Его мать и не догадывается о том, что в голове у сына. У нее самой сейчас там всё очень непросто. Она рассказывает, наконец, маме о последнем визите бывшего мужа, плачет у нее на плече, корит себя за собственную глупость. Она ждет поддержки и получает ее в полной мере, только от мамы такую можно получить — разделенные на двоих слезы, желание уберечь от всех проблем, защитить, а, не сумев, находить самые правильные и нужные слова.

Наплакавшись до икоты, запив соль и горечь сладким чаем, мать и дочь сидят в кухне, обнявшись, не размыкая рук. На столе, будто немым упреком, лежат скомканные белые салфетки, пустые чашки и открытая коробка шоколадных конфет, привезенная из Петербурга. Олеся сидит за столом уже несколько часов, но не идет на улицу, чтобы покурить. Успокоение ей дарит мама.

— Сергей не заслуживает второго шанса, однако только Бог — ему судья. Неизвестно, как у него сложится с новыми отношениями. Но, раз он продолжал таскаться к вам, значит, не все там так уж гладко, — резюмирует пожилая женщина.

— Он хотел усидеть на двух стульях, мам…

— Да, но не учел, что первый уже сломан им же самим. И упал. А потом стал винить не себя, а стул. Это не мужской поступок. Это эгоизм. Даже подлость. Тьфу, ненавижу такой тип людей. Я, когда вы только начали встречаться, и предположить не могла подобное развитие событий. Ведь такая была любовь… Если бы знала, ни за что бы тебя не отпустила к нему. Единственным плюсом этого брака стал Павлик. А остальное… — машет рукой.

Олеся вертит в руках почти пустую кружку, на дне плавают чаинки. Она рассматривает их и сравнивает с ними себя — такая же неприкаянная, использованная, годится только для помойного ведра. Ну, или для дедовского способа лечения ячменя.

— Я желаю ему счастья. Правда. Может быть, его новая жена будет любима дольше, чем я, а ребенок получит внимание и заботу.

— Такие люди не меняются, дочка, — мама, вздохнув, начинает убирать со стола.

— Сиди, я сама, — останавливает ее Олеся, собирая мусор. — Самое обидное, что я уже не знаю, как жить одной. Чувствую себя выброшенной из лодки посреди озера. И умом я понимаю, что надо грести, чтобы выжить, но тянет на дно…

— Ты не одна, — возражает мать.

— Да. Есть Пашка и ты… Я каждый день заставляю себя просыпаться только ради вас. И все же, понимаешь, он — подросток, у него уже своя жизнь: девочки, футбол, друзья, учеба… А ты живешь здесь и переезжать не хочешь…

— Ты тоже возвращаться сюда не собираешься, но я ведь и не требую, — мама пожимает плечами. — Тебе нужно работать, а Пашке — учиться. И в Питере с этим гораздо лучше, чем в нашей деревне. А мне что там делать? Сидеть в квартире перед телевизором? Нет, у меня здесь подруги, бывшие ученики, которые приводят ко мне уже своих детей, огород. Нет, я никуда не поеду, не проси. Вон, помнишь тетку Лиду? Хотя, откуда? Она с нами не общалась практически, только с твоей двоюродной бабушкой Машей иногда переписывалась. Так вот. Она когда-то, как и ты, уехала в Ленинград учиться, там так и осталась, все время работе посвящала, чтобы на жилье накопить. В итоге мужа нет, детей нет, родных пораскидало по свету. Я так не хочу.

— А бабушка Маша еще жива? — спрашивает Олеся, вспоминая о дальней родственнице.

— Да, все так же в Смоленске, тоже детей Бог не дал. Муж умер пару лет назад. Я ее звала к себе, но она не хочет. Тоже свой круг общения уже, бывшие коллеги с завода помогают… В общем, я к тому, что у тебя есть, ради кого жить. Живи. И крест на себе не ставь. В наше время и в сорок рожают нормально…

Олеся улыбается.

— Ну, ты скажешь! Рожают. Да, конечно, только как-то я не вижу для себя подобной судьбы. Чтобы родить, надо сначала найти от кого забеременеть.

Мама уже на пути в свою комнату останавливается.

— Кто знает. Может, найдется тот, от кого захочется опять сделаться матерью. А нет, так Пашка бабушкой сделает.

Олеся крестится.

