Внезапный писк, издавшийся от наручных часов, разорвал идиллию раздумий и философичных помыслов, царивших на балконе подле разума Маритона. Оповещение принудило мужчину быстренько покинуть балкон и выйти в коридор.

Скоротечно натянув простые кожаные сапоги небольшой высоты берца, и предварительно прикрыв старенькую дверь балкона, Маритон дотягивается до тумбочки, выполненной из хорошего дуба, доходящей до пояса и одним движением смахивает звенящие ключи. Два латунных ключа с перезвоном оказываются в руках парня, и он покидает квартиру, отперев замок. Внушительная металлическая дверь истошно скрипнула чуть-чуть проржавевшими петлями и отворилась, пропуская жильца. Маритон обхватывается за дверь и чувствует не только холод металла, глубина чеканки отлично ощущается кожным покровом. С движением двери двинулся и выгравированный на ней двуглавый гербовый орёл, который развивается на стягах Рейха и его знак, как знак истинной правдивости нового режима, пометка, обозначающая, что власть Империи — истинна и священна.

Маритон, смотря на грозного орла, смотрящего в две стороны, догадывается, к чему приведёт такая власть и каковы её мотивы. Приложив руку к тонкой и филигранной гравировке, к оперению священного крыла, мужчина вспомнил, как стал свидетелем расправы имперских властей над коммунистами-революционерами, вышедшими на площадь. Местная полиция и войска быстро ответили на требование демонстрантов шквальным огнём и красные знамёна протестующих рухнули в алую кровь оппозиции. Красное к красному. Такая жестокость не поразило Маритона, но дала понять, что Империя не страна-сказка, с демократией и либеральными ценностями, и уважением всех тысячей человеческих прав. А с другой стороны, именно коммунисты, в вихре своей спеси опрокинули город во тьму, и их последние требование справедливо обозначилось кровью. Да и Информакратия намного хуже Рейха во всех аспектах, и представляет более жуткое зло и оплот сумасшествия. А единая Империя, единый Рейх — благо для всех.

«Хватит играть в демократию и свободы. Не к месту это, когда отечество и родина предков в опасности» — именно так говорил Канцлер и Маритон его полностью поддерживает, придерживаясь мнения, что именно ценности свободы и либеральной вседозволенности разрушили старый мир.

Отойдя от двери и спустившись на этаж вниз по аккуратной лестнице средь былых отмытых стен, Маритон открывает чугунную дверь и спешит выйти на улицу. «Никаких тебе прикладываний ладони, никакого отслеживания входа и выхода» — пробурчал внутри головы Маритон, вспоминая, как ему приходилось выходить из дома в Тиз-141, с точным сканом ладони и записью, когда вышел и в какой момент вернулся.

Вне здания, возвышающегося над головами мирных жителей на целых двадцать этажей, гуляет порывистый и жутко холодный ветер, предвещающий скорый дождь или даже ураган. Недавно высаженные кустарники трепетали зелёными лепестками на ветру, создавая приятный и давно позабытый шелест живой листвы. С теплотой в сердце на мгновение парнем овладело воспоминание о детстве, мимолётное и хрупкое. Не хватает только аромата липы с шуршанием пышных и густых зелёных крон, где посреди всего этого великолепия гуляют дивные благоухания самых простых цветов.

Оглянувшись по сторонам, посмотрев на кусты и вспомнив былые времена, мужчина увидел, как на лавочке, выкрашенной в ярко-алый цвет, восседает женщина в летах. Её одежда довольно строга — тёмная юбка, обычные женские туфли, небольшой тканевый жакет цвета беж поверх белой рубахи. Седовой, серебристый волос аккуратно, витиеватыми локонами падает на плечи, а в общих чертах доброе лицо сверкнуло взглядом тёмно-зелёных очей.

— Здравствуйте, уважаемый! — окликает она Маритона, сложив руки на груди.

— Моё почтение, синьора Изабелла, — с уважением говорит мужчина, встречая добродушную женщину. — Как вам планшет? Всё в порядке?

