— Дымку. Едва она встанет на ноги, Хва, как голодная побежит их выискивать. — Он подергал усы и оскалился: — А вот тебя уже со счетов списал.

— Дергун, — вздохнула Хватка, — мне любезна мысль об убийстве каждого ассасина в городе, начиная с Мастера Гильдии. Но ведь они не корень проблемы. Кто-то их нанял, а мы не знаем, кто. Не знаем, почему. С нами такое уже случалось. По сути дела, мы опять оказались в начале, только вот двоих уже нет рядом. — Она ощутила, что дрожит, и не решилась встретиться с Дергунчиком взглядом. — Знаешь, я поняла, как хочу, чтобы Ганоэс Паран был здесь. Если кто и может сообразить, что тут творится, так это наш Капитан.

Дергунчик крякнул. — Владыка Фатида, верно. — Он осушил стакан и выпрямился. — Отлично. Идем в Дом Финнеста — может, он там, может и нет. Так или иначе, хоть чем-то займемся.

— А Дымку бросим здесь?

— Она ж не одна остается. Тут Дюкер и Сциллара. Не говоря о барде. При свете дня никто нас добивать не сунется. А к закату мы вернемся, Хва.

Она все-таки колебалась.

Дергунчик подошел ближе. — Слушай сюда. Я не такой тупой, я знаю, что у тебя в голове творится. Но если мы будем сидеть, то дождемся следующего их шага. Помнишь доктрину морской пехоты, капрал? Не наше дело реагировать — наше дело бить первыми, пускай сами реагируют. Они ударили уже дважды. Еще раз — и нам крышка.

Вокруг мужика витали алкогольные пары, но синие глаза были острыми и ясными. Хватка понимала, он прав, и все же… она была испугана. И она понимала, что он видит ее насквозь, видит борьбу в душе — и огорчается, ведь чего-чего мог от нее ожидать, но не страха. «Никогда. Боги, ты становишься старой, Хватка. Хрупкой, съежившейся.

Они убили лучших твоих друзей. Они едва не убили твою любимую».

— Сомневаюсь, что он здесь, — сказала она вслух. — Иначе показался бы. Дергун, он куда-то ушел. Может, никогда не вернется. Да и зачем ему? Куда бы Паран не отправился, он там занят — такой уж у него характер. Всегда в гуще самого мерзкого дела.

— Ладно, — изволил согласиться Дергунчик. — Но мы ведь можем ему, э… письмецо отправить.

Она вздернула брови: — Вот так идея, Дергун. Рада, что хоть кто-то из нас еще мыслит.

— Да. Так пойдем?

Они двинулись, выйдя через боковую дверь. Оба одели плащи, спрятав доспехи и оружие, наполовину выставив мечи из ножен. Дергунчик захватил два жулька в тряпичных мешочках — один в кармане, второй привязан в перевязи. Он мог выхватить гренаду и метнуть, как обычно мечут снаряд из пращи (собственное его изобретение, отточенное при помощи положенного в мешок камня до приемлемого мастерства). Видит Худ, он не сапер… но учится.

Ничто не злило его так, как проигранный бой. Да, они вышли живыми. С другой стороны, почти все ассасины погибли, так что счет отличный… но он все же ощущал себя проигравшим. За годы после отставки группа малазан почувствовала себя одной семьей. Не так, как бывает во взводе, ведь взводы существуют ради сражений, войны, убийства, и это придает дружеству солдат странный характер. Их стягивают превратности, крайности, заставляющие чувствовать каждый момент жизни как чудо. Нет, эта семья была другой. Они успокоились. Расслабились. Решили, что все дерьмо осталось позади. Да, так они и думали.

Пока они с Хваткой шагали к имению Коля и зловещему дому в его саду, Дергунчик пытался вспомнить времена, когда он не ведал о таком образе жизни, когда жил кривоногим подростком на Фаларах. Смешно, но умственный образ десятилетнего юнца включал в себя чертовы усы; он понимал, что они отросли позже, но воспоминания вечно смешиваются. Положиться на них нельзя. Фактически врут почти всегда. Россыпь образов, сшитая воедино воображаемым дерьмом, так что хаос реальных моментов вдруг начинает казаться связной историей, сказкой.

