— Дела, барышни, уж не посетуйте.
— Ну, что ж поделаешь, — печально развела руками Елена. — Забирайте, папенька, всё равно, он для нас уже старый.
Весь вид её выражал воплощённую скорбь, и только озорной взгляд под трепещущими ресницами выдавал, что она с трудом удерживается от смеха.
— Да, идите уже, — рассмеялась она. — А мы, бедные затворницы, поскучаем, нам не привыкать.
— Это, к сожалению, правда, — вздохнул Премьер, когда они вошли в кабинет. — После того взрыва живут, как в ските. Для этих мерзавцев ничего святого нет, им всё равно — старик, женщина, ребёнок, у них же светлые идеалы! Простите.
Стас молча кивнул.
— Ладно, давайте к делу. А, кстати, что вы там такое вспомнили за чаем? — он крутанул в воздухе пальцами. — Глаза у вас эдак… блеснули, я же видел.
— Скажите, — опер замолк, собираясь с мыслями. — Вы знаете, что такое кимберлитовая трубка?
— Нелепый вопрос, — пожал плечами Столыпин. — Знаю, конечно.
— А если я вам укажу место, где находится ещё не открытая кимберлитовая трубка, как быстро мы сможем начать её разработку? Для совершения революции требуются огромные суммы, это только дураки и профаны верят, что достаточно поднять народ. А на то, чтобы революцию загасить, нужны средства не меньшие, а большие.
— Согласен, — кивнул Премьер, потирая лоб. — В какой срок, говорите? А вы, действительно, знаете такое место? Хм… ну, если что и представляет какую — то трудность, так это только дипломатические сложности. Хотя, и их быть не должно — в Африке, знаете ли.
— Это не в Африке, — усмехнулся Стас. — Это в Архангельской области, виноват, губернии.
— Что? — развернулся к нему Столыпин — Вы хотите сказать…?!
— Да, именно это я и хочу сказать. Там кимберлитовая трубка. И не одна. Четыре или пять, точно не помню. Точно — где, я могу указать одну. Впрочем, как я понимаю, в процессе можно вокруг вести разведку.
— Кимберлитовая трубка в Архангельской губернии, — Премьер в возбуждении заходил по кабинету. — Да вы себе представляете, какие горы мы с вами своротить можем?! Ведь до сей поры алмазы в России добывались только россыпью. А это.
— Простите, я знаю, — не очень вежливо перебил его Стас. — В Якутии и на Урале. В Якутии, кстати, тоже трубка есть. Но её ещё не открыли.
— Вы сущий пророк, — усмехнулся собеседник. — Я иногда задумывался — может, те пророки тоже, как и вы, из грядущего являлись. Только, в отличие от вас, признаваться в этом не спешили. Вы ведь тоже могли этим путём пойти. Глядишь, самого Распутина за пояс бы заткнули.
Говоря «самого», Столыпин заметно покривился, словно раскусил горькую миндалину.
«Не любишь ты „святого старца“, — подумал опер. — По истории помню, что врагами вы были лютыми. Хотя, чего им делить-то было? Гришка, конечно, тот ещё сукин сын.».
— А, кстати, — повернув голову, Стас увидел, что Премьер пристально смотрит на него. — Почему вы по этой дорожке не пошли?
Опер бестрепетно встретил взгляд Столыпина.
«Нашёл кадета — взглядом давить» — весело подумал он.
Была у него, что греха таить, такая мыслишка. Ну, покуражился бы он лет пять, а потом, нет, уж, две «перестройки» на одну жизнь многовато будет. Дешевле, ей-Богу, революции хребёт сломать. Если не февральской, то октябрьской — обязательно. Только рокировку небольшую произвести.
— Я — русский офицер, — сказал он, заметив, что Премьер всё ещё ждёт ответа. — Разве этого мало?
Стас был абсолютно прав. Колесо Истории, замершее на миллисекунду, скрипнуло, перемалывая угодившую в зубцы песчинку, и продолжало своё неумолимое вращение. Однако, оно чуть-чуть сбилось с прежнего хода, совсем немного, но достаточно, чтобы несколько мелких шестерёнок закрутились по-другому.
Остался жив Премьер-министр Российской Империи Пётр Аркадьевич Столыпин. И, следовательно, усиленного варианта несения службы, того, что заставило полицию и жандармов буквально «рыть носом землю», никто не объявил. А людей, которые в прежней жизни, были задержаны в ходе этих облав, никто не задержал.
