Она несколько секунд молчала.

– Я хочу узнать, о чем было письмо, – сказал Мейсон. Я уже говорила, что никогда и никому не расскажу.

– Я, как ваш адвокат, должен знать. Она покачала головой.

– Возможно, – продолжал Мейсон, – вы не понимаете, до какой степени безнадежна ситуация. Гамильтон Бюргер собирается заявить, что вы шантажировали Мошера Хигли, чтобы он предоставил вам кров, дал образование и сделал наследницей его остаточного имущества, включив в завещание.

– И что же потом?

– Потом присяжные будут настолько предубеждены против вас, что, если будет хотя бы малейшее свидетельство, что вы отравили Хигли, они вынесут вердикт об убийстве первой степени.

– И что же в итоге мы должны делать?

– В итоге, – терпеливо сказал Мейсон, – мы будем это оспаривать, доказывая им, что вы не шантажировали Мошера Хигли.

Она твердо встретила его взгляд.

– А вам никогда не приходило в голову, что причина, почему я не пыталась объяснить случившееся, состоит в том, что окружной прокурор прав?

Мейсон поднял брови.

– Я шантажировала его и сожалею о том, что не шантажировала еще больше.

Мейсон с тревогой посмотрел туда, где в дальнем конце комнаты стояла надзирательница.

– Не говорите так резко, – сказал он.

– Мошер Хигли был убийцей, – сказала она. – Он убил моего отца, а затем умерла моя мать.

– Где письмо, которое вам оставила мать?

– Я его сожгла.

– А что там было написано?

– Моя мать пыталась объяснить мне, почему я была рождена вне брака, рассказать о тех трудностях, которые ожидают меня в жизни. Но между строк письма я обнаружила то, над чем я принялась думать. В то время, когда мой отец покончил с собой, компания была замешана в одном скандале по поводу строительства большого школьного здания. Мошер Хигли сделал все так, что мой отец был ответственным за эту работу, а выплаты делал он. Считалось что мой отец покончил с собой, когда узнал, что моя мать беременна и что его жена собирается настоять на вызове ее в суд как свидетельницы в бракоразводном процессе. Но мой отец не убивал себя. Мошер Хигли убил его, когда мой отец показал ему доказательство того, что именно он был ответственным за нечестную сделку в строительстве школьного здания, а Хигли сделал так, что это выглядело самоубийством.

– Продолжайте.

– Мошер Хигли не знал содержания письма, которое оставила мать, но знал, что было какое-то письмо, которое должны были передать мне в день моего восемнадцатилетия. Я выяснила, что он отчаянно боялся того, что могло быть написано в письме. Ему было интересно, много ли знала моя мать. Я стала блефовать, сказав ему, что в письме есть улика, доказывающая, что он убил моего отца и мошеннически разорил компанию. Я угрожала нанять детективов и доказать, что он убийца и забрал себе деньги, которые по закону должны были бы принадлежать мне как дочери, даже если я и была незаконнорожденной.

– Говорите дальше, – сказал Мейсон.

– Он согласился, чтобы я приехала и жила вместе с ним, чтобы завершить образование, которое было весьма поверхностным. Поверьте мне, этот мир был ко мне достаточно суров. Я была сиротой, ублюдком, и на меня сыпались тяжелые удары. Я нуждалась в образовании. А кроме того, меня мало интересовало, что произойдет.

– Вы ненавидели Мошера Хигли?

– Я его ненавидела всеми клеточками, а он меня. Мы поддерживали только внешнюю видимость привязанности, поскольку я жила вместе с ним и у меня были обязанности главной экономки. Поверьте мне, я платила за все, что получала. Я добивалась самого лучшего соглашения, правда не того, которое было мне нужно, но это был единственный способ, которым я могла продвигаться вперед и получить образование.

– Стало быть, – сказал Мейсон, – когда окружной прокурор намекает на то, что вы шантажировали Мошера Хигли, он…

– Он говорит абсолютную правду, – сказала Надин Фарр.

– Если бы вы пришли ко мне, когда открыли письмо вашей матери и предоставили бы мне уладить дела как вашему адвокату… – простонал Мейсон.

