— Посол Ее Британского Величества в ФРГ сэр Питер Торри!
Торри сдержанно поклонился.
— Посол Французской Республики господин Клод Мартен!
Посланец президента Жака-Рене Ширака выглядел, как истый француз — мелкий, юркий, черный живчик.
— Гутен таг! — осклабился Шрёдер. Ни к Парижу, ни, тем более, к Лондону он не испытывал теплых чувств.
За Гансом щелкнула дверь, и сэр Терри заговорил на весьма приличном «хох-дойч». Лишь излишняя правильность речи выдавала в нем иностранца.
— Господин Шрёдер! — молвил он как бы свысока, встряхивая брылями. — Я и… мистер Мартен хотим выразить наши поздравления. Выборы прошли честно, и мы будем рады вести дела с новым канцлером. Надеемся, что Западная Германия под вашим руководством будет и дальше придерживаться позиций сотрудничества с Соединенным Королевством и… с Францией, будет всесторонне крепить атлантическую солидарность и сохранять мировой порядок, основанный на правилах… — Сэр Питер сокрушенно пожевал губами. — К нашему глубокому сожалению, заокеанские партнеры Соединенного Королевства и… Франции несколько охладели к европейским делам, поэтому кабинет Ее Королевского Величества и… президент Франции, выражая беспокойство и следуя союзническому долгу, были вынуждены принять на себя весь груз ответственности стран-победительниц…
Потихоньку зверея, Герд неласково усмехнулся, с пренебрежением кивая на Мартена:
— Это что же, и его страна — тоже победительница?
Лицо французского посла зарделось от гнева.
— Да, милостивый государь, — величаво проговорил он, — так распорядилась история!
— Не история, а Сталин с Рузвельтом! — отмахнулся Шрёдер, ощущая приятную свободу вне оков политеса. — Так что там гнетет королеву вместе с ее кабинетом? Какая тяжкая ноша?
— Ваш тон возмутителен, — выдавил Терри с тяжким недовольством, — но я продолжу. Отныне Лондон и… Париж будут сами следить за политической стабильностью и верностью демократическим ценностям в Федеративной Республике Германии. Хочу вам напомнить о тайном государственном договоре от двадцать первого мая тысяча девятьсот сорок девятого года, и официально заявить: отныне мы, Соединенное Королевство и… Франция, как державы-победительницы, требуем вашу подпись под «Канцлер-актом»!
— А если не подпишу? — глумливо ухмыльнулся Герд.
— Тогда через месяц его подпишет другой канцлер! — зло выпалил британец, изменив своей хваленой сдержанности.
— Вон! — коротко бросил Шрёдер.
— Ч-что? — маленькие голубенькие глазки сэра Терри изумленно вытаращились.
— Вон отсюда! — гаркнул немец. — Оба!
Булькая от негодования, послы удалились, напоследок хлопнув дверью, а Герд обессиленно присел на краешек стола. Вытянул руки перед собой — пальцы заметно дрожали. Он горько усмехнулся:
«Надо же… Канцлером еще не стал, а войну мне уже объявили!»
Герхард скосил глаза на фото в рамке, занимавшее уголок стола, сбоку от бронзовой чернильницы. Черно-белый снимок изображал его отца, Фрица Шрёдера, простого работяги из Моссенберга. В сороковом году Фрица призвали в ряды вермахта, а четыре года спустя он погиб, так и не увидав малолетнего сынишку.
Наци ужаснули весь мир своей запредельной жестокостью, но отец был честным солдатом, и уж одной-то заповеди, присвоенной Гитлером, оставался предан до конца.
— «Германия превыше всего!» — вытолкнул Герд. — Да, папа?
Вторник, 30 сентября. Вечер
Ново-Щелково, улица Колмогорова
Дети просто обожают день рожденья, для них это великий праздник — гости, веселье, торт и подарки! А вот после тридцати «днюха» приобретает черты сомнительности. Ведь будущее просматривается уже насквозь, и ты понимаешь, что малолетнее представление о жизни, как о величине бесконечной во времени и пространстве, ошибочно. Да, большая часть жития еще впереди, но сие не слишком утешает.
Что уж говорить о сорока пяти, когда всей надежды — ах, минула лишь половина отпущенного тебе срока! Лучшая половина…
Правду говоря, я редко забивал голову подобными размышлениями. Здоров? Здоров! А «грации» выглядят, максимум, на тридцать. Чего тебе еще, старче? Живи да радуйся! Я и радовался…
Мой дом гудел от громкой музыки, голосов и смеха. Инна, молодчинка, накрыла аж два стола — в Голубой гостиной и в столовой, но гости разбрелись повсюду, кучкуясь по интересам.
