Хотелось бы ей знать ответ на такой вопрос. Не в нем ли самая суть жреческого вдохновения? Перемолоть зерна сомнения в приемлемые ответы, пообещать путь к полному спасению… показать блага и выгоды, даруемые мудростью божьей, разогреть тлеющие угольки словно опахалом священного дыхания. — Я чувствую, — сказала она с запинкой, — что вера, дающая точные ответы на любые вопросы, не является истинной верой. Единственное ее предназначение — утешать, успокаивать разум, прекращая тем самым вопрошание. — Она подняла руку вверх, чтобы предупредить возражения, возможные даже среди шестерых серьезных, искренних приверженцев.

— Неужели дело веры — даровать покой, когда со всех сторон процветает неравенство — а оно воистину процветает! Неужели праведник должен слепо проходить мимо, довольный свой моральной чистотой, радуясь душевному миру? О, вы можете протянуть отверженным руку, указать следы свои — и они сойдут с обочин, и число их возрастет, пока за вами не пойдет целая армия. Но будут, всегда будут и те, что отвергнут протянутую руку. Те, что ищут, потому что искания в природе их… они боятся искуса самодовольства, не верят простым ответам. Станут ли они вашими врагами? Разъярится ли ваша армия? Нападет ли на неверных? Сокрушит их и растопчет?

Друзья мои, не это ли описание ужасов, только что пережитых нашей землей? — Ее взор сосредоточился на купце. — Не это ли разрушило Капустан? Не это ли отвергли правители Салтоана, безжалостно изгнав монахов Панниона? Не с этим ли сражался Искупитель?

— Все это, — бросила женщина, — не облегчит боли моей дочери. Ее изнасиловали, и в глазах ее видна лишь пустота. Она ушла в себя и может никогда не вернуться. Градизен схватил ее и уничтожил. Он избежит всякого наказания за такое дело? Он смеялся мне в лицо, когда я взяла свою дочку. Когда стояла перед ним и держала ее истерзанное тело. Он смеялся надо мной!

— Искупитель должен вернуться, — завил купец. — Он должен защищать нас. Должен объяснить, чем мы не угодили ему.

Селинд обвела взором лица и увидела страх и гнев, боль и растущее отчаяние. Ей не хотелось прогонять их — но что можно сделать? Она не просила, чтобы ее делали жрицей — она даже не вполне понимала, как стала ей. Разве у нее нет собственной боли? Нелегкой истории? Как насчет плоти, которую она недавно вкушала? Это было не кровавое мясо чужаков. Нет, Первенцы Тенескоури, Дети Мертвого Семени были совершенно особенными, да, совершенно необычными — они желали есть сородичей, ибо разве это не доказательство их необычности? Что паломникам до жестокой нужды, пригнавшей ее сюда?!

— Ты должна пойти к нему, — сказал купец. — Мы знаем, где его найти. В Черном Коралле. Я смогу провести, Жрица. Вместе мы потребуем помощи — он был сирдомином, избранным клинком тирана. Он задолжал нам! Задолжал!

— Я пыталась…

— Я помогу тебе, — настаивал купец. — Я докажу ему наше желание исправиться. Воздам Пленнику Ночи подобающие почести.

Остальные закивали; купец приободрился и продолжал: — Мы все поможем. Мы все станем за тебя, Жрица. Когда мы дадим понять, что случилось, когда мы окружим его в проклятой таверне, где он играет с проклятым Тисте Анди — как посмеет он еще раз отвернуться от нас?

«Что за святая простота! Как насчет собственных ран Сирдомина? Поглядите на свое рвение и задайте вопрос: что мне сделать со своим сочувствием, когда я встану перед ним и начну выкрикивать требования? Неужели вам не жаль вашу Жрицу?» — Хорошо же. — Она встала, одернув шерстяной халат. — Веди же, купец, туда, где можно его найти.

Какой-то человек оперся о стойку бара и чихал так яростно, что явно мог потерять зубы; пока длился его приступ, никто за столом не разговаривал. Руки жадно сжимали кружки, келик блестел на губах; глаза тускло сверкали, внимательно следя за игрой.

Спиннок Дюрав ждал, пока Сирдомин сделает ход, придумает неожиданный способ укрепить трещащую оборону — он же всегда припрятывает пару сюрпризов, его тактический гений способен задержать или даже отбросить Дюрава. Не в этом ли самая суть соревнования, его яркая слава?

