— Обещаю, — проговорил он, но мне показалось, обещание это далось ему нелегко.

Вот, значит, как просто выпроводить Долговязового Джона Сильвера из истории, подумал я. Мало того, что его вычеркнули из адмиралтейских архивов и списков, теперь он не попадёт в исторический труд. В общем, этого человека как бы никогда и не было.

Я откинулся назад и положил руку на плечо старику.

— Не расстраивайтесь! — утешил его я. — Если это единственное, что отягощает вашу совесть, посмотрели бы вы на мою.

Не знаю, из-за этих слов или почему ещё, но Дефо заметно повеселел и, когда мы расставались в первый день нашего знакомства, он был в превосходнейшем настроении. Я, со своей стороны, тоже взыграл и подкинул пару фунтов несчастной старухе, которая сторожила труп своего сына и молилась за него.

— Благослови вас Господь! — повторила она, как попугай, выучивший всего несколько фраз.

— Чёрт бы его побрал! — для разнообразия ответил я.

Разумеется, среди прочего я угостил господина Дефо историей про Эдварда Ингленда. Что касается её правдивости, тут можно и усомниться. Во всяком случае, в те времена я не испытывал особой склонности к правдолюбию. Но что я не рассказал о том, как и почему Ингленд стал благодаря мне джентльменом удачи, это точно, как церковное «аминь», ибо я не полагался на неподкупность Дефо. Ведь он обещал мне одно: что я не буду фигурировать в его историческом сочинении. Но мне не хотелось и кончить свои дни, как Селкирк или, того хуже, как Робинзон Крузо.

Однако, если всё же существуют небеса и вы, господин Дефо, после всех ваших предательств и врак ухитрились туда попасть, а также если вы там, наверху, слышите, что думаем здесь, на земле, мы, бедные грешники, мне хотелось бы рассказать вам, как по-настоящему обернулись дела для меня и Ингленда. В ту пору, когда мы с вами сидели в «Кабачке ангела», этот рассказ отнял бы целый день, а то и два вашего драгоценного времени. Теперь же, как я подозреваю и надеюсь для вашего блага, вы никуда не торопитесь и не пишете с таким неистовством и бешенством, что сами роете себе могилу. Кстати, как бы это понравилось там, на небесах? Да и стоит ли сочинять книги для воспитания людей в раю?

В общем, наберитесь терпения и времени, чтобы выслушать меня. Стыдно признаться, но мне иногда казалось неинтересным, а то и бессмысленным рассказывать историю, пусть даже свою собственную, в никуда. Временами мне безумно хотелось иметь слушателя, хотелось, чтобы это писательство не было таким одиноким занятием. Но откуда я знал, каково оно, когда только приступал к нему? Вы, во всяком случае, словом об этом не обмолвились.

Итак, как вы уже слышали, если до вас на небесах действительно всё доходит, в Сен-Мало я нанялся на судно «Беззаботный» с его английским капитаном по фамилии Баттеруорт, который, как и многие его сотоварищи по военно-морскому флоту, вынужден был по окончании войны набирать новую команду. Во всём прочем окончание военных действий никак не отразилось на этом капитане. Баттеруорт делал всё от него зависящее, чтобы «Беззаботный» оставался настоящим военным кораблём. Удивительно ли, что в Лондоне значительная часть датского экипажа предпочла наняться на другие суда и была заменена британскими матросами? Не успели мы миновать остров Уэссан, как Баттеруорт принялся муштровать нас, готовя к сражениям.

— Слава Богу, — объяснял он нам, — война окончена. На земле царит мир, мир между государствами. Но вам известно не хуже моего, что пираты и прочие мародёры не прекращают по случаю мира грабежей и захвата судов. Не подчиняясь никаким законам, они продолжают разбойничать и убивать. Вот почему нам надо уметь защищаться и быть готовыми, если понадобится, сложить свои головы ради свободы товарищей. У нас на борту двадцать четыре пушки. Когда я научу вас уму-разуму, мы сможем сразиться с кем угодно.

