Юрген, словно тасуя, перебирал сканы и «ксеры».
— И сколько вы хотите за всё это? — пробормотал он, все смелее размышляя о роскошной передовице.
— Один пфенниг! — ухмыльнулся посетитель.
На следующее утро «Франкфуртер альгемайне цайтунг» вышла с аршинными заголовками: «Все послевоенные канцлеры — предатели?» Да еще и фотографии подобрали самые невыгодные — у Эрхарда лицо глупое, Шмидт рот перекосил, Коль дурачится, язык показывает, хоть и рядом с Эйнштейном не стоял…
Юрген, шагая на работу, любовался номерами своей газеты, выставленной за стеклами киосков и на развалах. Издание разбирали весьма живо, но самую большую толпу Штёбе застал у супермаркета «Лидл», напротив большого рекламного панно, состыкованного из десятка телевизоров «ВЭФ». Толкаясь и задирая головы, люди жадно следили за трансляцией — Герхард Шрёдер громил неприятеля в прямом эфире:
— Если в Лондоне и Париже считают нормой не считаться с мнением немецкого народа, то лично я не имею на это права! Меня поливают помоями, оскорбляя в моем лице всю нацию, лишь за то, что я посмел отстаивать свободу и независимость Германии! Мои соратники знают, что я не собирался унижаться за океаном, подписывая «Канцлер-акт». И уж тем более я не намерен лететь на поклон в Лондон! Чувствую, что на посту канцлера мне придется не только создавать новые рабочие места, не только догонять и перегонять ГДР по уровню жизни, но и бороться за коренные суверенные права Германии! Да, знаю, что меня часто обвиняют в симпатиях к Третьему рейху. А разве Англия, Америка, Франция не приложили руку к разгулу нацизма? О-о! — мефистофельская усмешка исказила губы Герда. — Я уже чую, как борзописцы, повизгивая от восторга, строчат про «коммунистическую изнанку Шрёдера», обзывают «красным канцлером» и «жертвой советской пропаганды»! Это их обычная реакция на правду. Ну, пусть уж простят меня лжецы и клеветники — я не согласен извращать истину в угоду кому-либо! А моим девизом, пускай и охаянным, было и остается: «Германия превыше всего!» О, я уже вижу, как мои противники довольно потирают руки — проговорился, мол! Отнюдь нет! Эта строка из «Песни немцев» не содержит великодержавного смысла. Как и написавший ее поэт, Гофман фон Фаллерслебен, я толкую припев как призыв к национальному единству, а это действительно — превыше всего на свете!
Толпа одобрительно загомонила, а Юрген подумал, что он, в кои веки, оказался прав, голосуя за Шрёдера.
«Красный канцлер»! — ухмыльнулся редактор, поторапливаясь. — Надо запомнить…'
Понедельник, 13 октября. День
Москва, улица Мосфильмовская
Заморозками природа не отметилась, однако ночь прошла холодная. Солнце с самой зари отогревало столицу, благо, ветра не задували, снося зыбкую теплынь.
Люди кутались в шарфы, коты пушили шерстку, а деревья, словно назло грядущему «минусу», скидывали последние одежды — жухлая листва бессильно опадала, шурша под ногами, как пожелтевшие страницы старой и скучной книги.
Я вылез из черной «Волги», и бросил, наклонясь:
— Вы езжайте, наверное… Чего здесь скучать зря?
— А вы как же, Михал Петрович? — просунулся водитель в окно.
— Довезут, — усмехнулся я, примечая на стоянке и «Ниву-Тайгу» Талии, и Ритин «Москвич». Захлопнул дверцу, и неторопливо пошагал к проходной «фабрики грёз».
Обычно я ощущаю свою «трудовую деятельность» в ЦК КПСС как некую общественную нагрузку. Понимаю, что пользу приношу немалую, ergo, и смысл появляется, но внутренняя досада всё равно «бухтит», пеняя на потерю времени.
Однако, порой моя высокая должность дарит приятные бонусы. Вот, как сегодня. Престарелый Машеров, хоть и уступил место генсека, но заделался вторым по счету (после Брежнева) председателем партии. Еще на той неделе Петр Миронович задержал меня в фойе ЦК, и велел вплотную заняться «съемками советского суперблокбастера».
