— Тут всё сложно, Аркадий Натанович. Дед умер задолго до моего рождения, бабушку я тоже никогда не видела, а с отцом… — она испуганно глянула на меня, но я успокаивающе кивнул.

— Они в курсе про «Бету», я им рассказал.

Успокоенная, Талия сдержанно договорила:

— Отца я увидела уже взрослой женщиной и… А! Что толку? Папа был нужен той, маленькой Наташе! — взяв коротенькую паузу, она коварно улыбнулась: — А мою маму звали Татой…

Аркадий стремительно наклонился.

— Татой Черных⁈

— Паспорт с такой фамилией достал ей Вильфрид Дерагази, — спокойно проговорил я, включаясь в Наташину игру. — На его усохшую мумию мы наткнулись в пустыне Негев, где снимали «Видео Иисуса»…

— И нашли там первые иверниты! — похвасталась Инна, освобождая еще один поднос. — Дэ Пэ… э-э… Дмитрий Павлович Григорьев не цеплял на себя лавры первооткрывателя. Я смотрю, с его подачи «ивернитом» называют все иттриево-алюминиевые гранаты подряд, независимо от цвета и опалесценции.

— «Великий и Ужасный» воспользовался своим приоритетом, как автор первого… опубликованного описания нового минерала, ну и положением зампредседателя Международной… Минералогической Ассоциации, — добавил я, с усилием откупоривая заветные сосуды. — Дэ Пэ справедливо решил, что иттрогранат должен носить имя его первооткрывателя, а им был Максимилиан Ивернев. Йодер с Кейтом тут как бы ни при чем, они в пятьдесят первом всего лишь синтезировали минерал, который за полвека до них обнаружил в природе дед Натальи…

И тут мне на ум пришли обстоятельства открытия психодинамической флуоресценции. Я хмыкнул, встретился глазами с Дворской — она поняла и опустила глаза.

— Картошка… Селедка… Бефстроганов… Котлетки я тоже подогрела… — Инна с наигранной озабоченностью оглядела стол. — Мишечка, нарежь хлеба, пожалуйста!

— Слушаюсь и повинуюсь…

Выждав минутку, она незаметно просочилась на кухню, где я усердно шинковал «Орловский».

— Я правильно тебя поняла, — резво зашептала она, — ты считаешь, что свечение ивернита в психополе надо назвать «эффектом Видова»?

— Ну да, тоже ведь справедливо… Олег, конечно, балбес и сам не до конца понял, что он случайно открыл, но, когда встанет вопрос, как назвать явление, а он когда-нибудь встанет, я не буду присваивать себе чужую славу и расскажу, как было на самом деле. А дальше пусть коллеги-физики решают…

— Ну, и правильно! — чмокнув меня в щечку, Инна громко воззвала: — К столу, товарищи! Наливаем и накладываем!

За большим овальным столом место нашлось всем. Я плеснул себе коньячку, и поднял рюмку.

— А какой тост сказать?

— Аркадий Натанович! — заерзала Инна. — А у вас какие любимые тосты?

Стругацкий-старший хохотнул. Рита подлила ему виски на два пальца, и он поднял бокал.

— Раньше, помню, был популярен тост: «Нехай все мы будем здоровы, а они нехай все подохнуть!»

Хозяева и гости рассмеялись, после чего вдохновился Борис Натанович.

— А в моей компании говорили так: «За превосходство советской науки!»

— Прекр-расный тост! — заценила Инна, подхватывая рюмку. — Ура-а!

Рассыпался тонкий перезвон.

— Кому пасифунчиков?

— М-м… — отведала Наташа. — Вкушно! Аркадий Натанович, о чем задумались?

— Переосмысливаю жизнь, Наталья Мстиславовна, — грустно улыбнулся Стругацкий.

— Просто Наташа!

— Понимаете, Наташа… — пригорюнился писатель. — Сегодня мне открылось столько всего… Наверное, за последние лет сорок я не узнавал столько чудесного, таинственного, достоверного! И… Знаете, мне стало больно на неделе, когда вы с Ритой вели свою программу, рассказывали о съемках «Часа Быка». Больно, гадко… А сегодня я вижу дочь той самой Таты! И мне снова горько! И обидно… Понимаете… мы же в молодости по-настоящему дружили с Иваном Антоновичем, и он нам помогал, и был для нас, как учитель. А потом мы написали «Улитку на склоне» — и разругались! Иван Антонович сказал… Как, Боря, помнишь точно?

— Дословно, — вздохнул Борис Натанович. — Сказал, что мы окончательно отошли от солнечной эстетики коммунистического Мира Полудня к сатире на социалистическое общество, чернухе и скептицизму! А «Улитку на склоне» назвал «кафкианством» и «мелкотравчатым возмутительством».

