– Пашка, слезай! Да слезай, говорю, хватит тебе ворону разыгрывать!

Сконфуженный Павлушка слезает с дерева. Коленки у него ободраны, ладони почернели от смолы.

Но смех и галдеж тут же стихают, потому что Митька говорит с расстановкой:

– Никудышная ваша маскировка, всё делаете по-глупому. Куда Ленька побежал – вот задача! Да ее куры разгадали: они Леньку как завидят – сразу кудахчут. А вы в парк бежали – какой топот подняли! Как целый табун!

– Да, а где время взять! – обиженной скороговоркой и, как всегда, пришепетывая от волнения, возражает Вася Лобов. – Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять – разве тут поспеешь по-настоящему спрятаться!

– А по доске зачем скакал?

– По какой еще доске?

– По такой! Когда через мостик шарахнул. Там одна доска хлопает, так ты по ней раза три протопал. Если так будет все время, лучше эту самую игру и не начинать. Лучше сразу сядем в калошу и ботиком прикроемся… Ладно, берите лопаты – будем копать.

– Чего копать?

– Сергей, командуй им, пускай берут лопаты – и пошли в парк!

В парке стекловский отряд вскапывает грядку шагов в тридцать. Ребята работают в поте лица: Король требует, чтобы грунт был разрыхлен до тонкости, как мука лучшего помола. Он копает вместе со всеми и остается глух к мольбам землекопов – объяснить, зачем все это нужно.

На другой день в урочный час Король собирает всех вокруг грядки и, потребовав полной тишины, проходит по ней из конца в конец.

– Колышкин! Теперь ты. Но чтоб след в след! Осторожно!

Под взглядами затаивших дыхание зрителей, балансируя так, словно он идет над пропастью по узкой жердочке, Колышкин шагает по разрыхленной земле, стараясь ступить точно в отпечатки королёвской ступни. Раза три он съезжает – а, казалось бы, что тут трудного?

– Давай я! Давай я! – Петька не в силах дождаться – вот он сейчас покажет, как надо, он пройдет след в след и даже не покачнется!

– Нет, – отрезает Король. – Остается отряд Колышкина. Остальные – стройся! На первый-второй рассчитайсь! Ряды вздвой! На-пра-во! В лес шагом… марш!

В лесу он располагает часть ребят цепью вдоль дороги:

– Вы охрана, понятно? Ваше дело сторожить. Смотрите в оба. Никого не пускайте в лес, понятно? А мы будем пробираться через вас. Мы должны собраться у речки, чтоб вы не заметили. Если больше половины проберется, мы выиграли. Если больше половины задержите, мы проиграли. Отходим!

Он никогда ни о чем не предупреждает заранее. Он все объясняет в последнюю минуту, очень кратко, словно рубит, и все на лету его понимают.

Он пробирается к речке невредимым; вскоре к нему подходит Жуков. Затем появляется Подсолнушкин. Через полчаса «охрана» приводит под конвоем всех остальных. Король спрашивает с презрением:

– Кто из охраны поймал Ваську?

– Я!

– Как ты его поймал?

– А чего? Он в полный рост шел, прямо на меня.

– Так. Санька, ты незамеченный?

– Незамеченный.

– Как шел?

– Полз.

– Правильно. Подсолнух, как шел?

– Где ползком, где бочком.

– Покажи!

Подсолнушкин послушно сгибается и, раздвигая ветки, то ложась, то приподнимаясь, продвигается шагов на десять.

Потом Король заставляет каждого часового и пойманного повторить сцену поимки, сопровождая каждое движение язвительными замечаниями:

– Ну медведь, медведь и есть! Ты бы еще запел, чтоб тебя слышнее было… Не ври, ничего ты не полз. Это вон Жуков полз, а ты очки втираешь.

– А вот полз, а вот полз! – кричит Глебов.

– А если полз, значит, все под тобой трещало. Ванюшка, ты как его поймал?

Ванюшка дает исчерпывающее объяснение:

– Ну как? Как… Очень просто: слышу, сопит…

– Вот я и говорю: сопишь, кряхтишь. Шуму на весь лес. А ты дышать – и то забудь, понятно тебе?