«Ты не просто курируй, — строго наставлял он, — а вникай! Как… как продюсер! Не люблю это слово, какое-то оно… желудочно-кишечное, но другого не знаю. Мы же как договаривались? Что „Час Быка“ — не для коммерческого проката! Будем его старшеклассникам в школах показывать! Ну, а ты же у нас по науке, да по образованию? Вот и следи, чтоб буквально каждый кадр проработали, выложились, а шедевр сняли! Каждому времени — своя киноэпопея…»
И как такого наказа ослушаешься? Я всё бросил, и на служебной «Волге» — к «Мосфильму». Вахтер на въезде аж привстал от почтения… Мои губы сжались, запирая улыбку.
Студию посещать редко удавалось. Последний раз меня сюда Маришка затащила, когда тут доснимали «Кровавое Благодаренье». Хорошо у них получилось. Правда, не знаю, что испытывал обычный зритель, а я как будто перенесся в ту пору.
Лос-Анджелес… Лас-Вегас… Высоты Джеронимо…
Натурные съемки как бы сочетались с моими воспоминаниями, и давние, полузабытые эмоции затапливали мозг чувственным прибоем. Я узнавал «места боевой и трудовой славы» — в Калифорнии, Неваде, Нью-Мексико, Техасе — и то мурашки одолевали, то озноб холодил. Классно, как Лея говаривает…
Забредя к павильонам, я пожал плечом, и повернул обратно — над входом горело строгое табло: «Тихо! Идут съемки!» Ну, не буду мешать процессу, а то еще всех здешних муз распугаю…
Радиофон зазвонил тихонько, словно стесняясь громких звуков. Выцепив плашку новенькой «Теслы», я спросил, загодя смягчая тон:
— Алло? Маринка, ты?
— Я, — донесся нежный отзыв. — Привет… У тебя на радике шифратор стоит?
— Строго обязательно! Мы верны мудрому лозунгу НКВД: «Лучше перебдеть, чем недобдеть»!
— Молодец! — ласково похвалила «Росита». — Я почему тебя дергаю… Звонили из Белого дома, предупредили, что миссис Даунинг желает с тобой приватно побеседовать…
Мой рот растянулся в горделивой улыбке — недаром я озадачил Антона! Как чувствовал…
— Ну, можешь передать им, что я, так и быть, уделю время Синти.
— Какой ты добрый! — хихикнула Марина. — Ладно, Миша, жди звонка, в Вашингтоне уже утро. Пока-пока!
— Пока…
Я сунул «Теслу» в карман, и вздохнул. Находит на меня порой…
Ведь вся моя жизнь могла бы потечь совсем иным руслом, будь «Росита» покладистей… Нет, вот вбила себе в голову, что слишком стара для меня…
…А из омута памяти уже выныривал тот заснеженный пионерлагерь, где я маялся раком мозга — в полутемных коридорах плохо протопленного спального корпуса дышала Вечность…
До сих пор довольно улыбаюсь, как Чеширский кот, объевшийся сметаны, стоит лишь вспомнить, как я Маринку затащил в постель! Она поначалу не воспротивилась, слишком уж была ошеломлена, а затем ее саму подхватила волна влечения.
Хорошо было… И странно. Я-то в те прекрасные мгновенья был уверен, что полностью утратил свои паранормальные способности, ан нет! Мне Светланка потом всё растолковала по секрету: гадская астроцитома нарушила синаптические связи между корой и метакортексом, но сам метакортекс функционировал! Единственное, что я не мог, так это сознательно управлять Силой, а вот омоложение «сексуальной партнёрши»… Это, наверное, один из «основных инстинктов» паранормов и срабатывает на уровне подсознания. Ведь от такого омоложения зависит выживание «хомо новусов», как биологического подвида человека разумного.
Женщина, хотя бы однажды переспав с паранормом, сохраняет не только внешнюю молодость, но и фертильность — в среднем, лет на пятнадцать, а то и на двадцать дольше. Таков суровый ход естественного отбора: надо, чтобы паранорм оставил после себя как можно более многочисленное потомство — тогда хотя бы часть из его детей унаследует метакортикальную аномалию.
«Надо, хомо новус, надо!»
Но это касается «обычных» подруг. У женщин паранормальных всё ещё интересней, не зря их в Средние века на кострах жгли…
Заскучав, я вышел в холл, где по-прежнему клацал автомат, торговавший пивом в банках, но киношники толпились не за «Бархатным» и «Жигулевским», а за новостями — на стене висел громадный телеэкран, сливавший инфу.
