Потому Владивой решил еще задержаться в Белом Доле. Дознаться правды о том, куда пропали Беляна и Гроза. Хоть и понимал, что, коли дочь к нему за подмогой не примчалась, значит, вновь до княжича Любора добраться хочет: уж случай для того ей самый удачный предоставился. Что бы к нему ни привело. И тревожиться еще больше приходилось за дочь водеводову. Теперь вокруг нее везде опасность. И заступиться за нее, кроме отца и князя, некому. Да как втолковать ярлу Ярдару, что она, может, и сама-то не понимала, как случилось такое, что сумела она Уннара погубить? Не поверит. А значит, найти ее надо скорее и укрыть под своим крылом: оно для нее теперь крепче и надежнее любого другого.

Проводив с последними наставлениями кметей из Белого Дола на поиски девиц, Владивой едва не бирюком засел в своей хоромине, к тесноте которой даже и привык за эти дни. И уж не казалась она ему выстывшей и затхлой, тесной и темной. Видно, все ж обжился — и теперь был даже рад, что придется здесь задержаться. Как будто в этих просто обставленных покоях, в тишине малолюдного острога и голова сама собой очищалась от лишнего. А другие мысли, которые в самой глубине души сидели, начинали яснее сиять. О том, что зря он Беляну заставил замуж идти за того, от кого так рьяно бежала, даже не зная его толком. Никого это до добра не довело. Не попрытайся он навязать ей непрекословную отцовскую волю, не стало бы причины вражды с варягами. Жалел он еще, что Грозу вместе с ней отпустил, поддавшись на волю обиженного им отца. Ратша до сих пор на него гневался, хоть и в открытую того уже не выказывал, как еще две седмицы назад.

Помнится, крепко неприятный разговор у них тогда случился.

— Ты разобрался бы с тем, что в жизни твоей творится, в доме твоем, — сказал Ратша, как узнал, что было на ристальном поле между князем и дочерью его. Не иначе, из ватажников Рарога кто донес. — А после уж думал бы, стоит ли жизнь моей девочке баламутить. Не понимаешь ты, доведет она тебя до худа. Тяга твоя доведет. Ты на старости лет погреться в свете Ока захотел — и потому тебе глаза слепит.

— Потому и слепит, что они слишком многое раньше видали, — возразил тогда Владивой. — Многое, а такой, как Гроза — нет.

— Думаешь, оправдывает это тебя? — воевода едва кулаком о стол не грянул, да сдержался вовремя. — Представь, что я к Беляне бы стал…

Он осекся, поморщившись, как будто сама мысль была ему противна. А Владивой попытался представить — и не смог. Потому что Ратша всегда другим был. To, что с вилой связался — то не удивляло вовсе. А вот чтобы на месте Владивоя оказаться

— да скорее камни с неба посыпятся.

— Я люблю ее, Ратша, — только и смог он сказать. Как будто из души слова эти водой на горячую печь плеснули. И забурлили встревоженно, стихая и успокаиваясь

— он смирился с тем. — Ты можешь не слушать меня и не верить, но это так.

— Я ничем тебе помочь не могу, — тот покачал головой, и в голосе его вдруг не оказалось больше гнева. — И мне жаль тебя. Потому что она выйдет замуж за Домаслава, а ты терзаться будешь тем, что в памяти твоей осталось. Каждый миг, который ты урвал, каждое слово… Изо дня в день они будут тебе мысли отравлять. Это хуже всего, Владивой. Я знаю.

Больше они ни о чем говорить не стали. Все сказано. И потому Ратша отправил Грозу с Беляной — хоть какое-то время до сватовства Домаслава вдали от Владивоя скоротать. Он не объяснял ничего, но тот чувствовал его стремления как свои. Он поступил бы так же. Да только покоя душевного ему понимание того не добавляло.

Теперь вновь сковало душу ожиданием вестей. А время все тянулось и тянулось. Уж вернулась часть кметей с тем, что Беляна и впрямь с Любором в Долесск отправилась. А куда Гроза подевалась — не знали. Следы ее затерялись в Кременье, веси отдаленной и глухой. Он отправил гридей назад — вызнавать, выспрашивать. Еще пятерых — в Долесск снарядил, чтобы там все разведали: может, пожелала Гроза с подругой отправиться.

