— Да причем здесь Сергей? — Олеся срывается. Думает, хорошо, что сын в наушниках. — Он уже давно для меня умер… Черт… Я не это хотела сказать. Ладно, в общем, завтра рано меня не жди, если что — позвоню. Пока.

Она отключает звонок и возвращается в комнату, где Пашка по-прежнему «долбает» русский, а из его наушников льется рэп. Подходит ближе, трогает за плечо, сын поворачивает голову, с вопросом в глазах стягивает наушники.

— Бабушка звонила.

— Все нормально? — интересуется.

— Да, то есть, нет. Наша дальняя родственница умерла, и похоже, что ее некому хоронить. Мне завтра утром придется ехать в Купчино, так что до школы дойдешь сам, — трет переносицу. Вот, теперь еще голова заболела. И зачем Света именно сейчас стала ее поучать, как надо жить? Совсем не вовремя. Какие мужчины? Тут бы самой не развалиться.

— Поехать с тобой?

— Тебе лишь бы прогулять, — ложится, потому что уже невмоготу стоять. Черт с ним, с ужином. — Нет, не надо. Я очень надеюсь, что это не займет много времени. Мне важно, чтобы ты отсидел все уроки, ладно?

Пашка заверяет, что волноваться не о чем, и снова надевает наушники, а Олеся прикрывает глаза и думает о том, что не хочет ничего решать, никакие проблемы, ничьи. И пусть это попахивает инфантильностью, но она устала бороться за выживание. Каждый ее день не приносит ничего, кроме этой борьбы. Каждое ее действие — чтобы не умереть с голода, чтобы всего хватало ей, Паше, маме. Каждый ее вдох, чтобы просто жить.

— 10 -

— Любовь нельзя искать. Ее можно только найти.

— Это что, совет психолога?

— Нет. Наблюдение друга.

Citrina. Двенадцатая параллель

Просыпаться не хочется. Рука тянется к телефону, чтобы отключить будильник. Ненавистный звук бьет по остаткам нервных клеток, заставляя морщиться и тихо стонать. Олеся больше не любит утро.

В комнате темно, молчаливые тени прячутся по углам, и слышно только дыхание сына, который не реагирует на ее будильник. Никогда не реагирует. Олесе хочется разбить эту темноту, но она жалеет такой сладкий, самый желанный сон, пусть не ее, а чужой, и аккуратно опускает ноги на прохладный пол. Ощупывая гладкое дерево ламината, ищет свои тапочки, сует ноги в мягкое тепло и идет в кухню, чтобы поставить чайник.

Приняв душ и настрогав бутерброды, будит в школу Пашку. Сушит волосы и красится, пока он не спеша поднимается с постели. И выходит из дома, когда сын только начинает завтракать.

На улице зябко, холод пробирает до костей, пускает по коже неуемные мурашки. Над городом повис то ли туман, то ли взвесь пролитых слез — осенние дожди зачастую вызывают у петербуржцев хандру и депрессию. Олеся курит, причудливо вплетая в мельчайшие капли завихрения из дыма и своего дыхания, разбавляя горечью табака безвкусие воды.

Олеся едет в метро, изучая мало знакомые станции и пряча зевоту в рукав. Стоило выпить больше кофе. Она выходит на нужной остановке и сверяется с навигатором в телефоне, идет по незнакомым улицам, удивляясь, каким разным может быть город на Неве. Найдя нужный дом, она звонит в домофон некой Алевтине Григорьевне, соседке ее умершей родственницы, та открывает, впуская Олесю в полумрак и тепло подъезда. Лифта нет. Лестница узкая, а ступени гладкие от ног незнакомых людей, что здесь живут. Дверь квартиры на пятом этаже открыта. Из проема выглядывает хозяйка — пожилая женщина с сединой в волосах и очками на будто высушенном лице.

— Здравствуйте, вы — Алевтина Григорьевна? — Олеся замирает на последних ступенях, нервно сглатывает.

— Да, милочка, подождите, я вам сейчас открою квартиру Лидии Степановны, царствие небесное. Какой хороший был человек, отзывчивый… — бубнит соседка, поворачивая ключ в замке. — Хорошо, что ключик мне дала, а я смотрю, утром за хлебом не выходит, думаю, случилось что. Звоню — не открывает. Зашла сама, а она… Лежит уже холодная…

Олеся осторожно ступает на коврик в темном коридоре, прищуривается от света включенной лампочки.