Наш рассудок горазд переделывать прошлое. Тут каждый сам себе историк, и поэтому — стоит ли доверять историкам вообще? «Да, поглядите на Дюкера. Сплел отличную сказочку насчет Колтейна и Собачьей Упряжки. Она разрывает сердце, но таковы все лучшие истории, ведь они заставляют человека ЧУВСТВОВАТЬ, тогда как большинство из живущих на земле предпочитают вообще ничего не чувствовать. Но чего в ней реального? Да, Колтейна действительно убили. Армия растаяла, как он и говорит. Но остальное? Все подробности?

Узнать невозможно. И в конце концов, это ведь не важно.

Так и наши истории. Кто мы такие, чего сделали. Сказка рассказывается, пока не останавливается. Внезапно, как вдох, за которым никогда не последует выдох.

И сказочке конец».

Ребенок с мужскими усами смотрел на него там, внутри головы — с ухмылкой и подозрением, даже недоверием. «Думаешь, знаешь меня, старикан? Ни шанса. Ты ничего не знаешь, а твои воспоминания ко мне никакого отношения не имеют. К тому, как я думал. К тому, что чувствовал. Ты от меня дальше, чем папаша, жалкий и унылый тиран, которого мы не можем ясно вообразить — ни ты, ни я, ни даже он сам. Может, он не мы, но тогда он и не он.

Старикан, ты совсем сбился с панталыку, совсем как я. Да и сам я не лучше. Потеряны в жизни, пока смерть не заберет нас».

Вот почему он обычно избегает думать о прошлом. Лучше не чувствовать его, спрятать, запереть в сундук, а сундук перевалить за борт и утопить в пучине. Но трудность в том, что ему придется выловить некоторые нужные вещи. Мыслить как солдат, например. Снова балансировать на отвратном лезвии, снова смотреть на все без жалости. Лишиться колебаний.

Галлоны эля не помогли. Лишь подпитали отчаяние. Сейчас он чувствует себя старым, слишком старым для всего этого.

— Боги подлые, Дергун! Я отсюда слышу, как ты скрипишь зубами. Что б ты не грыз, оно явно горькое на вкус.

Он скосил глаза: — А ты ждала, я в пляс пойду по треклятой мостовой? Мы в большей беде, чем когда раньше, Хва.

— Видали и похуже…

— Нет. Мы видали похуже, но мы были к нему готовыми. Нас учили с ним расправляться. Схвати за горло, выдави жизню. — Он замолчал, сплевывая на плиты мостовой. — Я только начал соображать, что такое отставка. Все, что мы выбросили, пытаемся снова подобрать, да только рука не дотягивается. Не дотягивается рука, раздолби ее совсем!

Она молчала, но Дергунчик догадался, что она понимает его правоту, чувствует себя так же.

Мало радости в такой компании.

Он дошли до имения Коля, обогнули стену. Путь от бара уже стерся в уме Дергунчика, словно вдруг стал бессмысленным. Он не выделил ни единого лица в уличных толпах. Их заметили? За ними следили? Возможно. — Дыханье Худа! Хва, я не проверял. Вдруг за нами все псы увязались! Поняла, о чем я?

— Увязались, — согласилась женщина. — Двое. Мелкая сошка, не настоящие убийцы, скорее псы, как ты сказал. Держатся на расстоянии. Наверное, им так посоветовали. Вряд ли пойдут за нами в лес.

— Нет, — сказал Дергунчик. — Учуют засаду.

— Верно. Так что забудем.

Она первой вошла в молодые заросли позади имения. Опушка была завалена всяческим сором, но почва быстро очистилась, едва они углубились в тенистую рощу. Мало кто из людей, как становилось очевидным, жаждал бросить взгляд на Дом Финнеста и ощутить дрожь при мысли, что тот тоже глядит на гостей. Внимание от чего-то столь мрачного, как черное здание, не порадует никого.

Сделав тридцать шагов по кривой тропке, они увидели черные стены то ли из дерева, то ли из камня — морщинистое, покрытое шрамами лицо дома. Ставни из гнилых плетней, в окнах не видно и проблеска света. Лозы оплели углы, покрыли кочки и бугры во дворе, низкую ограду. Немногочисленные деревья искривлены, лишены листьев, их корни вылезли наружу, словно кости.

— Сейчас бугров больше, чем в прошлый раз, — заметила Хватка, пока они шли к входу.

Дергунчик хмыкнул: — Идиотов, решившихся залезть внутрь, хватает. Думают отыскать сокровища…

— Короткие пути к тайной силе, — закончила за него Хватка. — Волшебные вещицы и другую хрень.

— А находят лишь раннюю могилу. — Он заколебался, взглянув на ворота. — Мы тоже может в ней кончить.