведь толком никогда ни от кого не слыхал.

Гоу не торопясь раскурил черную трубку.

— Как заварилась? — повторил он. — А слыхал ты когда-нибудь про Миссурийское соглашение?

Иосия отрицательно покачал головой.

Нет, где же мне слышать, — отвечал он. — А что это такое?

— Взяли наши плантаторы и фабриканты карту Северной Америки и провели через всю карту линию, — начал Гоу. — Одну сторону отдали Югу, другую — Северу. В одной половине, у южан, рабство, как ты знаешь, процветало. А в северной половине оно запрещалось. Граница проходила возле реки Миссури, потому и назвали всё это дело «Миссурийским соглашением».

И Гоу подробно рассказал негру о том, что было после этого соглашения.

Сначала все шло гладко: штаты жили между собой мирно, никто не лез в дела соседа. Однако такой раздел вскоре стал похож на дележку лисы с медведем. Север обогнал южан: у Севера были большие города, туда наехало множество народу; города стали богатеть, возникли новые штаты. Северу не к чему было держать невольников: плантаций там не было, зато были большие фабрики, и на эти фабрики северянам хотелось перетянуть к себе негров, потому что черным рабочим можно было меньше платить.

Южанам это вовсе не нравилось, они мечтали сделать весь Север рабовладельческим, чтобы увеличить свое влияние.

Сначала отменили Миссурийское соглашение и линию уничтожили. А потом южане подстроили так, что был издан новый закон. В этом законе говорилось, что каждый штат должен сам решать, быть ему свободным или рабовладельческим, а южане давно уже про себя решили, что они безусловно сумеют силой ввести в каждом штате рабство.

— Тут и началась война? — спросил негр, не сводя глаз с рассказчика.

— Да. — Гоу затянулся и пустил густое облако дыма. — Ох, какая же пошла карусель!

Первый штат, который должен был выбирать свой парламент и, значит, решать, будет ли он свободным или рабовладельческим, был Канзас. На выборы с Юга приехали плантаторы, с головы до ног увешанные оружием. Северяне тоже не дремали. На Севере тогда появилось много защитников негров, которые добивались свободы для черных рабов. Они называли себя аболиционистами. Прослышав, что в Канзасе идут выборы, аболиционисты тоже явились туда.

Тамошний шериф попробовал возражать, но ему показали револьвер, и после того все пошло совсем гладко, если не считать убитых и раненых.

Иосия засмеялся. Гоу с довольным видом поглядел на своего слушателя.

— Пальба началась сразу, — продолжал он. — Молодые люди из Южной Каролины шатались по всем дорогам и спрашивали прохожих: «За рабство или против?» Если человек был против, они сразу приканчивали его… Хороший штат Канзас, честное слово! До сих пор вспоминаю, какой там скот, какие луга, а сколько рыбы в Голубой реке, ты и представить себе не можешь! Ну, да и повоевали мы там тоже не плохо! Оставили по себе память, нечего и говорить!

— А капитан что? — спросил Иосия.

— Браун носился по всему Канзасу, как ураган, — отвечал Гоу. — Здесь подожжет богатую плантацию, там освободит сотню негров. Все цветные сразу признали его своим вождем.

Он замолчал вспоминая. Он припомнил свою маленькую ферму в Огайо и равнину, где они вместе с Джоном Брауном некогда стерегли овец.

Тогда Джон Браун был тоже мелким фермером, бедняком и горячим парнем. Гоу еще помнил его родителей — религиозных и строгих пуритан [4] . Джона учили читать по библии, ему с малых лет Внушали, что без бога нельзя начинать ни одного дела. Родители хотели сделать из него священника, но, едва достигнув шестнадцати лет, Джон Браун взбунтовался и объявил, что он хочет работать, а не читать проповеди и что никогда в жизни он не станет попом.

Когда-то, еще в детстве, Браун увидел, как свирепый плантатор избил чуть не до полусмерти маленького негритенка, и с тех пор поклялся, что всю свою жизнь будет бороться за освобождение негров. И он выполнил свою клятву. Во всех восстаниях и войнах, где защищались интересы негров, участвовал Джон Браун. Он бросал свою ферму, брал с собой всех своих сыновей и шел сражаться за черных. В канзасскую войну имя Джона Брауна прогремело по всей стране.

В сражении под Осоатоми он с тридцатью бойцами разбил банду рабовладельцев в триста человек. Гоу вспомнил, как майор Пейт — южанин, взятый в плен, — сказал тогда, что Джон Браун — замечательный полководец. Именно в те дни капитана прозвали Брауном Осоатомским.

— Эх, хорошее это было времечко! — Гоу рассеянно поглядел на потухший очаг и поежился: — Брр… холодновато! Давай раздуем огонь. Понять не могу, куда провалилась Джен и другие!

— Они с матушкой Браун пошли к соседям, — отозвался Иосия. — Понесли яйца, чтоб подложить под наседку. — И негр засмеялся.

Это хорошо, — заметил Гоу, — надо же сделать вид, что мы настоящие фермеры. На нас и то глядят подозрительно.

Негр разгреб в очаге золу. Там еще тлело несколько угольков, и он, взяв мехи, принялся раздувать огонь.