Многие дети питают любовь к местам, в которых никогда не были. Обычно этот ребяческий восторг разрушается по мере медленного продвижения через грязь тусклого и полного соблазнов отрочества к пустой, плоской и выжженной равнине взрослых лет. Вечно маячащие на горизонте перспективы постепенно лишаются всякого очарования. Ну ладно, ладно, иногда дары любопытства, восторженности и страсти к приключениям переживают обыденный путь человека; такие личности становятся художниками, учеными, изобретателями и прочими криминальными типами, мешающими нам наслаждаться радостями общественного существования и благами мирной жизни. Но не будем больше о них, ведь все эти извращения и всплески ничего не изменят, ведь нам важны лишь перемены, служащие бытовому комфорту.

Бейниск до сих пор был — глубоко под слоями скорлупы своего существа — ребенком. Быстро растущий, неловкий юнец, он еще не сдался в плен телу и не отказался от любви к неведомому. Вполне можно понять, почему он разделил с парнишкой Харлло искры восторга и удивления, почему между их душами сплелась плотная сеть, и никакая временная размолвка не могла серьезно повредить нити дружбы.

За неделю, протекшую с рокового надлома взаимного доверия, Харлло успел поверить, будто вновь остался в мире совсем один. Раны покрылись струпьями, струпья отвалились, обнажая неглубокие рубцы, вскоре ставшие почти незаметными; мальчик работал, протискивался в трещины, прокладывал пути вдоль вонючих, грязных лазов в глубинах скалы. Иногда задыхался от дурного воздуха, страдал от укусов слепых многоножек и прозрачных пауков. Весь в синяках от падавших камней, он широко раскрывал глаза в темноте, отыскивая на неровных стенах блеск руды.

Однако к концу недели Бейниск снова оказался рядом; он передавал выползшему из трещины, присевшему отдохнуть на теплый сухой пол тоннеля Харлло бурдюк с мутноватой озерной водой, и в короткие эти мгновения разрыв начал закрываться, заплетаться паутинками быстрых взглядов — хотя они еще не готовы были признать реальность восстановленной близости. Глубоко под поверхностью мира бились два сердца, ставшие эхом друг друга. Так мирятся молодые люди — без слов, при помощи скупых жестов, в немногочисленности своей передающих всю полноту чувств.

Когда Харлло напился, отдал бурдюк приятелю. — Веназ все время вьется около меня, — сказал Бейниск. — Ну, я снова попробовал с ним сойтись… но все не так, как раньше. Мы слишком старые для всего этого. Он вечно порет чушь всякую, мне скучно.

— Ему просто нравится вредить людям.

Бейниск кивнул: — Думаю, он решил занять мое место. Спорит с каждым приказом.

— Люди вроде него вечно хотят быть главными, — сказал Харлло. — Когда люди это понимают, то чаще всего поддаются. Но я на это на согласен, Бейниск. Не могу передать, как мне страшно.

Такие заявления — редкость между мальчишками. Они боятся показать, что им страшно. Однако они жили в ненормальном мире, в котором желание показать себя бесстрашными не входило в число разрешенного. Людям здесь не требуются резоны, чтобы причинить друг другу боль. Им вообще никакие резоны не нужны.

— Расскажи о городе еще разок, Крот.

— Там есть проклятая башня. Дядя один раз водил меня к ней. У него большие ладони, такие большие, что когда он берет тебя за руку, твоя ладонь совсем пропадает в его и кажется — нет на земле такой силы, что сможет их разорвать. Да, в той башне живет призрак. Его зовут Шептун.

Бейниск вытаращил глаза. — Ты его видал? Ты сам видал призрака?

— Нет, это было днем. Их трудно заметить днем.

— А здесь всегда темно, — сказал Бейниск, оглядываясь. — Но я ни разу не видывал призрака.

Харлло захотелось ему рассказать. Ему нужно было бы рассказать обо всем еще тогда… но он снова понял, что не расскажет. Непонятно почему. Может, потому, что скелет не был настоящим призраком. — Иногда, — заговорил он, — мертвые не уходят. То есть иногда они умирают, но душа не … э… оставляет тело. Остается там, где была, где привыкла быть.

— И твой Шептун из таких?

— Нет, он настоящий призрак. Дух без тела.

— Так что делает из одних людей призраков, а из других нет?