И снова дни — один за другим, как камни по темени. И ночи бессонные, что прерывались лишь прохладными вспышками короткой дремоты, где являлась ему то Беляна в супружьем платке — да все какая-то бледная и безрадостная. To Гроза

— всполох его огненный по сердцу. И тогда он просыпался весь в поту с ее именем, что еще горело в горле, с напряжением в паху — когда с ним такое случалось, чтобы от одной мысли о девице, точно у парня молодого?.. Может, прав Ратша — потеряет ее, и последнего покоя лишится.

Владивой уж думал собраться до Любшины, разузнать, как они справляются с тем, что осталось им после нападения русинов — и хоть немного мысли отвлечь. Да выехать все ж не пришлось. Потому тем утром, как он приказал уже выводить коня из стойла, встала у берега знакомая лодья с межвежьей головой на штевне. О том доложил один из дозорных, попавшись Владивою навстречу во дворе. Как раз, видно, к нему спешил или к воеводе. Кмети, что собирались ехать с князем и столпились у терема, прислушались озадаченно. Здесь уже давно ждали других напастей. И о русинах забывать никто не торопился. А раз прибыл кто-то из находников, может, вести как раз о них и есть.

— Ведите в общину, — велел Владивой и сам туда отправился.

Стало быть, отложить придется поездку в Любшину. Может статься так, что насовсем. Но просидел он в общине без толку, хоть и недолго. Скоро пришел другой гридь и с виноватым видом сказал, что князя в его покоях ждет Рарог. Идти в общину он не захотел, как и видеть кого-то, кроме правителя. Владивой сжал кулаки, едва удерживая рвущийся из горла приказ оттащить находника в башню стены и снова напомнить, кто он такой, и где место его. Да на то лишь без толку время тратить, похоже — дуболомная его голова.

Владивой отослал кметя и к терему пошел, все никак не находя сил побороть в себе пекучий гнев. Скоро дернул ручку двери, гладкую, теплую, и вошел в полумрак горницы, только едва пронизанный струящейся через открытое окно прохлады слегка пасмурного нынче утра.

— Здрав будь, князь, — тут же оглушил его звук негромкого и спокойного голоса. Аж зло разобрало.

Как будто унялась в душе того, чей он, некая буря — и пришла уверенность. А вот в чем, это захотелось понять больше всего. Находник, сидящий у стола, на котором стоял светец с тремя лучинами и незнакомый увесистый ларь, поднял на него взгляд, сумрачный и как будто усталый. Странно ведь — усталый. А казалось раньше, что ничего не может его к земле так прибить. А, вишь, бывает и такое.

— Что ты делаешь здесь? Кто разрешил?..

— Боишься, прирежу втихомолку? — усмехнулся Рарог, а глаза его остались холодными и темными.

Уголок его рта дернулся только едва — а уже захотелось впечатать в ему в лицо кулак. Просто чтобы больше ничего не видеть, кроме крови на нем. И что-то скребло по груди изнутри. Какое-то предчувствие странное. Словно в чем-то он от Рарога отстал, в чем-то уступил, хоть и незримо, но понятно для них обоих.

— Не боюсь. Иначе тебе отсюда все равно далеко не уйти. Да и помощь тебе нужна какая-то, раз ты раньше времени притащился сюда. С чем-то ты сам справиться не смог.

— Уж не знаю, кому та помощь нужна больше, — находник пожал плечами. — Но рассказать тебе хочу кое-что. А уж там сам решай, что делать будешь.

Владивой прошел дальше и сел у стола, оперевшись на него локтем. Знал бы находник, каких усилий стоило ему сохранять спокойствие, удерживать голос ровным, а движения размеренными. Что-то странное творилось с ним, как видел он перед собой Рарога: все самообладание вмиг улетучивалось куда-то.

— Ну, рассказывай, коли пришел.

— Я знаю, где Грозу искать. И ты можешь вызволить ее гораздо быстрее, чем я, — находник смолк на мгновение, сжав зубы. Видно, немало злила его эта мысль: что он вынужден обратиться за помощью к тому, с кем и словом лишним не обменивался бы с радостью. — Она у княжича Любора из Долесска. Но одного я теперь не знаю: где он ее держит. Сколько людей ее охраняет. Потому не могу вызволить сам.