Ребята молчали и только глядели рассказчику в рот: говори, мол, скорее! Владимир Михайлович усмехнулся:

– А причина простая. Осень. А осенью птицы летят с севера на юг. Пошел он. А берега все нет и нет. Стало не по себе: так и погибнуть недолго. Не помогли птицы, не показали юга, потому что летят они не точно по прямой, делают зигзаги, повороты. И вот тут спасла его другая птица – кукша: она показала ему берег. Помните, как Колумб повел свой корабль за стаей попугаев?

Ребята молчали, и Владимир Михайлович, правильно истолковав их молчание, не стал затягивать неловкую паузу:

– Вы помните, он уж было хотел повернуть обратно в Испанию. Он потерял ориентировку, экипаж бунтовал, и Колумб пришел в отчаяние, не зная, где находится и куда плыть дальше. И тут-то он увидел попугаев – и тотчас же, не колеблясь, повел корабль за ними, потому что попугай птица лесная и должен был лететь к суше. Ну вот, то же самое и с кукшей: кукша – птица сухопутная, на озере ей делать нечего. Утки, казарки – другое дело, тех вода кормит. А кукша летит к берегу. Вот охотник и пошел за ней – и вышел на сушу.

Владимир Михайлович замолчал и прислушался:

– А вот синичка голос подала, слышите? Лес звенел птичьими голосами. Наш новый знакомый различал в этом хоре каждый звук, и видно было, что это доставляет ему истинное наслаждение.

– Если я о чем жалею, так о том, что не знаю птичьего языка. Знаю лес с детства, а разговаривать по-птичьи не умею.

Я посмотрел на него – он говорил без улыбки, всерьез.

– Мне Митя рассказал (мы даже не сразу сообразили, кто это Митя), что вы готовитесь к военной игре. Думаю, я могу быть вам полезен. У меня есть хорошая, подробная карта района – зайдите ко мне, возьмите. Я сюда не заглядывал последний год, а то давно бы познакомился с вами.

– Вы живете у станции?

– По ту сторону железной дороги, совсем недалеко.

Мальчишки смотрели на него с откровенным любопытством, а Король – почти набожно. Ничто не внушает ребятам уважения более глубокого, симпатии более живой и искренней, чем человек знающий, умеющий, если это знание и умение щедры.

Владимир Михайлович еще долго ходил с нами по лесу, как по своим владениям, рассказывал о птицах, деревьях, цветах, о повадках лесного зверья и охотничьих приметах и сам касался цветов рукой так легко и бережно, словно это были живые бабочки. Заодно так же просто и с интересом расспрашивал: с кем играем, скоро ли приедут ленинградцы, знаем ли мы уже, где они разобьют свой лагерь. Ребята отвечали наперебой, с явным удовольствием: приятно, когда тебя так хорошо, так дружелюбно слушают!

– А штабную палатку я на вашем месте поставил бы вот тут: посмотрите, как славно!

Мы остановились. Здесь в самом деле было славно. Две старые, раскидистые березы наклонились друг к другу, и ветви их сплелись, образуя высокий зеленый шатер. Кругом разросся густой орешник, среди него там и тут звенели беспокойной листвой тонкие молодые осинки; зеленоватую кору их пятнал ярко-желтый кружевной лишайник, вспыхивающий, как золото, в солнечном луче.

В высокой траве шла какая-то своя, еле слышная жизнь: прополз зеленый жучок, сгибая травинку, что-то – должно быть, ящерица – юркнуло в заросль погуще, и на этом месте в зелени словно маленькая волна плеснула. Большие голубые колокольчики поднимались нам до колен; один вдруг сильно качнулся и загудел неожиданным басовым звоном – из него, пятясь, выбрался неуклюжий, как медведь, мохнатый шмелина и тяжело полетел восвояси, а колокольчик еще долго раскачивался на высоком стебле…

Было так красиво и так хорошо, что мальчишки совсем застыли – и опять настала тишина, какая бывает только в сердце леса, вдали от человеческого жилья.