— Вот здесь она и жила, а вы ей кем приходились?

— Племянницей, моя мама — ее троюродная сестра, — Олесе неуютно, от мысли о том, что только вчера сюда приходила смерть, становится жутко. — А вы были хорошо с ней знакомы?

— Дружить начали, как только сюда переехали, — пожилая женщина явно бывала здесь не раз, чувствует себя гораздо комфортнее Олеси, открывает секретер, достает паспорт. — Вот ее документы, где-то еще должна быть сберкнижка, но я не стала искать, вдруг подумаете обо мне недоброе. Если хотите, можем сделать это вместе.

Войтович соглашается, поскольку не видит причин отказаться, отрывает платяной шкаф, памятуя о том, что пожилые люди любят хранить ценности между полотенцами или постельным бельем, вскрикивает от неожиданности. На горе из скатертей и тюля сидит кошка, черная, с белыми грудкой и лапами, смотрит на нее своими зелеными глазами, зевает, широко раскрыв пасть.

— Боже…

— Ах, это Мишка, иди сюда, моя хорошая. Обычно она вылезает на кормление, а сегодня заспалась. Здравствуй, Мишенька, здравствуй, дорогая, сейчас я тебе дам поесть…

Пока соседка воркует над животным, Олеся нервно трет руки о ткань джинсов.

— Почему у кошки мужское имя? — интересуется, чтобы сгладить неловкость.

— Не знаю. Когда Лида ее подобрала, я как раз у дочки гостила. Может быть, потому что расцветка, как у панды, а может, просто подсознательно хотела звать кого-то мужским именем… Ей же за всю жизнь так и не повстречался любимый человек. Романы, конечно, были, но все какие-то пустые, в попытке уйти от одиночества.

Мишка, довольно урча, уплетает корм, пока женщины снова занимаются поисками денежных средств, чтобы организовать похороны, оплатить место на кладбище, купить гроб, венки, цветы, нанять автобус, потому что в разговоре выясняется, что очень многие люди хотели бы проститься с покойной, организовать отпевание в храме. Список предстоящих дел большой, и Олеся думает, что придется взять несколько выходных.

— Я не понимаю, может, она оставила свои сбережения в квартире на Васильевском острове? Но это странно, Лида ее всегда сдавала, а в последнее время там никто не жил…

— Что же вы раньше не сказали? — Олеся удивлена, не знала, что у родственницы было две квартиры. — Давайте поищем ключи и съездим туда?

Соседка достает связку, почему-то на обычной канцелярской скрепке вместо брелока.

— Вот. Только я не поеду. Тяжело на другой конец города добираться. Вы уж сами… А я пока с ее бывшими коллегами поговорю, может, кто-то захочет поучаствовать в организации…

Войтович соглашается, смотрит на свои ноги, которые своим хвостом отирает Мишка.

— Надо же… Признала за новую хозяйку. Я сколько ей вкусностей ни носила, всегда была сродни прислуге.

Олеся растерянно гладит кошку, шерсть под пальцами мягкая и приятная. Мишка заводит песню от удовольствия, будто дизельный генератор на пятьдесят коней заработал. Так забавно.

— Не уверена, что смогу ее забрать, мы с сыном живем в съемной квартире.

— Пусть пока здесь тогда, ей будет привычнее, а потом смотрите, я не всегда смогу приходить кормить, — Алевтина Григорьевна поправляет очки. — Мне кажется, если бы Лидочка знала, что ее родственники здесь не имеют своего жилья, она бы вас приютила.

Олеся отстраняется от кошки, идет в коридор, надевает пальто и берет сумку.

— Мы не общались, да и жили у мужа. Бывшего теперь. Так что нет в том ничьей вины. Давайте обменяемся телефонами и будем на связи. Надо получить свидетельство о смерти, на кладбище съездить, все узнать и заказать. Но сейчас, на Ваську, без денег будет сложно что-то делать. До свидания.

Она выходит из парадной и не может надышаться влажным холодным воздухом. Рука тянется к сумке за пачкой сигарет, натыкается на ключи, находит искомое. Зажигалка не сразу выдает огонь, заканчивается бензин. Борясь с ветром, Олеся идет в сторону метро.

***

Мирон встречается с Антоном во время обеда. Друг, очень довольный прошедшим матчем, уже мечтает о новом. К сожалению, погода не позволяет снова выйти на поле, поэтому тема откладывается до весны.