— Эвитанская? Уже?

Она забыла еще и собственную свадьбу? Вкупе с брачной ночью?

— Лингардская. Не угодно ли одеться, Ваше Величество?

Призрачный друг, настоящая одежда. Теплая и сухая. Привычно мужская. Если Ирия еще способна что-то различать. И чувствовать.

— Идемте в таверну. Вам лучше поесть и выпить горячего вина.

Среди пьяной солдатни? Чтобы теперь уже точно ничего не забыть?

— Выпила я уже сегодня достаточно. И посетителей… видела.

— Тогда просто поесть. Солдатню вы теперь перекусите пополам — по крайней мере, некоторых. Но их там нет.

Он еще и мысли читает?

— Я — волчица? — Вариант не хуже других. И не бредовее спятившей реальности. — Или собака?

— Рысь, — вполне серьезно заявил он. — Как и положено наследной королеве древнего Лингарда. Хоть волки у вас в роду рождались тоже.

Так уж вышло — не крестись —

Когти золотом ковать,

Был котенок — станет рысь,

Мягко стелет — жестко спать! [2]

Теперь ясно, откуда столь сильные запахи, режущие слух звуки, необычайно обострившееся зрение. Не от безумия.

— А Анри?

— Не знаю, сможет ли он еще. Слишком поздно обрел Силу. Меняться нужно в более юном возрасте. Но зато новый герцог Тенмар сможет многое другое.

Новый. Потому что старого больше нет. Непобедимый Старый Дракон в последней схватке проиграл смерти.

Из уютной таверны льется мягкий свет. И влечет мелодичное пение. На древнем, давно забытом языке. Или полузабытом. Смутно знакомом, но непонятном…

Низкий порог остался позади, и золотистые стены отделили от бедного квартала. А слова странной песни вдруг стали понятны. Все — до единого.

Шелком твои рукава, королевна,

Ясным месяцем вышиты горы [3]…

Не хуже, чем «Был волчонок, станет волк…»

— О ком эта песня?

— Кто знает? — бесстрастное лицо, печальные глаза. У Джека были так же, только не черные, а золотые. — Может, и о тебе.

Какие странные здесь фрески. Кто придумал раскрасить стены бедной таверны?

— Вряд ли, — Ирия заняла пустующий столик у окна. Плотно завешенного странной темно-синей гардиной — тоже расшитой сюжетом прежних лет. Бурным морем с нависшей над столом волной. — Меня никто и никогда так не любил. И уже не полюбит.

— Всегда ли ты замечала чужую любовь?

Поют цимбалы, зажигательно пляшут банджарон. Вьются алые юбки, звенят монисты.

И такие же пары кружатся на фресках. Будто живые.

И рвется из окна в таверну бурное море.

Подобное безумие можно вынести. Оно даже красиво.

Юная подавальщица скользит между чисто вытертыми столами. Забирает грязные тарелки и старинные кубки, приносит новые. Осторожно звенит ложками. Со смехом принимает деньги.

— Меня опять не видят? Это потому, что я — рысь?

— Нет. Банджарон погибли в Сантэе. Подавальщицу убили гуговцы.

— Если бы я тогда знала — предупредила бы ее.

— И погибла бы другая подавальщица. Судьбу не обмануть. Но часто можно выбрать верный путь — на развилке. Армия Анри Тенмара — в трех дневных переходах. Если верно выбрать дорогу.

Он все-таки пришел. Спасти город. Но почему кровавый безумец Эрик не знает?

— Это об Анри меня хотел предупредить Ревинтер? Они скоро возьмут штурмом Лютену? — Слабый лучик ожившей надежды танцует вместе с погибшими банджарон.

— Будет долгая осада. И кровавый бой. Эрик сожжет столицу и перебьет всех, до кого дотянется. Анри Тенмар получит выжженные развалины. Тебе лучше бежать сейчас. Пока не поздно. Ты — последняя королева Лингарда. Ты — важнее. Твоя жизнь.

— Значит, я еще не продана дохлой Змее?

— Еще нет. Твоя ипостась возмутилась. И сбросила попытки Посвящения. На первый раз.

Призрачный михаилит подзывает призрачную подавальщицу. Жестом и улыбкой. Девушка улыбается в ответ. Живая, настоящая, яркая. Немудрено, что ее заметили гуговцы.