Припадок чихания наконец окончился. Наверное, слишком много келика. Человек обильно высморкался, а потом сплюнул устрашающе черную мокроту. Спиннок Дюрав давно видит такие темные пятна на стенах, полах, мостовых. Во всем городе. Иноземный келик продается лучше эля и даже вина. Среди пьяниц появились его приверженцы — выпученные глаза, отвислые губы, языки как черные пиявки. Среди Тисте Анди он таких не видит — но это, возможно, лишь вопрос времени.

Спиннок пригубил вина, с удовольствием отметив, что пальцы больше не дрожат. Заставший его совершенно неподготовленным выброс силы Куральд Галайна прекратился, оставив за собой лишь смутное беспокойство. Вино стало чуточку горьким. Странные происшествия ночи — кто знает, в чем их значение?

Он подозревал, что Верховная Жрица может подкинуть пару идей, хотя ее заявления по сути никогда не меняются, не так ли? Слегка улыбнувшись, он сделал еще глоток. Сирдомин скривил губы и откинулся на стуле. — Этой атаки я не переживу, — заявил он громко. — Обман Шута был отлично разыгран, Спиннок. Я не предполагал такого.

— Неужели? — спросил Спиннок. — С такими союзниками?

Сирдомин поморщился, поглядев на двоих игроков, и горько хохотнул. — А, да. Вижу, о чем ты. Келик утащил у них разум.

— Лучше скажи — заточил. — Гарстен облизнул запятнанные губы. — Хотя могу поклясться, что в иные ночи он становится сильнее. Верно, Фулдит?

— Э? А. Подозреваю. Когда уползешь в логово, Сирдомин? А? Ресто, тащи еще бутылку!

— Может быть, — буркнул Сирдомин, — это мой разум затупился. Похоже, пора сдаваться.

Спиннок промолчал, хотя почувствовал разочарование. Нет, потрясение. Он видел, что счет равный, полагал, что и противник видит это столь же ясно, но желает чего-то лучшего, необузданного. В иные ночи талант Сирдомина словно взрывался, именно в такие моменты он начинал бесстрашный гамбит, способный, казалось, перевернуть весь мир игральной доски. Может быть, если подождать еще…

— Сдаюсь, — сказал Сирдомин.

Слово сказано, кризис обозначен.

— Ресто, принеси нам кувшин, будь так… — Сирдомин не договорил. Он чуть не свалился со стула, как будто в грудь ударила невидимая рука. Выкатившиеся глаза смотрели в сторону двери.

Спиннок развернулся, чтобы поглядеть на забредших в «Надрай» чужаков. Юная женщина в грубом коричневом халате, с короткими волосами — короче даже, чем у Верховной Жрицы, но того же полночного цвета. Бледное лицо, тихое и изящное, темно-карие глаза; они оглядели сумрак, отыскав наконец цель: Сирдомина. За ней толпились другие — люди в лохмотьях с написанной на лицах паникой.

Женщина — вожак сделала шаг внутрь.

Сирдомин сидел, словно прибитый к стулу гвоздями. Его лицо успело побелеть и теперь темнело, глаза полыхали гневом.

— Пленник Ночи…

— Это мое убежище, — сказал он. — Уйди. Быстрей.

— Мы…

— «Мы»? Погляди на спутников, жрица.

Она повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть спину последнего в дверях таверны.

Сирдомин фыркнул.

Однако юная женщина держалась храбро. Халат распахнулся — у нее не было пояса — и Спиннок понял, что она едва вошла в возраст. Жрица? Ага, Великий Курган, Искупитель. — Пленник Ночи, — продолжала она голосом, который лишь немногие не согласились бы слушать бесконечно долго, — я здесь не ради себя. Мои спутники были настойчивы; даже если мужество изменило им, нужда осталась не менее важной.

— Они пришли с требованиями, — сказал Сирдомин. — Но права требовать у них нет. Они поняли это, едва увидели меня. Пора и тебе сделать то же, что сделали они.

— Я должна попытаться…

Сирдомин вскочил так резко, что заставил вздрогнуть даже заторможенных Гарстена и Фулдита. Оба испуганно вытаращили глаза.

Но жрица даже не моргнула. — Я должна попытаться, — повторила она, — ради них? не ради себя. Мы осаждены в лагере…