Я узнал ее. Это была Белл Джентри.

Мы договорились встретиться.

Первым моим порывом было послать ее ко всем чертям и бросить трубку. Но я не поддался ему: это была бы ребячья месть, она не вернула бы мне Пита; достойное отмщение кончилось бы для меня тюрьмой. Я бросил искать Белл и Майлза, но частенько о них думал.

А Белл почти наверняка знала, где сейчас Рикки. И я согласился встретиться с нею.

Она предложила вместе пообедать, но я просто не мог согласиться. Я не очень щепетилен, но всегда считал, что совместная еда — занятие для друзей. Я согласился встретиться с ней, но не есть и не пить. Я спросил у нее адрес и сказал, что буду к восьми вечера.

Она жила в одной из дешевых меблирашек (в нижнем Ла-Брэ), до которых еще не добралась Большая Стройка. Теперь я мог быть уверен, что она никуда от меня не денется.

Но стоило мне ее увидеть и я понял, что любая моя месть опоздала; время и она сама справились с этим лучше меня.

Ей было не меньше пятидесяти трех, если судить по тому, что я помнил, а скорее всего — ближе к шестидесяти. Благодаря успехам геронтологии и эндокринологии женщина, если она следила за собой, могла выглядеть на тридцать еще тридцать лет после тридцати. Некоторые актрисы выступали в амплуа инженю и при этом были бабушками.

Белл за собой не следила.

Она была довольно толста, довольно оживлена, и было в ней что-то кошачье. Очевидно, она до сих пор считала тело своим основным капиталом и потому одевалась в стиктейтовское неглиже, которое открывало не только тело (слишком много), но и то, что она — женского пола, млекопитающее, упитанна и не годна к употреблению.

Она не осознавала этого. Свой некогда острый ум она порастеряла и все, что в ней осталось до старых времен, так это тщеславие и непреодолимая самоуверенность. С радостным визгом она бросалась ко мне и чмокнула прежде, чем я успел уклониться.

Я отстранил ее.

— Спокойнее, Белл.

— Но, дорогой! Я же так рада видеть тебя!.. так взволнована! так возбуждена!

— Охотно верю.

Я пришел лишь за тем, чтобы узнать кое-что и уйти… ничем не обнаружив своих чувств. Но это оказалось не так просто.

— Вспомните, как мы расстались. Вы накачали меня наркотиком и спихнули в анабиоз.

Она выглядела озадаченной и обиженной.

— Дэн, любимый, мы сделали это для твоего же блага! Ты был так болен.

Похоже, она сама в это верила.

— Ладно, ладно. А где Майлз? Вы ведь теперь “миссис Шульц”.

Глаза ее округлились.

— Разве ты не знаешь?

— Что я должен знать?

— Бедный Майлз… бедный дорогой Майлз. Он и двух лет не прожил после того, как ты оставил нас, Дэнни-бой.

Она вдруг разозлилась.

— Он обманул меня!

— Какой ужас, — ответил я.

Хотел бы я знать, как он умер. Сам или ему помогли? Накормили супчиком с мышьяком? Однако я решил до поры до времени держать подозрение при себе.

— А что стало с Рикки?

— Что это за Рикки?

— Падчерица Майлза, Фридерика.

— А, это ужасное маленькое отродье! Откуда я знаю? Она уехала к своей бабке.

— Куда?

— Куда? В Таксон… или в Юму… или еще в какую-то дыру, вроде этого. А может быть, в Индайо. Я не хочу говорить об этом невозможном ребенке… давай лучше поговорим о нас с тобой.

— Минутку. Как звали ее бабушку?

— Дэнни-бой, ты стал ужасной занудой. Чего ради я должна все это помнить?

— И все таки?..

— Господи, Ханелон… или Хэйни… Хейнз. А может быть, Хинкли. Не хмурься, милый. Давай лучше выпьем. Выпьем за наше счастливое воссоединение.

Я покачал головой:

— Я не пью.

Это было почти правдой. Получив в свое время хороший урок, я знал, что алкоголь — плохой товарищ и обычно ограничивался пивом с Чаком Фриденбергом.

— Очень жаль, дорогуша. Но ты не против, если я выпью?

И она устремилась к лучшему и единственному другу — бутылке с джином. Но прежде чем дернуть рюмочку, она достала пластиковый флакон и вытряхнула на ладонь две капсулы.

