– Да.

– Было ли предназначением этого наркотика преодолеть так называемый механизм защиты, который мог помешать пациентке раскрыть те факты, которые она могла считать вредящими ей?

– Да.

– Был ли у вас в тот раз магнитофон?

– Да.

– Сделала ли пациентка заявление, которое было записано на магнитофон?

– Теперь, с позволения высокого суда, – сказал Мейсон, – я возражаю против вопроса на том основании, во-первых, что он некомпетентен, неуместен и несуществен, что, как выявилось, пациентка находилась под воздействием наркотиков, и поэтому все, что было заявлено в то время, являлось плодом одурманенного воображения. Во-вторых, вопрос призывает к раскрытию конфиденциальных сведений, и, в-третьих, что если в магнитофонной ленте и содержалось какое-либо признание или сообщение, то это не дает подобающих оснований, поскольку в этом нет никакого доказательства состава преступления.

– Итак, – сказал судья Эшхерст, – мы подходим к сложному вопросу юридической ситуации, который, как в общих чертах понимает высокий суд, должен был возникнуть в ходе судебного разбирательства. Я думаю, что этому спору следовало бы состояться вне присутствия присяжных. Высокий суд должен заметить, что этот вопрос в том виде, в котором он сейчас задается, не дает ответа, который подтвердил бы все сделанные возражения. Насколько я понимаю, обвинение хочет показать, что магнитофонная запись была произведена, а затем отпустить доктора. Обвинение желает представить эту магнитофонную запись в качестве признания обвиняемой и просит, чтобы эта запись была прослушана присяжными.

– Это верно, ваша честь, – сказал Гамильтон Бюргер.

– Однако, – сказал Мейсон, – раз нам предстоит встретиться со всеми этими фактами, то мы можем встретиться с ними и сейчас.

– Я думаю, что на этот раз я отклоню эти возражения, пока мы не закончим с предварительными выяснениями, – постановил судья Эшхерст.

– Вы сделали магнитофонную запись? – спросил Гамильтон Бюргер.

– Сделал.

– И где она была?

– Я положил ее в свой сейф.

– И что случилось с ней после?

– Она была передана полиции моей сиделкой.

– Я демонстрирую вам магнитофонную бобину, на которой красным карандашом и, предположительно, вашим почерком сделана надпись, гласящая: «Разговор с Надин Фарр, 17 сентября», и спрашиваю вас: сделана ли эта надпись вами?

– Да, сэр.

– Это все, – торжествующе сказал Гамильтон Бюргер.

– Несколько вопросов, – сказал Мейсон. – В тот момент, когда была сделана эта магнитофонная запись, являлась ли Надин Фарр вашим пациентом?

– Да, сэр.

– И вы старались вылечить ее?

– Да, сэр.

– И вы почувствовали, что для того, чтобы вылечить ее эффективно, нужно знать факты, которые могли быть выявлены путем вопросов и ответов во время проверки сывороткой истины, так?

– Да, сэр.

– И вы провели эту проверку как психиатр, врач и хирург?

– Да, сэр.

– Скажите, а не находилась ли в тот момент обвиняемая под воздействием наркотиков?

– Да, сэр.

– Она понимала, что она делает?

– Здесь вы касаетесь весьма специфической психологической ситуации, мистер Мейсон. Одна часть ее сознания понимала, что она делает какое-то заявление и отвечает на вопросы, а другая часть ее сознания была подавлена наркотиками до такой степени заторможенности, что не могло быть никакого сопротивления.

– Ее сознание и сила воли были ослаблены наркотиками, которые были применены вами в процессе лечения?

– Да.

– И вы задавали вопросы и получали от нее ответы как врач, ставящий диагноз состоянию пациента, и это было доверительной информацией?

– Да.

– Вы проводите много подобных исследований, и каково их назначение?

– Да. Они дают оценку определенным эмоциональным конфликтам на основании получаемых ответов.

– А эти ответы всегда вразумительны и точны?

– Нет.

– Есть ли вероятность, что ответы, которые вы получили на свои вопросы в данном случае, неточны?

