Ица подобрался ближе.

Его ноздри подрагивали, а взгляд был прикован к старику, который лежал тихо-тихо и вовсе казался мертвым.

— Я не знаю! Я… мама говорила, что ей нельзя верить. А отец верил. И мама… и что теперь будет?

— Понятия не имею, — Миха поскреб щеку. — Доберемся до места и решим.

Еще бы понять, как именно туда добраться.

Да и мальчишку жаль.

Глупо, конечно, но все одно жаль. Если все так, как он говорит, то дома его просто-напросто пришибут. И за меньшее убивали, а тут целый фьеф.

— Сокровище, — старик раскрыл глаза и задышал вдруг глубоко и ровно. — Им нужно сокровище.

Там еще и сокровище?

Очень интересно.

Император восседал на троне. Рядом, на низеньком стульчике, застланном медвежьей шкурой, устроилась девочка. У ног её вытянулся леопард.

Зверь дремал.

Девочка играла с собственными пальчиками. Её, казалось, нисколько не заботило происходившее вокруг.

Верховному принесли низенькую скамеечку, поставив по правую сторону от трона. Великая честь. И смуглые рабы помогли устроиться. Набросили на колени меховое одеяло, а на плечи — плащ, подбитый драгоценным мехом северной лисы. Верховный поплотнее запахнул его, отчаянно желая оказаться где-нибудь в другом месте. Не отпускало чувство, что вот-вот случится нечто такое, что изменит мир.

Рядом устроился Старший советник.

И дальше — Владыка Копий.

Снова советник.

Они по одному ступали на красную дорожку, подходили к трону, растягивались перед ним и, повинуясь едва заметному знаку, поднимались, чтобы занять свое место.

Высокий суд.

На памяти Верховного он собирался лишь однажды.

Последним на скамеечку присел Хранитель Казны. И плащ лег на широкие плечи его. Воцарилась тишина. Напряженная. Нервная. Все приглашенные на суд молчали, страшась глядеть друг на друга, явно поняв, что предстоит, но не ведая о причинах происходящего.

Император же поднялся.

— Сегодня день печали, — произнес он тихо.

Но не осталось того, кто не услышал бы.

Склонились головы. И запах страха стал тяжелым, густым. Этот запах разбудил и зверя, который приподнялся, но лишь затем, чтобы ткнуться головой в колени ребенка.

— Сегодня всем нам предстоит сделать выбор. И выбор сей будет тяжел. Введите.

В том свитке, который Верховный передал Императору, было двадцать имен.

Не так и много, если подумать.

Первым на алую дорожку ступил Ицтли. И шея Хранителя Казны дернулась. Старший сын. Любимый сын. Наследник. Сильный и гордый. Умелый воин, уже снискавший себе славу. Он шел с гордо поднятой головой, будто и не были руки его стянуты веревками, будто не висел на шее черный камень, готовый в любое мгновенье раскалиться. Будто медную кожу его не покрывали потеки крови. Глаза его сияли, и Верховный не смог выдержать этого взгляда.

Не он один.

Нуатль.

И Коатл, и вправду гибкий, словно змея. Его имя и защита, выбитые на груди, были почти не видны под пленкой засохшей крови. А вот и премудрый Тлалок. Он стар, но не настолько, чтобы годы согнули гордую спину. И пусть седина обжилась в волосах его, однако тело еще сохранило былую крепость. И шел он сам.

Верховный закрыл глаза, не желая смотреть.

Правильно.

Все правильно. Посягнувшие на благословенную кровь должны понести наказание. И в воле Императора было просто подарить им смерть. А он устроил суд. Зачем? И отчего не допустил мага к допросу? Тот уже показал свою пользу. И эти вот, гордые, несломленные, явно полагающие себя правыми, они знают куда больше несчастного, который и на жертву ныне не годился. Его ввели последним. Он шел, спотыкаясь, падая, не способный управиться с собственным телом. Он крутил головой, а из раскрытого рта лилась слюна. Взгляд его был пуст. А вид вызывал омерзение.

Для него смерть будет благом.

Верховный понял, что дрожит и вовсе не от холода — подаренный плащ грел отменно. И не он один. Подняв голову, он обвел взглядом тех, кому выпало судить.

Холодные лица.

Непроницаемые.