И молодой человек, по прежнему варианту задержанный жандармами в знаменитом «Bonbon de Varsovie», едва успев заказать кофе, теперь продолжал смаковать его без помех. Лицом парень был смугл, носил усы — вся его внешность явственно выдавала в нём горца. Впрочем, эпитет «дикий», который так любят ставить впереди этого слова, к нему совершенно не подходил. Вполне приличный костюм сидел на нём, как влитой, а поведение явно свидетельствовало о хороших манерах. Звали этого молодого человека Иосиф. Это было имя, данное ему при рождении. Друзья же звали его просто — Сосо.
Он поставил опустевшую чашечку на столик, взглянул на циферблат карманных часов. Тот, кого он здесь ждал, уже опаздывал на две минуты. Вот, чего он не любил, так это необязательности. Впрочем, приходилось, скрепя сердце, терпеть. Человек должен был принести ему новый паспорт. Неделю назад Сосо бежал из ссылки, которую отбывал в городке под названием Сольвычегодск. И теперь любой полицейский, бросив на него взгляд, мог потребовать документы.
Сосо снова посмотрел на часы — минутная стрелка уже миновала зенит, медленно подползая к цифре «1». Дело плохо. Нужно уходить. Как бы он ни относился к «бомбистам», но они — народ серьёзный, и дисциплина у них на должном уровне. Это не просто опоздание, значит, случилось что-то экстраординарное. Положив деньги на стол, он, не торопясь, вышел из кофейни и, не торопясь, пошёл по улице.
Спешить было некуда и незачем — хозяин конспиративной квартиры, где жил Сосо, предупредил, что ожидается поквартирный обход. Он приятельствовал с околоточным надзирателем, который полагал, что Арсений (так звали хозяина) просто торгует контрабандным товаром. Строго говоря, так оно и было, в связи с чем околоточному регулярно перепадало «на лапу».
Пожалуй, стоило спокойно присесть и покурить. Ноги уже гудели, он «гулял» по городу с утра. Самое неприятное — это перерыв в делах. На вчерашней сходке Старик ясно дал понять, что примерно с неделю нужно «полежать на дне». По Петербургу прокатилась волна арестов. Правда, на сей раз хватали не «неблагонадёжных» и не уголовный элемент — под раздачу попала, так называемая, «творческая» интеллигенция.
Усевшись на скамейку, Сосо с удовольствием закурил папиросу, и невольно залюбовался двумя молоденькими девушками, сидящими на скамейке напротив. Одну он назвал про себя «Бойкой» — она, то и дело, прыская в кулак, что-то показывала подружке в книге, временами, не удержавшись, заливисто смеялась. Вторая, которую Сосо назвал «Тихоней», делала «страшные глаза», шёпотом выговаривая подружке за несдержанность.
Он улыбнулся в усы. Жизнь профессионального революционера оставляет мало места для прекрасного. В том числе и для девушек. Что уж говорить о нелегале. Сосо не был чужд лирике — он очень любил поэзию, даже сам писал стихи. Подобные моменты были для него, как лучик света для узника, коротающего жизнь в тёмном подвале.
— Эй, инородец! — подвыпивший пожилой мужчина, по виду мастеровой, остановился в нескольких шагах от него и, засунув большие пальцы за ремень, покачивался с пятки на носок. — Ты чего на наших баб тут пялишься?
От него за версту несло водкой и агрессией. Такие, всю жизнь страдая от чувства собственной второсортности, всегда, напившись, стремятся кого-то унизить, воображая, что сами от этого становятся выше и значительнее.
— Простите, это вы мне? — повернулся к нему Сосо.
— Нет! — зло рассмеявшись, хлопнул себя по коленям мастеровой. — Себе, твою мать!
Кровь бросилась ему в лицо.
— Ты, не тронь мою мать, шакал!
— Ишь, ты! — продолжал куражиться пьяный. — Вот и катись к своей матери! А то понаехали сюда на баб наших пялиться!
— Послушайте, господин! — вскочила со скамейки Бойкая. — Ведите себя прилично! А то я и полицию позову!
— Да пошла ты, свиристелка, — отмахнулся тот, продолжая наступать на Сосо. — Полицией она меня пугать будет!
Есть вещи, которые мужчина не должен спускать никогда и никому. Сосо, будучи подростком, попал под повозку и, с тех пор, левая рука действовала плохо. Но разве от этого он перестал быть мужчиной?