Я вспоминаю, как настороженно, с недоверием и опаской отдавал распоряжения Репин, когда ему поручили привезти со станции ленинградские подарки. Он приказывал Жукову, Стеклову, почти уверенный, что они не подчинятся ему. Сейчас я не чувствую настороженности в поведении Короля. Он, как и Репин, привык приказывать и совсем не привык подчиняться. Он тоже мог бы ждать, что старшие, самые крепкие, не пожелают повиноваться ему. Но теперь все так сплелось в один узел, что и не разберешь. В отряде он, Король, подчиняется тому самому Подсолнушкину, который беспрекословно слушается его на спортивных занятиях. Оба они повинуются председателю совета Жукову, а Жуков без слова выполняет в отряде все требования Подсолнушкина и во время подготовки к игре – все приказания Короля. И все они обязаны подчиняться дежурному командиру – Колышкину ли, Суржику ли, а завтра Колышкин и Суржик будут послушно выполнять распоряжения нового дежурного командира – Стеклова или Володина.

Все в детском доме зависят друг от друга. Каждый должен уметь и приказать товарищу и подчиниться ему. Подчинение и приказание встречаются все чаще, переплетаются все теснее, и Король уже не пробует на зуб ни Жукова, ни Стеклова. Он не тревожится, он знает: его послушаются. И он уже не может ответить своему командиру Подсолнушкину: «А ну тебя! Чего тебе еще надо?»

Не может – и дело с концом!

…Ну, а занятия? Когда же Король будет заниматься?

– Слушай, Дмитрий, а как насчет ученья? Может, передадим подготовку к игре кому-нибудь другому? Многовато для тебя получается.

– Нет, нет! Не многовато! Вот увидите, Семен Афанасьевич! Увидите, как будет!

И мы увидели.

Начать с того, что у Короля недюжинные способности организатора. Вот, например, Володин – тот влезает в каждую мелочь отрядной жизни, за все берется, всем помогает – и подчас не успевает сделать главное, хоть и занят своими командирскими обязанностями с утра до ночи. Я часто сталкивался с этим: человек боится довериться кому-либо и все старается сделать сам. У Короля другая ухватка.

В первые дни Король был с ребятами неотлучно, а потом стал оставлять взводы на попечение командиров. Нагрянет неожиданно к Подсолнушкину, наведет порядок («Почему не учишь ползать? Так и будете ходить в полный рост?») и – к Володину, от него к Стеклову, Колышкину… Если первую неделю он почти все время от обеда до чая проводил в тренировке, то уже на вторую неделю дело пошло само. Король только не забывал зайти посмотреть, показать что-нибудь новое, проверить, как усвоено то, чем занимались в прошлый раз («Нет, ходить след в след не умеете – вон натоптали, как стадо прошло! И прячетесь плохо!»), а все свое свободное время до минуты стал отдавать ученью.

Софья Михайловна и Екатерина Ивановна занимались каждая со своей группой ребят. На занятия у нас было отведено четыре часа – после завтрака до мастерских и после вечернего чая до ужина. Но никто не вкладывал в это столько страсти, столько неистовой горячности, как Король. Прежде я не знал, что он фанатик, но он именно фанатик и если уж принял решение, то, видно, не отступит, хоть режь его. И вот он встает в шесть часов утра и садится за книгу. Урезонить его невозможно.

– А если я не могу спать? Если у меня бессонница? Я должен лежать, вылупив глаза?

Снова и снова он повторяет:

– Эх, вот бы Плетнев пришел сейчас! Вместе бы засели. Он башковитый. Как думаете, Семен Афанасьевич, придет он?

– Я мало знаю его. А ты как думаешь?

– Должен прийти. Ну куда он без нас? К осени придет непременно.

Екатерина Ивановна говорила, что арифметика у Короля идет хорошо, легко, но писал он вопиюще неграмотно. Тут непонятно было даже, за что браться – каждая страница, написанная Королем под диктовку, представляла собою невообразимую кашу, где предлоги сливались с существительными, отрицания – с глаголами, слова принимали самую неожиданную и бессмысленную форму; иной раз и не узнать было, что это за слово такое.

Понятно, что занятий с Екатериной Ивановной не хватало – и Король стал ловить каждого, у кого выдавалась свободная минута.