Впрочем, им спьяну почти всё равно.

И, может, призрак здесь — только Ирия?

— Нет. Я не смогу жить, зная, что не сделала ничего. Скажи, во что меня превратит змеиное Посвящение? Что от меня останется?

— Ничего. Оно убьет тебя. Но если ты готова…

— Готова — если есть хоть малейший шанс. В этом городе — моя сестра, племянница, брат, друзья… и тысячи чужих сестер и братьев. И таких подавальщиц.

— Тогда я знаю ту, что поможет тебе убить лишь троих. А может, даже одного.

— Троих?

— Да. Эрика, тебя и Анри Тенмара. Согласно законам Альварена.

Девушка уже спешит к ним. Что она видит? Михаилита, что беседует сам с собой?

Багряное вино — настоящее. Из южных виноградников Марэ. Последний дар.

Алису и ее фрейлин спасли настоящие михаилиты. Ирию поит марэйским вином призрачный. Каждому свое.

Наверное, Ирия не должна была спастись. Потому что лишь у нее есть шанс остановить бешеного Эрика. Не у Эйды же.

Потому что Камилле не досталось даже призрачного михаилита. Как и этой подавальщице.

— К кому мы идем? Кто она? Лучшая отравительница Лютены?

— Лучше. И искуснее. Ты наверняка о ней слышала. Или читала. Зови ее просто — Дева-Смерть.

[1] Мельница.

1 Мельница.

[3] Мельница.

Глава четвертая.

Эвитан, Лютена.

1

Ну что ж, Дева-Смерть — так Дева-Смерть. С Древнего Анталиса. Не всё же Ирии о ней только читать.

Раз уж вокруг повылезало столько разновидовой нечисти — почему бы не подтянуться и опоздавшим? Раз бедная Лютена давно превратилась в часть Бездны Льда и Пламени.

Сколько людей успеет убить Эрик, пока Ирия беседует со всеми легендами подряд — Темными и Светлыми? Он же знает, где Эйда и девочка!

— Не спеши, Ирия. Здесь столько времени, сколько нам нужно.

Здесь. В мире вечной Осени и древнего озера. Где больше нет мудрого оборотня с печальными глазами. Его нет уже нигде.

И где осенние деревья еще не успели лишиться последней листвы. Золотой и алой. Этот застывший мир умирает медленнее.

— Не жалей о Джеке. — Старые легенды лгут — древняя танцовщица вовсе не смеется. И сейчас даже не танцует. Просто яркая красавица без возраста. И не в алых шелках, а в черном вдовьем уборе. — Если бы не он, Лингард и сейчас гордился бы своей славой. А ты, возможно, правила бы им.

А по чьей вине своей славой не гордится драконий Тенмар? Михаилита?

— Возможно. Если бы родилась. Или правила бы моя мать. Она-то уж точно получила бы Силу. Ты говоришь: «Если бы не он». А если бы не ты?

— А я и не просила жалеть меня. Я достойна жалости не больше Джека. Просто еще жива. Это как-то делает его лучше, а меня — хуже?

— Это дает тебе шанс что-то исправить. А ему — нет.

— Вот именно — «что-то», — горько усмехается Дева-Смерть. — Я и исправляю. Ты задаешь те же вопросы, что и он, последняя Королева-Ворожея Лингарда. Но он знал больше ответов. Скажи, много ли ты слышала об Изольде?

Ничего — если бы не Ральф Тенмар.

— Достаточно, чтобы понять: она — прапрабабушка Анри.

— И твоя. Альварен течет в жилах вас обоих. Не пытайся казаться циничнее, чем есть. История Изольды не может не вызывать уважения и сочувствия.

— Знаю. Но ты хочешь, чтобы из уважения к ней я возненавидела Джека. Но я знала его, а не Изольду. И именно он меня спас. А возможно, еще и Анри Тенмара.

— Да. Тебя, Анри, твоего братца… в первый раз. Еще Элгэ Илладэн. Совершил то самое «что-то». Я и твой Джек исправляли то немногое, что еще можно. Таково наше служение. Его — вынужденное, мое — добровольное. Для него всё закончилось, для меня — еще продолжается.

— Элгэ Илладэн — тоже потомок Изольды?

— Ее сестры Корделии. Как, кстати, и ты — по другой линии.

— Я могу хоть что-нибудь для него сделать? Для Джека?