— Ты ещё что-то хочешь сказать? — пристально глянул на опера Сосо. — Но, такое впечатление, что не решаешься? А как же хвалёная сибирская прямота?

Сизов вздохнул.

— Да, хочу. Я не только от себя пришёл. Есть группа военных, которым, по большому счёту, почти всё равно — какой именно будет Россия. В смысле, им не очень важно — большевики, меньшевики или эсеры. Главное, чтобы Россия осталась как государство, а не как ничейная земля. Ты им показался, скажем так, наиболее перспективной фигурой. Они хотят встретиться, и всё обсудить. Как ты на это посмотришь?

— А как я могу посмотреть? — пожал плечами Сталин. — Диалог всегда лучше, чем перестрелка. Я готов их выслушать.

В щёлку между тяжёлыми плюшевыми шторами робко сочился серенький рассветный лучик. От табачного дыма атмосфера в комнате была настолько осязаемой, что, казалось, на этот лучик можно вешать фуражку.

— Я одного не пойму, — Сталин отхлебнул холодный кофе и, поморщившись, поставил чашечку на стол. — Почему Ваш план совершенно не принимает во внимание программу нашей партии? Я, что, по-вашему, должен прийти в ЦИК и сказать: «Так, всё отменяется, с этой минуты программа у нас вот такая.».

— В жёлтый дом пошлют, — согласился Стас.

— Знаю я, куда меня пошлют, — хмыкнул Сосо и, взяв трубку со стола, снова стал её набивать. — Скорее, даже не пошлют, а просто расстреляют, как предателя.

— Ну, не всё так трагично, — генерал Потапов сидел на узком диванчике, закинув ногу на ногу. — Всё хорошо в своё время. При существующих ныне условиях предлагать такой план — безумие. А завтра, глядишь, условия поменяются, вот, тогда можно достать из кармана старую бумажку.

— Я не привык, чтобы меня играли втёмную, — голос Сталина прозвучал глухо, брови угрожающе сдвинулись.

— Слушай, горец, — примиряюще сказал Стас. — Я тебя обманывал когда-нибудь? Понятно, что тебе с царским генералом о революции говорить ещё не приходилось, но ты же сам видишь — времена пришли совершенно дурацкие.

— «Всё смешалось в доме Облонских.» — в полумраке комнаты насмешливо сверкнуло пенсне генерала Потапова.

— Я ещё и сам не знаю, — спокойно продолжил Сизов. — Как другие участники этот план воспримут. Мы с тобой сто лет друг друга знаем, и то… А с теми я вообще не знаком. Представляешь, куда они меня пошлют?

— Хорошо, — величественно наклонил голову Сосо. — Давайте обсудим это ещё раз.

На улице дул сырой ветер. Стас, поёжившись, поднял воротник кожанки. А генералу хоть бы что, только шляпу на глаза надвинул. Несмотря на цивильное, он всё равно выглядел по-генеральски, потому что, завидев их, трое солдат с винтовками сразу сделали «стойку».

— Документы, граждане, — непримиримо набычился старший по возрасту.

Двое юнцов, стоя за его спиной, смотрели так, словно ждали команды «Фасс!»

«Ишь, как на фронт неохота, — мелькнуло в голове у Стаса, — Здесь проще „геройствовать“».

Он протянул солдату мандат, который ему только что отдал Сталин. В бумажке говорилось, что Сизов Станислав Юрьевич является уполномоченным по делам национальностей. Подписан документ был не кем-то, а самим Чхеидзе. Вчера в газетах напечатали ноту Милюкова и все тыловые части «встали на дыбы». Сизов, несмотря на три курса истфака, историю помнил, в основном, по вехам. В его прошлом, вроде, состав Временного правительства поменялся. Но подробности, как назло, память не сохранила.

«Вот, теперь ломай голову, двоечник несчастный», — мысленно укорил он сам себя, без особого, впрочем, чувства вины.

Кто-то, можно подумать, в то время эту лабуду учил! Февраль, потом «Великий» октябрь и — ура! — наши победили! Тьфу на тебя, «История СССР»!

— А товарищ с вами? — уважительно спросил из-за плеча старшего один из молодых.

— Да, — кивнул опер. — Наш товарищ, не гляди, что морда старорежимная.

— Морда — это да, — хмыкнул служивый, возвращая мандат. — Счастливого пути, товарищи.