вполголоса произнес Владимир Михайлович. Я посмотрел на ребят. Словно отсвет прекрасных стихов прошел по всем лицам. Кто-то глубоко вздохнул. Король загляделся куда-то в чащу, и в его янтарных глазах я не увидел ни озорства, ни лукавства.

На другое же утро мы – Король и я – отправились к Владимиру Михайловичу. Не было еще и девяти, когда мы подошли к деревянному домику под железной кровлей. Дом был обнесен решеткой; в одном месте она полукольцом выступала вперед, вплотную охватывая два дерева. Два огромных вяза росли здесь, тесно прижавшись стволами, сплетя и спутав ветви, словно обнявшись, и листва их смешалась. Палисадник зарос высокой травой, кустами сирени и акации. На круглой клумбе перед небольшой застекленной террасой не было никаких садовых цветов – в той же высокой траве пестро и ярко цвели маки, ромашки, васильки. Окна в доме были распахнуты настежь. Из одного выглянула немолодая женщина в темном платье.

– Сейчас, – сказала она без удивления и пошла открыть нам дверь. – Владимира Михайловича? Войдите. Он велел подождать, сейчас будет.

Она ввела нас в большую комнату с довольно высоким для деревенского дома потолком. Все стены от пола до потолка были уставлены книжными полками.

– Ух ты, сколько книг! – вырвалось у Короля.

– Да-а, брат…

Я никогда раньше не пробовал представить себе человека, определить, кто он и чем занимается, еще не зная его, только по его комнате, вещам, книгам. Кто же наш новый знакомый? На стене висят теннисная ракетка и хоккейные клюшки… Спортсмен, может быть? На столе – полевой бинокль… Военный? Вот шахматная доска, вот на полке десятка два книг по теории шахматной игры.

Заглядываем в стекла книжных шкафов. Книги, книги по математике, по искусству – о театре, о живописи, о музыке. И без счета книг по географии: записки и жизнеописания великих землепроходцев, исследователей «белых пятен», летописи славных открытий, описания путешествий… Нет, здесь, несомненно, живет географ, путешественник. На единственной не заставленной книгами стене – между окон – множество фотографий. Вот снимок: темная щетина хвои, колючие лапчатые ветви тянутся к нам, можно даже различить мохнатые кедры, высокие пихты и мрачные ели. Непроходимая таежная глушь, только металлическая полоска реки прорезает ее. А рядом еще и еще снимки: резкие контрасты света и тени, какие я видел только в Ялте, когда мы ездили туда с коммуной; неспокойное море, волна разбивается о прибрежные скалы и высоко взлетает пена. Вот большой парк – лавры, олеандры, огромные чаши белых цветов раскрываются в темной листве магнолий. А вот горные вершины, крутые откосы, вот срывается в пропасть бешеный поток, увлекая с собою груды камней… И на многих снимках мы с Королем видим одну и ту же фигуру путника, то же лицо: на одних фотографиях оно еще совсем молодое, на других – постарше; вот уж заметно светлее тронутые сединой волосы над высоким лбом, отчетливее морщины. Но смотрят на нас всё те же пристальные, пытливые глаза.

– Это все он? Владимир Михайлович? – почему-то шепотом спрашивает Король.

И вдруг я замечаю на письменном столе невысокую стопку ученических тетрадей. «Тетрадь по математике Дианиной Татьяны», – читаю я. Учитель? Неужели учитель? И, словно в ответ, я вижу большой кожаный портфель, уже изрядно потертый, и на металлической пластинке надпись: «Дорогому Владимиру Михайловичу Заозерскому от учеников 7-й группы „А“.

Наверно, человек, нежданно-негаданно наткнувшийся на сказочный клад, чувствует себя именно так. Меня даже в жар бросило. Учитель! Вот удача!

– Митька, да ведь он учитель! – сказал я.

И по тому, каким взглядом ответил мне Король, было ясно, что и он понимает значение этого открытия.

В эту минуту отворилась дверь – я шагнул к ней:

– Владимир Михайлович! С осени школа… конечно, у вас старшие, а у нас только еще пятые… но только вы непременно… Непременно!..