— Боже, спаси и сохрани. Пусть хотя бы институт окончит…

Женщины, еще раз обнявшись, расходятся по своим комнатам. Олесе не спится, она смотрит в окно и думает о том, как сложилась ее судьба. Не особо удачно, если честно. Только можно ли валить все свои неудачи на судьбу, ведь мы тоже, по идее, ее творцы? И что нужно сделать, чтобы исправить ошибки прошлого и изменить будущее? Ночь не дает ответов, она здесь темнее, чем в Питере, а звезды — больше и ближе. Жаль, все равно нельзя коснуться.

***

В столовой детского дома пахнет выпечкой и чистящими средствами. Звенит ударяемая ложками посуда, то и дело раздается строгое «поторапливайтесь».

— Как думаешь, нам разрешат присутствовать на игре? — Вика кусает зеленое яблоко и морщится. — Кислятина.

— Думаю, да. Антон Владимирович сказал, что уже договорились об аренде поля при школе олимпийского резерва, — Никита смотрит на сестру и меняется с ней фруктами, у него — нормальное, ничего, что уже со следами его зубов.

— А если дождь? — жуя.

— Там есть крыша над сидениями, а на поле искусственное покрытие. Игра в любом случае состоится.

Вика съедает все до палочки и задумчиво крутит ее в руке.

— Как думаешь, может, там обратят на тебя внимание? Ведь, наверно, будут родители игроков команды-соперника, а ты всегда выделяешься на поле.

Ее брат злится.

— Тебе так кажется. Просто ты на меня смотришь больше всего. Да и, если обратят, без тебя я никуда не поеду. Даже не надейся избавиться от меня таким способом.

— Никит…

— Все, мелкая. В нашей семье я мужчина, и мне решать. Доела? Тогда пойдем.

— 7 -

Осенью, пожалуй, больше всего хочется тепла. Не зимой, потому что люди за полгода уже привыкают к холоду, а именно осенью. И время себя странно ведет, вроде и утекает сквозь пальцы, но при этом дает в полной мере насладиться всеми "прелестями" сезона.

Олеся переступает через лужи, обходит те, что больше, мысленно перечисляя, что нужно купить в магазине. Надо было записать. После окончательного, как ей кажется, разрыва с бывшим мужем, первых полученных алиментов, небольших, так как с официального оклада, но греющих душу, можно себе позволить купить не только необходимое, но и что-то просто для себя. Проблема лишь в том, что ей не хочется. Ничего, от слова "совсем". Радость перестали приносить даже сладкие булочки и шоколадные конфеты. Одна польза от всего этого — старые джинсы снова по размеру.

Дома Пашка играет в компьютерные игры на планшете. Он лежит в развороченной кровати, закинув ногу на ногу, чем-то чрезвычайно довольный.

— Привет. Пакеты отнеси, пожалуйста, пока я раздеваюсь, — Олеся присаживается на стул в прихожей, тянет "собачку" на молнии сапога. Аккуратно, чтобы не сломать.

— Сейчас, — раздается из комнаты, а слышится "потом".

— Не сейчас, а сей час, — обозначая интонацией свое недовольство, Олеся бросает взгляд на сына, — это несложно сделать, если оторваться от игры.

Пашка что-то ворчит себе под нос, но встает и относит покупки, выкладывает их на стол, хватает колбасу и, отрезав кусок, начинает есть.

— Эй! Не жирно ли? Хлеб возьми.

— Так вкуснее, — протестует подросток, заталкивая последний кусок в рот и сбегая в комнату.

Олеся моет руки, удивляясь тому, как меняется сын. Ее вины в том, что она — не мужчина, нет. И всё же ей кажется, что она может быть лучшей опорой, большим авторитетом, матерью и отцом одновременно. Не может.

— Уроки сделал? — традиционный вопрос.

— Да, мам, — увлеченный игрой, Пашка не выходит и ничего не рассказывает.

Проверить очень хочется, но она не решается, не первый класс сын посещает, да и всегда можно увидеть оценки в дневнике. Благо, он теперь электронный, не подделать баллы, как раньше. Олеся принимается за приготовление ужина, ставит кастрюлю с водой на плиту, чтобы сварить бульон. Тот уже кипит, когда она берется за чистку овощей. Луковая шелуха летит в ведро, нож замирает в воздухе. Собравшись с силами и снова открыв глаза, Олеся со страхом смотрит на дно пакета. Не показалось. Фольга от презерватива блестит в свете электрической лампочки. Слепит. Где-то внутри обрывается гитарная струна, бьет, пачкая красным. Олеся заставляет себя встать, аккуратно положить ножик на стол, и на негнущихся ногах идет в комнату. Там все так же. Только сын, играющий в планшете, уже не мальчик, а мужчина. Взрослый. Незнакомый. Чужой.