— И вам не хворать, товарищи! — не моргнув глазом, отозвался генерал.

— А хари-то всё равно офицерские, — услышал Стас за спиной тихий голос.

— Не боись, и до этих доберёмся, — ответил кто-то, кажется, старший.

Стас хмыкнул.

— Вот, видите, капитан, — усмехнувшись, заметил Потапов. — «Хари» наши, всё равно, никого в заблуждение не вводят, слышите, доберутся до нас.

— Замаскируемся, не привыкать, — махнул рукой опер. — Куда сейчас?

— Как, куда? — удивился генерал. — К Лавру Георгиевичу, конечно.

— Думаете, послушает? — с сомнением спросил Сизов, садясь за руль.

Его Превосходительство пристроился на соседнее сиденье.

— Так, мы же с ним коллеги. Не знали?

Стас отрицательно мотнул головой.

— Серьёзно, не знали? — удивился генерал. — Вы на каком свете обретаетесь, батенька? Корнилов — живая легенда. Он же за те пять лет, пока на Востоке служил, куда только не проникал со своими казачками. Персия, Афганистан, Индия, Китай… В течение семи месяцев с семью казаками он скитался по Кашгарии, единственный из европейцев со своими разведчиками пересёк «Степь отчаяния». И не попался, заметьте! То купцом, дервишем переодевался. Его отчёты даже у хваленой британской разведки вызывали завистливое слюнотечение[73].

— Да, — согласился опер. — Достойно уважения. Ну, всё равно, на всякого мудреца довольно простоты. Главное, что вы с ним лично знакомы. Глядишь, чего и выйдет. Или нас арестуют, как контрреволюционеров. Хоть отосплюсь в камере.

— Отоспаться и я бы не отказался, — Потапов, сняв пенсне, потёр пальцами глаза. — Видите, всё к лучшему в этом лучшем из миров: убедим Лавра Георгиевича — доброе дело сделаем, не убедим — выспимся от души. И так, и эдак славно получается.

— Верно, — засмеялся Стас.

Ему вдруг стало весело. Расскажи он в универе на лекции по истории СССР, что посланника Сталина Корнилов арестует за контрреволюцию! Точно бы сказали — перезубрил. Он с каким-то новым интересом всматривался в лица спешащих по своим делам людей, ловя испуганно-затравленные, брошенные вскользь взгляды простых обывателей, спешащих покинуть враждебный мир улицы и укрыться в привычной обстановке обжитых квартир.

С ними контрастировали самоуверенно-наглые взгляды вооружённой солдатни, надменное лицо проезжавшего в автомобиле члена временного правительства. Стас почти физически ощутил давящее чувство надвигавшейся беды. Веселье куда-то пропало.

Невысокий сухощавый Корнилов пружинисто вскочил из-за стола и пошёл им навстречу.

— Здравствуйте, Николай Михайлович! Какими судьбами ко мне?

Он подал руку и Стасу. И тот пожал его сухую крепкую ладонь со странным чувством абсолютной иррациональности происходящего. Живой Корнилов, надо же..

«Ага, — не преминул съязвить внутренний голос. — Сталин со Столыпиным для тебя обыденность, а тут — с ума сойти! Сам Корнилов!»

«Заткнись», — мысленно посоветовал ему опер.

— Присаживайтесь, господа. Чем могу быть полезен? Всё нормально, — кивнул он сумрачному «текинцу»[74], не спускавшему глаз с гостей.

— Лавр Георгиевич, позвольте вам представить капитана Сизова Станислава Юрьевича из контрразведки.

Стас, вскочив, наклонил голову, щёлкнул каблуками.

— Садитесь, капитан, — довольно прохладно кивнул Корнилов.

— Былые распри забыты, — улыбнулся Потапов. — Сейчас одно деление — на тех, кто России предан, и на её врагов. Капитан — из первых.

— Ладно, — прихлопнул ладонью по столу хозяин кабинета. — Это так, отголоски, не принимайте к сердцу, капитан. Так, с чем пожаловали, господа?

— Скажите, Лавр Георгиевич, вы доверяете Временному правительству? В частности, господину Керенскому? Вы уж простите, что с вопросов начал, — Потапов поправил пенсне. — Мы все русские офицеры, нам вилять не к лицу. Скажу сразу, что мы господину Главноуговаривающему не верим ни на грош, продаст он Россию оптом и в розницу.