– Вы не смогли бы сделать это лучше, чем сделала я, – перебила его она. – Вспомните, что не было ни малейшей улики, а одни лишь подозрения. Мне пришлось блефовать. Я была вольна прибегнуть к шантажу, а вы не смогли бы зайти так далеко.

Мейсон в задумчивости помолчал несколько мгновений, а потом сказал:

– Не нужен шантаж. Я бы поставил на эту работу детективов и получил бы доказательства.

– Вы не смогли бы. Он был слишком ловок и хорошо заметал следы. Но я знала, как напугать его, и я это сделала. И все было нормально на какое-то время. Потом он сообразил, что я блефую. Я не знаю, что подсказало ему это, но он понял. Поэтому когда мы с Джоном полюбили друг друга, он выкинул козырную карту, сказав, что я должна уйти из жизни Джона, и если я не исчезну сама, то он расскажет семье Джона все о моем рождении и о том, что я авантюристка и шантажистка.

Мейсон переварил эту информацию.

– Как все это может повлиять на мое дело? – спросила она.

– Это создает впечатление, что вы могли убить его.

– Вот это я и почувствовала. Вы говорите, что я не должна лгать своему адвокату. Теперь я сказала всю правду.

Мейсон отодвинул свой стул и кивнул надзирательнице.

– Хорошо, – сказала Надин Фарр, – как я понимаю, этот жест отвечает на все вопросы, которые я могу задать: велики ли шансы, что я окажусь перед судом присяжных?

Когда Мейсон покинул комнату для свиданий и находился перед репортерами, поджидавшими его в коридоре, на его лице нельзя было прочесть ничего.

– Что вы хотите узнать? – спросил Мейсон, глядя на вспышки фотоаппаратов.

– Нам нужна история Надин, – сказал один из репортеров.

Улыбка Мейсона была ледяной:

– Это будет раскрыто в суде.

– Тогда расскажите нам об этом деле. Какова ситуация? Какова будет позиция защиты?

– Позиция защиты, – медленно и осмотрительно сказал Мейсон, – состоит в том, что моя клиентка распинается на кресте случайного стечения обстоятельств. И это, джентльмены, все, что вам удастся вытянуть из меня.

Дело «Народ штата Калифорния против Надин Фарр» было делом, которое, говоря газетным языком, «включало в себя все». Пресса в один голос расписывала обвиняемую как ослепительно прекрасную. Было известно, что мужчину, который был влюблен в нее, хотят силой заставить свидетельствовать против женщины, на которой он хотел жениться, когда ее арестовали. Окружной прокурор хочет доказать, что эта застенчивая и ослепительная обвиняемая была хладнокровной шантажисткой, которая отравила Мошера Хигли, когда тот отказался позволить ей, незаконнорожденному ребенку, шантажировавшему его, выйти замуж за сына одного из его близких друзей.

В этом деле были и захватывающие юридические моменты. Считалось общепризнанным, что Перри Мейсон, адвокат защиты, был пойман за одним из его эффектных и нестандартных трюков. Окружному прокурору придется нелегко, доказывая, что Мейсон «подбросил» бутылочку с безвредными таблетками на место цианида, который был выброшен в озеро обвиняемой. Так еще было неизвестно, можно ли записанное на магнитофонную пленку признание, сделанное врачу, когда пациент находился под воздействием наркотиков, учитывать в качестве улики.

В юридических кругах предсказывалось, что в этом деле у защиты Мейсона нет шансов устоять. Единственное, на что он мог надеяться, – это призвать на помощь разные технические формальности и с помощью юридических фокусов и изобретательности помешать исполнению правосудия. Сумеет он или нет осуществить это – было предметом споров. Шансы были один к десяти против него. По мнению представителей суда, Мейсон находился в положении дырявого кувшина, понапрасну пытающегося снова и снова черпать воду из колодца.

Гамильтон Бюргер приступал к делу, предвкушая легкую добычу. Присяжные были названы, включены в список и приведены к присяге. Гамильтон Бюргер сделал вступительное заявление, которое было шедевром саркастических обличений и завершалось таким пассажем: