Неприметный мотнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания, и сбежал по ступенькам вниз. Запахнул полы серой шинели, поданной горничной с чопорно поджатыми губами, он придавил её тяжёлым взглядом, и тёмной тенью выскользнул через боковую дверь.

Пока матрос, шевеля от умственного напряжения губами, читал его пропуск, Чейна смотрел на его, выпирающую из ворота форменки, бычью шею. Один тычок его худого пальца, и энергия ци перестанет поступать к мозгу, эта туша в чёрном бушлате рухнет на землю, чтобы никогда с неё больше не встать. Его до сих пор удивляло, как такое слабое существо, как человек, мог тысячелетиями выживать на этой суровой земле.

«Плодятся, как вши, — брезгливо подумал Чейна. — Просто рождается больше, чем умирает, вот и всё».

— Значит, Коминтерн? — довольно уверенно произнёс мудрёное слово матрос.

— Значит, Коминтерн, — согласился гость.

— А вы к кому? Ежели к товарищу Свердлову, так он к солдатам поехал, там буза опять какая-то.

— Нет, я к товарищу Сталину. Он-то здесь? — этот тупой допрос начинал раздражать.

— А, как же! — балтиец широко улыбнулся. — Здесь он, куды ему бечь-то! Проходи, товарищ.

— Спасибо, товарищ, — серьёзно поблагодарил его Чейна и вошёл в ворота особняка.

«Хозяйничают большевички», — подумал он мимоходом, заметив скабрезное слово, нацарапанное чем-то острым на полированной крышке рояля.

Он вошёл в комнату, служившую приёмной. Большие серые глаза секретарши вопросительно уставились на него.

— Здравствуйте, барышня, — вежливо поздоровался Чейна.

— Здравствуйте, товарищ, вам кого? — в голосе помощницы едва заметно звучал жестковатый прибалтийский акцент.

— Я из Коминтерна прибыл, — Чейна достал из кармана мандат и протянул девушке.

Пока она брала бумажку, быстро пробегая её содержимое глазами, он незаметно оценивал её. Ничего яркого, черная плисовая юбка и болотного мутного цвета жакет — мышь серая. Воротник светлой блузки распахнут, небрежно повязан галстук. Мода у них нынче такая, с мужчинами на равных и никаких буржуйских бантиков и рюшек. Эмансипация!

— А, товарищ Горбовски, о, как же, мне о вас звонили, — подняла глаза девица.

Он понятия не имел, должны были про него звонить или нет, но ему вдруг показалось, что он уже когда-то видел эти глаза, и этот характерный поворот головы..

«Да мало ли шлюшек попадалось.» — отмахнулся он от назойливого чувства узнавания.

Но подсознание продолжало настойчиво зудеть, словно сонная муха, колотящаяся в мутное стекло.

— Давайте я вам пока чайку налью. Садитесь, товарищ.

Секретарша гибко поднялась со стула и пройдя через комнату, сняла с плитки, стоящей в углу на столике, исходящий паром чайник.

«Чистейший бред, — мелькнуло в голове, — помятый медный чайник на столике из благородного красного дерева».

— У нас сегодня настоящий китайский, — не закрывала рот секретарша.

И опять, глядя на её походку, что-то заныло в груди. Видел он её, точно, видел, но где и когда? Казалось, ещё чуть-чуть, и он вспомнит.

— Товарищ Сталин занят сейчас, у него делегация путиловцев. Пока они разговаривать будут, вы, как раз, чаю попьёте. Дорога дальняя, устали, небось?

Она щебетала без умолку, сбивая мысли, а сама, тем временем, проворно насыпала в чайничек заварку и, залив кипятком, накрыла салфеткой.

«Интересно, где большевики таких барышень находят?» — подумал он.

И поймал себя на мысли, что этот вопрос его совершенно не интересует. Он сам об этом подумал, чтобы отвлечься от назойливого предчувствия, шепчущего о том, что всё идёт не так.

А секретарша, наливая чай, обожглась и, совсем по-детски, схватилась пальцами за мочку уха.

— Вам покрепче?

— Да, пожалуйста.

«Подожду минут пять, — решил, наконец, он. — Если нет, значит, сегодня не судьба».

Он поднялся, чтобы перейти к столу. А девушка поставила перед ним стакан с густо-янтарным чаем и, выпрямившись, поправила рукой волосы. И тут он её узнал!