Судьи тоже надели маски, пусть не из золота, а из собственной плоти, однако и эти были хороши.

— Знаешь ли ты, Ицтли, сын Чакахуа из рода Белой цапли, зачем я призвал тебя? — Император стоял. Леопард лежал. Разве что дитя утомилось играть пальцами и теперь перебирало ту сотню тонких косичек, которые ей заплели. Каждая косичка заканчивалась золотой бусиной, и девочка с удовольствием их ощупывала.

— Да, — Ицтли расправил плечи и голос его звучал громко. — И готов ответить!

Император чуть склонил голову.

— Я не виновен! И никто из нас не виновен! — Ицтли хотел было вскинуть руку, но веревки не позволили. — Ибо, если я не прав, пусть падет на мой род гнев богов!

— Щенок! — не выдержал Чакахуа. — Да как ты смеешь…

— Смею! — Ицтли тряхнул головой и оскалился, сделавшись похожим на бешеного волка. — Ибо в том, что мы сделали, не было дурного! Мы лишь желали сохранить путь наших предков.

— И для того убили дитя? — поинтересовался Император.

— Она жива.

— Чудом.

— Проклятой силой, — возразил мальчишка, кажется, окончательно уверившись, что ничего-то не будет. Ничего страшного. И вправду, разве могут наказать их, радевших о будущем империи? Служивших верно ей и богам?

— Стало быть, ты не отрицаешь, что состоял в обществе, именующем себя поборниками Чистой крови? — Золотая маска на лице Императора застыла, притворяясь обыкновенной.

— Нет. То есть, да, не отрицаю. И состоял.

— И как возникло оно?

— Мы… — Ицтли впервые смешался, оглянулся.

— Позволь мне, — тихо произнес Тлалок, выступив вперед. Он сделал всего-то шаг, после чего согнул колено, но сделал это без малейшего подобострастия. — Ты знаешь, что род наш всегда служил императорскому дому верой и правдой.

— И оттого мне было больно увидеть твое имя средь прочих.

— Мой отец, примут боги его душу, однажды принес книгу. Очень древнюю книгу, но писанную языком мешеков. Он укрыл её в семейной сокровищнице, запретив касаться её.

Он выдохнул и закрыл глаза.

— В этой книге говорилось о становлении Империи. О величии её. О временах, когда земли эти легли под руку мешеков, когда многие народы им покорились и признали силу.

— И ты захотел вернуть те времена?

— Нет! Дело в другом. Благословенная кровь, — он дернулся было и застыл, опасаясь, верно, что движение это может быть неверно истолковано. — Там говорилось, что земля, приняв на себя гнев небес, стала мертвой. Что пепел поднялся, застив солнце. Что наступили долгие дни холода и голода. Вода сделалась горькой, и рыба, какая была, умерла. Что поднялись из чрева земного многие болезни.

Император слушал.

Верховный тоже. И не он один. В зале было столь тихо, что слышно стало воркование девочки, которая устроилась меж лап леопарда.

— И тогда тот, кто встал у истоков державы, вынул из груди своей сердце. новым солнцем взошло оно на небеса. Он призвал ветра, и те разогнали тучи из пепла. Кровью своей и детей своих он напоил земли. И отдал их людям.

— Я тоже читал эту книгу, — произнес Император тихо. — В ней не говорилось о том, что нужно убивать детей.

— Прости, — но в глазах Тлалока не было и тени раскаяния. — В ней говорилось, как тяжко пришлось народам. Как отвоевывали они землю, изгоняя чудовищ, рожденных ночью. И как ширили мир свой. А еще говорилось, что мир этот стоит, пока сохраняется благословенная кровь. Что лишь она есть залог.

— И вы решили, что кровь моей дочери недостаточно благословенна?

— Сын Великого взял в жены свою сестру, и породила она детей крепких. Их кровь сияла золотом. И капли её хватало, дабы очистить от скверны реку или озеро. Пошли эти дети в мир, и еще больше земель приняли под руку свою. А люди, услышав об этом чуде, сами преклонили колени. Их же дети вновь брали в жены своих сестер.

Тлалок выдохнул.

— Они все сотворили мир нынешний. И кровь их стала залогом нашего бытия. Однако в дни благоденствия многое изменилось.