– Такая вероятность существует.

– Вы знакомы с таким феноменом, как разговаривание во сне?

– Да.

– Было ли состояние обвиняемой сходно с тем, которое вызывают разговоры во сне?

– Очень схоже. Это был искусственно вызванный разговор во сне.

– Это все, – сказал Мейсон.

– Одну минуту, – сказал Гамильтон Бюргер. – Если бы заявления, сделанные пациентами во время исследования с помощью сыворотки истины, были бы неточны, тогда не было бы никакого смысла в проведении такого исследования, доктор.

– Я не говорил, что эти ответы были неточны. Я сказал, что существовала вероятность того, что они могут быть неточны.

– А достаточно ли велика вероятность, чтобы опровергнуть ценность этой проверки? Не взяли ли вы у этой пациентки деньги за лечение, не имевшее никакой ценности?

– Разумеется, нет. Следует понимать, как надо оценивать подобные ответы. Иногда, даже если сами ответы неточны, можно оценить эмоциональное состояние пациента.

– Следовательно, согласно вашему диагнозу, эта проверка имеет ценность?

– Определенно.

– И с помощью этой проверки вы рассчитывали выяснить, что было причиной чувства вины со стороны обвиняемой?

– Возражаю против этого вопроса как апеллирующего к проблеме лечения, – сказал Мейсон. – Он уже задавался, и возражение было поддержано. Он направлен на проникновение в отношения между пациентом и врачом и предполагает факт, не бросающийся в глаза.

– Я думаю, что вы теперь идентифицировали эту магнитофонную запись, мистер прокурор, – постановил судья Эшхерст. – Полагаю, что любые дальнейшие вопросы должны быть ограничены, кроме общих вопросов, которые касаются умственного состояния пациентки в момент, когда была сделана запись. Я думаю, что вопрос, поставленный перед высоким судом, будет теперь вертеться вокруг попытки представить эту магнитофонную запись.

– Я прошу, чтобы она была представлена в качестве улики, – сказал Бюргер.

– Я возражаю на том основании, что это магнитофонная запись конфиденциальной информации между врачом и пациентом, – сказал Мейсон. – И эта информация не подлежит разглашению, и, как выясняется, обвиняемая находилась под воздействием наркотиков, когда было сделано это заявление, поэтому есть вероятность, что любые заявления, содержащиеся на магнитофонной пленке, неточны. Это не самая лучшая улика, и в ней не заложено никаких подобающих оснований. Далее я возражаю на том основании, что до сих пор так и нет никакого доказательства состава преступления, что нет никаких улик, что Мошер Хигли умер от чего-то другого, кроме естественных причин, и что пока не будет определенного свидетельства, выявляющего уголовные действия в связи со смертью Мошера Хигли, не может быть и никакого свидетельства о заявлениях или признаниях, сделанных обвиняемой.

Судья Эшхерст повернулся к присяжным и сказал:

– Присяжные должны быть освобождены, пока это возражение рассматривается высоким судом. Они не должны обсуждать и делать комментарии по поводу этого дела и по поводу возражения, которое обсуждается высоким судом, не должны позволять обсуждать его в вашем присутствии, не должны формулировать и выражать какого-либо мнения относительно вины обвиняемой до тех пор, пока это дело не будет окончательно передано вам. Итак, присяжные освобождаются, а мы продолжим нашу дискуссию.

Гамильтон Бюргер подождал, пока присяжные покинут зал суда, а потом сказал:

– С позволения высокого суда, я могу заявить в отсутствии присяжных, что на этой магнитофонной ленте имеется определенное заявление обвиняемой, где звучит ее голос, что она отравила Мошера Хигли. Я сознаю, что хотя мы и не установили определенно, что Мошер Хигли умер в результате отравления цианидом, я обязан считать, что мы точно установили, что он не умирал в результате естественной причины. Следовательно, здесь должно было быть какое-то криминальное воздействие. Я думаю, что у нас возникло основательное предположение, что смерть была вызвана цианистым калием, так что мы можем ввести это заявление в качестве улики.