— Ох, хорошо работает, — чуть улыбнувшись, протараторила женщина, соблюдая старую итальянскую манеру быстрой речи. — София вам передавала большое спасибо за то, что вы его сумели починить. И она хотела бы, чтобы вы зашли к нам… на чай.

— Постараюсь, — речь мужчины медленна, по северному остра. — Времени сейчас нет.

— Думаю, вы его найдёте, — Хмуро говорит женщина, поднимаясь с лавочки и сделав пару шагов, встав на фоне дороги и площади, печально проронила. — Это всё, потому что она бывшая «служительница дома равного удовлетворения». Но ведь это была не её воля.

— Простите, я даже не знаю, кто эти девушки, — с недоумением отвечает Маритон, где непонимание термина виднеется даже в глазе, лишённом плоти. — Я ж прибыл с… не из Рейха и не из Этронто. Не понимаю. Слышал что-то похожее, на то, что вы говорите, но знать не знаю.

— Правда? — более легко заговорила Изабелла, без обвинительного тона. — Простите, я думала, вы из местных или тех, кто жил в южной части города. Вы, как-то забыли об этом упомянуть… а теперь извольте, мне нужно идти.

— Прощайте.

— Удачи вам, молодой человек.

Маритон остался один во дворе, откуда открывается прекрасный вид на широкую площадь, доказательство монументальности Империи Рейх и её могущества. Только перед зелёной изгородью высаженной рядом декоративных кустарников и газоном, идёт широкая дорога, которая берёт площадь в кольцо. Однако пустынность её несколько удивляет Маритона, а также устаревший способ использования. Подойдя чуть ближе к ней он не видит грав-линий, готовых поддерживать гравитационный транспорт. Асфальт, по которому колесят и разъезжают автомобили эпохального типа, родившиеся настолько давно, что эти времена мало кто вспоминает.

Пройдя дальше и повернув налево путь мужчины, пролегает по широкой улочке, которая утопает под эпической высотой построек. Двадцать, тридцать этажей и даже сорок — таков средний рост города, а устроение таких зданий-исполинов, серого цвета, с государственными гербами и штандартами, прямиком возле улиц во многом закрывает солнце, повергая в царство вечной прохладной тени промежутки меж построек.

«Я помню фотографии и отчёты» — твердит в уме Маритон, видя огромной различие того, что было до Империи и что стало после утверждения власти Канцлера. Руины, средь которых полыхала война, сменились на жилые постройки и красивые здания государственной и духовной власти; орды нищих и бедных стали армией рабочих, которым власть и мелкое предпринимательство платит монету и обеспечивает пищей и жильём. Всё вокруг преобразилось с тех пор, как сюда пришла Империя, что удивительно для возрождающегося региона.

Продвигаясь быстрым шагом по улице, чеканя о камень и брусчатку каблуком звонкий стук, уходящей на километр ровно вперёд, он видит, чем стал город. Если фотографии полугодовой давности и отчёты агентов рассказывали об этом месте, как об убогой дыре, забытой Богом, то сейчас это набирающий мощь экономико-политический центр, с растущим населением и довольным населением. Но у всего есть своя цена…

Маритон невольно обращает взгляд на правую сторону просторной улочке, где его привлекает глубокая и вдохновенная речь. На небольшом возвышении, представленном трибуной из дерева на каменной платформе, вымощенной мрамором, стоит высокий человек в одеждах католического священника. Чёрная дзимарра отлично выстирана, ге грязна и отглажена, строгий образ священнослужителя, и солдаты возле него только подогревают интерес к происходящему. Человек тридцать мирян заворожённо слушают речи священника, воспринимая их в полном объёме.

— И будете вы теперь верны Канцлеру, как и служите Господу нашему, Иисусу Христу! — фанатично выкликает церковник.

— Верность навсегда! — почтенно повторяет толпа людей и с каждой минутой к ним всё больше подходит народу, дабы услышать истинное слово веры от представителя истинного Бога, как утверждает Католический Комитет Духовности.

— Во имя Его, мы построим новый мир, с новым порядком и опрокинем всю поганую либеральщину, выжигая её с проклятой демократией, ради грядущей праведности, стабильности и верности Богу, Канцлеру и отечеству!