Речь Баттеруорта вызвала ворчание и бурчание: команда явно была недовольна. Вероятно, капитану следовало учитывать, что в его распоряжении на борту «Беззаботного» находились отнюдь не военные моряки, которых можно было принудить к послушанию. Половина матросов мечтала о том, чтобы корабль захватили джентльмены удачи и у членов экипажа появилась возможность перейти на их сторону и стать самыми что ни на есть вольными пиратами, сколько бы эта вольная жизнь ни продлилась.

Я слушал Баттеруорта вполуха. Меня ему не разозлить. Я нанялся всего на один рейс, до Вест-Индии, и не собирался рисковать спокойным переходом через океан, восставая против капитана. Я хлебнул достаточно лиха с тех пор, как попробовал бунтовать, думал я, и эти воспоминания были ещё свежи. Нет, меня какой-то там Баттеруорт не подвигнет на безрассудства.

Но я слишком рано посчитал наши с ним отношения выясненными.

Однажды — ясным, чистым утром, когда мы только что поймали португальский северяк, — я поднялся на палубу и оказалось, что Баттеруорт велел провести поперёк её, от борта до борта на уровне мачты, белую черту. Только я собрался пересечь черту, как меня остановил первый помощник, разъяснивший, что нам, матросам, запрещено переступать её без специального разрешения капитана или помощника. Я мгновенно развернулся; в голове стоял звон, как будто меня огрели свайкой.[14] Незадолго до этого Маррин, бывалый матрос, служивший раньше в военно-морском флоте, рассказывал мне, что там белые полосы прочерчивались на всех судах и что пересекание такой черты без приказа каралось пятьюдесятью ударами кошкой.

Полоса, проведённая на «Беззаботном», заставила меня забыть все благие намерения. Показать мне белую черту, отделявшую меня от «них», было всё равно что положить перед носом у изголодавшейся дворняги соблазнительную мясную косточку и бить собаку смертным боем, если она осмелится прикоснуться к лакомству.

Само собой разумеется, я в конце концов переступил черту. Это был необдуманный безумный поступок, но я вынужден был схватить кость, иначе, фигурально выражаясь, я бы подох с голоду. Вы можете это понять, господин Дефо? Раз уж вы утверждаете, что изучали человеческий род во всех его проявлениях, в том числе с помощью шпионства и подсчётов… Мой поступок был неслыханным прежде всего потому, что я не собирался поднимать мятеж, а просто пошёл напролом, как делал всегда и везде. Ну, я и получил по мозгам.

— Что вы можете сказать в своё оправдание? — заорал Баттеруорт, красный, как сигнал бедствия, стоило первому помощнику впихнуть меня в каюту.

— В своё оправдание? — искренне изумился я. — А что я такого сделал, сэр?

— Вы прекрасно знаете.

— Нет, сэр. Прошу прощения, сэр.

— Вы что, ещё насмехаться надо мной вздумали? Вы посмели ослушаться моего приказа, вот что вы сделали. Это, к вашему сведению, называется мятеж!

— Мятеж, сэр? Да у меня и в мыслях не было ничего подобного! Я нанялся на «Беззаботный» только чтобы добраться до Вест-Индии. Больше ни за чем.

— Больше ни за чем! — презрительно скривился Баттеруорт. — Так я тебе и поверил. Навидался я на своём веку таких умников. На суше из них получаются разбойники с большой дороги, а в море — пираты. Нет, меня ты не обманешь.

— Я даже не пытался, сэр.

Баттеруорт повернулся к помощнику.

— Сами слышите, из какой он братии. Наглец, которого надо как следует проучить. Приготовиться к килеванию!

— Но, сэр… — начал помощник.

— Никаких но. Я мог бы отдать приказ расстрелять мерзавца. Теперь же у него будет шанс исправиться.

Ничего себе, меня хотят килевать! Только выйдя на солнечный свет, я осознал всю непроходимую глупость своего поступка.

— Я забыл про черту, — воззвал я к помощнику. — Я её не заметил.

— Твой номер не пройдёт, Сильвер, и ты это знаешь не хуже меня. Ты с самого начала не сводил глаз с этой черты. Любой может подтвердить.

— Я не виноват, сэр. Я совершил ошибку.