— А ведь он был прав… — еще шибче посмурнел Аркадий Натанович. — Отошли. Потом мы как будто помирились, но былое доверие уже… — он развел руками.

— Еще бы! — криво усмехнулся Борис Натанович. — Мы так далеко отошли, что заблудились в том самом Лесу! Иван Антонович это понимал, чувствовал, а мы нет… Ефремов был воистину огромным человеком — он и физически-то был огромен — без малого двухметровый человечище, ручищи, ножищи, мощный голос, — но он был еще и гигантом мысли, великим эрудитом, блистательным рассказчиком и бесстрашным бойцом!

— А вы вернитесь в Мир Полудня, — медленно проговорила Инна, чуточку бледнея. — И напишите что-нибудь такое… Тако-ое!

Стругацкие переглянулись.

— Напишем, — твердо пообещал старший брат.

— Напишем! — эхом откликнулся младший.

Рита пристально вгляделась в их лица.

— Наташ… А давай их обоих затащим на «Звезду КЭЦ»?

— Давай! — обрадовалась Талия. — И всё-всё-всё выспросим!

— А вдруг они будут против? — гибко потянулась Инна.

— Не устоят! — Наташины глаза просияли чистой лазурью осеннего неба. — Я им покажу мою семейную реликвию, и даже дам подержать!

— Подвеску Витгенштейна? — еле вымолвил Борис Натанович, недоверчиво и с изумлением.

— Её самую — с гелиодором и четырьмя ивернитами, теми, что дед в пятнадцатом году нашёл!

— Мы согласны! — прогудел старший брат. — Для нас подержать такой артефакт… Да это всё равно, что Леониду Когану взять в руки скрипку Паганини! — Он подлил всем, до кого смог дотянуться — Талии, Инне, Борису, и поднял граненую рюмку: — Ну, за присутствующих здесь дам!

Колкий переливчатый звон смешался с хрустальным женским смехом…

Вторник, 16 декабря. День

Москва, Большая Пироговская улица

Сегодня у Сосницкой знаменательный день — «близняшка» защищала докторскую. Сей факт был мне известен, но я почему-то думал, что ученый совет соберется в Ленинграде, а оказалось — в Светкиной альма-матер, в Первом медицинском имени Сеченова.

Об этом растрезвонила Талия, всех всполошившая и усадившая в свой безразмерный джип. «Чтоб не сбежали и не уклонились!» — ворчала Инна.

А Наташка и за Васёнком заехала, и даже Машу Зенкову подвезла — генеральша, не доверяя вкусу своей Юльки, сама прилетела в Москву выбирать для «дщери» свадебное платье.

По дороге я порядком иззавидовался — о таком средстве передвижения, как моя «Волга», «Волво» или «Мерседес» мечтали миллионы советских людей, а вот для меня именно Наташкина «Нива» стала воплощением несбывшегося.

Пластиковый тюнинг-обвес, ГЛОНАСС-навигатор, кенгурятник, запаска на задней дверце, промывочные дюзы, дворники на фары и даже ложемент для АКМ под сиденьем водителя!

Все мои робкие желания той далекой поры, когда я водил «Ижика», Наташа исполнила и переисполнила.

«Ижик-пыжик», где ты был…' — мотив дурацкой песенки уныло закрутился в голове.

— Видела тебя в новостях, — Инна шутливо пихнула Зенкову, — ты там блистала на каком-то приеме или рауте…

— Так это один разочек и было! — жизнерадостно фыркнула Маша, подавляя вздох. — В Алжире! По-моему, тогда как раз Кабилии автономию предоставили. А обычно мы крутились по четырем углам — Белград, Будапешт, Бухарест, София… То в штабах, то в гарнизонах. Ать-два, ать-два… Ну, пока Юлька в школу ходила, я особо не скучала, а как выросла дщерь, да поступила в свой МАИ… Брожу по дому, как неприкаянная! Почитаю — отложу. Ужин приготовлю — и давай опять бродить… А Женька, дурачок, еще и «подарочек» мне сделал — домработницу пригласил! Вот и взялась за прерафаэлитов…

Я покосился на одноклассницу. Зря говорили, будто «близняшка» располнела. Конечно, тонкая девичья талия вся Юльке «досталась», но никаких складок и отвисших «боков». Блюдёт себя. Хотя… Конечно, если сравнивать со Светланкой, то Сосницкая выглядит и стройнее, и моложе, и ухоженней. Ну, так сколько я на нее Силы истратил…