— Хочешь?

Я узнал полосатую этикетку — это был эйфорион. Он считался не токсичным и не наркотическим, хотя единого мнения на этот счет не существовало. Некоторые предлагали зачислить его в один разряд с морфином.

— Благодарю, мне и так хорошо.

— Рада за тебя.

Она заглотнула обе капсулы и запила джином. Мне следовало поспешить, если я хотел хоть что-то узнать — скоро она будет способна только хихикать. Я взял ее за руку, усадил на диван, а сам сел напротив.

— Белл, расскажите мне о себе. Введите меня в курс дела. Чем кончились переговоры с “Мэнникс”?

— Ничем… — тут ее словно кольнули. — И все из-за тебя!

— Что? Из-за меня? Но меня же не было при этом.

— Конечно, из-за тебя. Ведь это ты сделал первую модель этой раскоряки на колесах от инвалидного кресла… а они только этого и ждали. А потом она пропала.

— Пропала? Как это случилось?

Белл взглянула на меня с холодной подозрительностью.

— Тебе лучше знать. Ведь это ты взял ее.

— Я? Белл, вы в своем уме? Я ничего не мог взять. Я был намеренно заморожен, лежал в анабиозе. Как это случилось? И когда?

Все это совпадало с моими собственными домыслами насчет того, что кто-то увел Умницу Фрэнка у Майлза и Белл, коль скоро они не разжились на нем. Но из миллиардов людей, иже еси на земном шаре, у меня было самое железное алиби. Я не видел Фрэнка с той самой горестной ночи, когда они нокаутировали меня.

— Расскажите мне об этом, Белл. Как это случилось? И почему вы думали на меня?

— А кто же еще? Никто другой не знал, насколько он важен. Эта куча дерьма! Говорила же я Майлзу, что нельзя держать его в гараже.

— Но если кто-то и увел его, что с того? Ведь у вас оставались все записи, инструкции и чертежи.

— Ничего не осталось. Этот идиот Майлз засунул все бумаги в саму машину. Ночью мы хотели увезти его от греха подальше.

Меня даже не покоробило это “от греха подальше”. Я уже был готов сказать, что запихать бумаги во Фрэнка было невозможно — он и без того был набит, словно гусь яблоками, но вовремя вспомнил, что сам присобачил промеж колес ящик для инструмента, чтобы не бегать за каждым напильником.

Ну, ладно. Как бы то ни было, этому преступлению, или, вернее, преступлениям, уже тридцать лет. Мне было гораздо интереснее узнать, как уплыла от них “Горничные, Инкорпорейтид”.

— А что вы сделали с компанией после того, как сорвалась сделка с “Мэнникс”?

— Мы продолжали работать. Потом Джек оставил нас и Майлз сказал, что пора свертывать дела. Майлз был тряпкой… а этого Джека Шмидта я сразу терпеть не могла. Трус. Он все допытывался, почему ты нас оставил… будто мы могли остановить тебя. Я предлагала нанять хорошего инженера и продолжить производство, развивать фирму, но Майлз настоял на своем.

— А что было потом.

— Потом мы продали лицензию “Механизмам”. Ты знаешь эту фирму, ты же в ней работаешь.

Эту фирму я знал, полное ее название было “Узлы Горничных и Производство Механизмов, Инкорпорейтид”, хотя на вывеске фигурировала только “Горничная”. Похоже было, что эта старая калоша готова выложить все, что меня интересовало.

И я продолжал любопытствовать.

— А когда вы продали свои акции — до или после того, как выдали лицензию “Механизмам”?

— Как? Что за глупость ты задумал?

Тут она начала рыдать. Слабой рукой взяла носовой платок, потом отбросила его — лейтесь, слезы.

— Он обманул меня! Обманул меня! Этот грязный подлец обманул… обвел меня вокруг пальца. — Она шмыгнула носом и уже задумчиво добавила: — вы все меня обманули… а ты — больше всех, Дэнни-бой. И это после хорошего, что было между нами. Она снова разрыдалась.

Я решил, что эйфорион не стоит своей цены. Хотя, может быть, рыдания доставляли ей удовольствие.

— Как он обманул вас, Белл?

— Как? А вот как. Он завещал все свое состояние этому гадкому отродью… после того, как я ухаживала за ним, пока он болел. Ведь она ему даже не родная дочь. Это же все знают.