Моя мама, «деда Филя» и Федор Дмитриевич оккупировали наш любимый диван в холле — «грели косточки у камина». Проходя мимо, я уловил отрывок разговора. Нет, дорогие наши старики вовсе не обсуждали детей — они увлеченно и вдохновенно судачили о работе. Счастливые люди!
А какая прелесть моя Лея! Она взяла на себя заботу о малых сих — детках моих сотрудниц, внучках и внучатах одноклассниц.
Время, время… Гадское время!
Очень серьезный, даже чуть мрачноватый Леонид Сосницкий, смешливая Даша Жукова, очаровательная Зося Корнеева, хорошенькая и немного загадочная Юля Зенкова — все они учились, очно или заочно, «по совместительству» строя отношения.
Наша Тимоша мало изменилась, хотя и вздыхала, что толстеет, что, как не встанет на весы — обязательно «плюс»! Плюс килограмм, а то и два…
«Да если б так, — тихонько ворчал Дюха, ныне директор „Автопромбанка“, — ты б давно лопнула! Тоже мне, гиппопо нашлась… Гиппо-попа!»
Близняшки, наобнимавшись, и даже всплакнув, разбрелись — Светланка болтала с Талией, а Маша шушукалась с Альбиной. Аля шумно и уныло вздыхала, волнуясь за Соню. Вот, мол, у всех уже внуки, меня одну еще в чин бабушки не произвели…
«Софи, бедная, наконец-то вырвалась из маминых удушающих объятий! — едко хихикал Изя. — Сонечка у нас по восточным языкам спец. Окончила с „красным“ дипломом, да-а! Могла бы и в Москве устроиться… А фиг! Умотала аж на Дальний Восток! Будет при штабе флота переводчицей с корейского и японского… — задумавшись на секундочку, он замотал головой: — А, нет, не умотала еще! Какие-то курсы у нее в Минобороны… Отучится, и умотает… А, вспомнил! В Раджин! Это такой порт в КНДР, незамерзающий, там у флотских база, вроде…»
— Дед, превед! — радостно воскликнула Наталишка, прижалась ко мне на секундочку, и ускакала, заливисто смеясь. Она уже раз пять «преведствовала» меня, и ей это действо ничуть не надоело…
Света с Наташей уютно устроились в закутке у аквариума, и кандидат медицинских наук азартно грузила доктора физико-математических «вкусными» подробностями:
— Дофаминовый шок… — с удовольствием тянет Сосницкая. — Вообще, дофамин, который еще называют «гормоном творчества», для паранорма имеет особое значение: большая часть вырабатываемого в мозгу дофамина потребляется именно метакортикальной структурой. А я в докторской как раз и хочу показать, что рецессивный ген паранормальности включает в мозгу совершенно иной механизм синтеза и обмена дофамина, без которого метакортекс попросту не вызревает, оставаясь в зачаточном состоянии, причем, у многих людей!
— Дофаминовая гипотеза паранормальности… — с пониманием кивает Наташа.
— Да! — горячо восклицает Светлана.
Слушая краем уха, я поежился. Выходит, встреча с Наташей определила, по сути, мою судьбу… Тот самый дофаминовый шок от встреч со «затовлаской» не только причинял мне сладкую муку, но и стимулировал раскрытие моего творческого потенциала. А иначе я так бы и почивал на шпаргалках из будущего… И недалеко ушел бы от Браилова!
«Воистину, чудны дела твои, человече…»
На кухне безраздельно правила Инна, а Рита царствовала, занимая гостей. Вон она, грядёт в длинном облегающем платье… А за нею, словно фрейлина, шествует Марина-Сильва. Обе одарили меня «мосфильмовскими» улыбками…
А Маришка молодец! Просияла в «Кровавом Благодареньи», очень похожей вышла у нее «Рита» — и внешне, и внутренне. А со вчерашнего дня, как Васёнок рассказывал, пищит от радости — ее взяли на эпизодическую роль Эйрин, дочери Фай Родис.
Павлов, когда давал интервью «Комсомолке», сказал, что «он так видит». Невозможно ефремовский роман тупо перевести в «картинку»! Продолжительные лекции или внутренние монологи нужно укорачивать, переводить в иной формат, и наоборот, добавлять новые линии для пущей выразительности. Как ту же Эйрин, например.