Харлло пожал плечами: — Не знаю, Бейниск? Может, духами становятся те, у кого есть причина остаться. Может, Владыка Смерти не ждет их или позволяет закончить то, что они не закончили. А может, они сами не поняли, что умерли. — Он снова пожал плечами. — Так дядя говорил. Он тоже не знает, и незнание сводило его с ума — я могу сказать, потому что от вопроса он сильнее сжимал руку.

— Он помешался на призраках?

— Может. Я так догадываюсь. Я не говорил ничего такого, чтобы свести его с ума. значит, виноват призрак. Он не знал, чего тому нужно или еще что.

Харлло очень хорошо помнил тот миг. Как и Бейниск, он задавал множество вопросов, пораженный тем, что может существовать такая штука, как призрак, что он может таиться и следить за ними, думать призрачные думы. Грантл пытался ответить на все вопросы, хотя явно неохотно. Затем Харлло спросил, что, быть может, его отец — тот, что умер — стал призраком где-нибудь далеко отсюда. Дядя промолчал. Когда он спросил, не летает ли его призрачный отец поблизости, потому что ищет сына — именно тогда рука Грантла сжалась очень сильно, чуть было не сделав Харлло больно. Но потом рука расслабилась и Грантл увел его на шумные улицы.

А может, он и сам увидел Шептуна, смотрящего наружу сквозь одно из мрачных окошек. Может, он сказал призраку уходить и никогда больше не приходить. Как делают все плохие отцы. Потому что отец Харлло, может, вовсе и не умер, ведь однажды настоящая мама сказала что-то вроде «избавилась от ублюдка», и хотя Харлло не знал точного значения слова «ублюдок», он слышал его достаточно часто, чтобы догадаться — это такой человек, с которым никто не желает водиться.

Мысли о Грантле вызвали грусть, так что он поскорее схватил бурдюк и принялся жадно пить.

Бейниск смотрел на него. Потом встал. — Недавно расчистили новую щель. Если ты отдохнул, то мог бы пролезть в нее.

— Конечно, Бейниск. Я готов.

Они шагали молча, и на этот раз тишина была неприятной, и Харлло окатило волной облегчения, когда он подумал, что его лица никто не видит. Да уж, глупо и притом опасно. Улучив момент, когда Бейниск отвернулся, он торопливо вытер грязные щеки и обтер руки о куртку.

Даже если он обернется, Бейниск ничего не заподозрит. Его разум скрытно шагает по вытертым камням дороги к башне Шептуна; может, он уже видит духа. Вот это было бы зрелище! Хорошо увидеть то, чего ты никогда прежде не видывал.

Далеко, очень далеко стоит чудный город. Там творятся всяческие чудеса, там толпы веселятся на ярко освещенных улицах. Там призраки спорят с домовладельцами о плате за постой. Там так много еды, что люди становятся жирными и их носят на носилках. Там люди не делают друг другу больно безо всякого резона. Там типы вроде Веназа получают именно то, что заслужил.

О да, он любил этот город, место, в котором не бывал никогда.

Не глупите. Скромный толстяк в красном плаще не так прост, чтобы выдавливать слезу, расписывая волнительные моменты, чтобы неловко ловить слушателей на красного червячка чувств. Дайте Крюппу кредит доверия, вы, спешащие бросить слова обвинений, словно лески в забитый рыбой пруд (много поймали? Нет, дорогие друзья, не хвастайтесь рыбацким умением, едва ли найдется карп столь глупый, чтобы вылететь из воды).

Водяная поверхность не так уж гладка, о нет, не так уж гладка.

Призрачный город Бейниска забавен, он согревает нам сердца. Но не таится ли в нем трагедия? Никоим образом!

Некоторые из нас (понимаете ли вы или нет), до сих пор мечтают о таком городе. О городе, в котором никто из нас не бывал.

В этом то все дело, дорогие.

«Задний ум» — убийство. Или, с другой точки зрения, самоубийство. У Дымки было много времени для размышления над этой мыслью, пока она лежала, истекая кровью, на полу «К’рул-бара». Она чуть не откинулась; в отсутствие Колотуна на полное исцеление можно было не надеяться, так что жизнь оказалась под угрозой. Советник Коль вызвал местного лекаря с посредственным талантом к обычному Деналу; он кое-как стянул поврежденные ткани и остановил поток крови, затем взялся за иглу и нитки из кишок, чтобы зашить раны. В результате Дымка оказалась прикованной к кровати.