В 1911 году, в Париже, когда Чейна уже успел получить свою кличку, его последний наставник Ахиро-сан, в одном кафе на Монмартре, украдкой показал ему совсем молоденькую девушку, весело болтавшую с художниками.

— Запомните её. Это Виола[80]. У меня к ней личный счёт. Она убила моего любимого младшего брата. Я должен убить её или умереть.

— Эта фитюлька? — изумился Чейна, глядя, как та, смеясь, поправила свои волосы.

— Её внешность обманчива. Она опаснее, чем гремучая змея, — спокойно констатировал наставник. — Берегитесь её.

Через неделю Ахиро-сан исчез. Да так и не нашёлся.

Воспоминание молнией пронеслось в голове. Не поднимая глаз на девушку, убийца шевельнул кистью, и в ладонь тихо ткнулась рукоять стилета. Ловко уклонившись от выплеснутого ему в лицо чая, Чейна прыгнул вперёд, выбрасывая перед собой стилет. Он так и не узнал, что промахнулся. В глазах полыхнула ослепительная вспышка, и он умер, даже не успев упасть на пол.

— Что за шум, Инга? — строго спросил Сталин в приоткрытую дверь.

— Человеку плохо стало, — спокойно ответила она. — Сейчас врача позову.

Они сидели в библиотеке с плотно задёрнутыми портьерами, чтобы ни один луч света не мог вырваться в сплошной мрак ненастной ночи. Иногда товарищ Сталин позволял себе, далеко за полночь, после бурных споров и взаимных упрёков, возникавших на совещаниях, закрыться у себя в кабинете. Ну, кто заподозрит, что он может, накинув шинель, выскользнуть из-под опеки бдительной охраны через небольшую дверь в комнате отдыха, примыкавшей к кабинету? Неприметный автомобиль с задвинутыми шторками, с сидевшей за рулём смышлёной секретаршей, уносил его в густую ночную тьму.

Сделав большой круг и пропетляв по пустынным улицам, автомобиль с выключенными фарами мягко подкатывал к неприметному крылечку, которым в «старое время» пользовались прислуга, зеленщики и посыльные из бакалейных магазинов, доставлявшие заказ. У дверей их непременно встречал Всеволод, который всегда был в курсе таких вылазок и, проводив до кабинета, неприметно удалялся.

— Вот, скажи мне на милость, Станислав, чем тебе помешали коминтерновцы? — пробежав глазами газетную заметку под броским заголовком, Сталин взглянул на Стаса. — К нам на помощь спешили товарищи, а тут такой казус.

— Сосо, так, сам же говоришь — казус[81], - хмыкнул Стас. — Я-то при чём, коли сцепщики водку жрут без ума и без меры? Это ж додуматься надо — пассажирский вагон рядом с цистерной в состав ставить! Никакого порядка не стало!

Сталин, прищурившись, иронически хмыкнул, но промолчал, положил на стол газету и стал неторопливо набивать трубку. Заметка, опубликованная в «Правде», вовсю клеймила Антанту и проклятых капиталистов. Подразумевалось, что именно они устроили диверсию на железной дороге. Авторы соболезновали, как положено, семьям погибших и их товарищам. И, как обычно, в последних строках клялись отомстить за героев, павших в борьбе за мировую революцию! Ну да, благо, хоть есть, на кого списать.

Группа справилась отлично — пьяный дурак-сцепщик, не задумываясь, загнал цистерну с керосином перед самым вагоном, где расположились члены Коминтерна, спешившие в Россию к «делёжке пирога». Поспешили, конечно, власть-то ещё у Керенского, вот, их Бог и наказал. Что и как, кто теперь доподлинно может сказать? Но прибывшая на место крушения комиссия, морщась от бьющего в нос запаха горелого мяса и керосина, пришла к однозначному выводу — по всей видимости, произошла разгерметизация ёмкости и одной случайной искры, вылетевшей из паровозной трубы, было вполне достаточно. Вагон вспыхнул, словно сноп соломы. А спавшие, если и успели проснуться, предпринять, точно, ничего не смогли.

— Сосо, эти «комнатные рэволюционэры» ехали к тебе, брать власть в свои руки, — Стас насмешливо скривил уголки губ. — А ты стал бы для них только вывеской. Ну, то есть, они так полагали. А тебе потом понадобятся сотни людей и годы, чтобы от них избавиться. Вот, оно тебе надо?