— С ума сойти. Дэнни… слушайте меня внимательно. Сейчас я задам вопрос и очень многое будет зависеть от того, как вы на него ответите. Мне не нужны клиенты, которые лгут. С такими я не связываюсь. И уж совсем не хочу быть соучастником в уголовном преступлении. Это золото попало к вам законным путем?

— Да.

— Вам известен закон 1968 года о золотом запасе?

— Известен. Я добыл это золото вполне законно и собираюсь продать казне.

— У вас есть патент ювелира?

— Нет. Джон, я сказал вам правду; хотите — верьте, хотите — нет. Я купил его, а это — легально как дыхание. Теперь я хочу как можно скорее превратить его в доллары. Я знаю, что хранить его не совсем законно. Что со мной сделают, если я приду в Монетную палату Дэнвера, брякну его на прилавок и попрошу взвесить?

— Ничего особенного… если поверят в ваши “приступы амнезии”. Но до того вам изрядно попортят кровь. Мне кажется, вам лучше схитрить.

— Закопать его?

— Ну, не так радикально. Скажем так: вы нашли его в горах. Где еще в наше время можно найти золото?

— Ладно… вам виднее. Я не против маленькой невинной лжи.

— Причем тут ложь? Когда вы впервые увидели это золото? Какого числа вы вступили во владение им?

Я попытался припомнить. Это было в тот самый день, когда я приехал в Дэнвер из Юмы, где-то в мае 2001 года. Недели две назад…

Фффуу!

— Быть посему, Джон. Итак, впервые я увидел это золото… сегодня, третьего мая 1970 года.

— В горах… — добавил он.

Саттоны остались в клубе до утра понедельника и я вместе с ними. Все прочие клубмены были вполне дружелюбны и им было в высшей степени плевать на мои обстоятельства. Позднее я узнал, что именно это и считалось хорошим тоном в клубах такого сорта. Мне подумалось, что таких разумных и вежливых людей не часто встретишь.

У Джона и Дженни была в клубе собственная комната, меня же поместили в общей спальне, где я изрядно замерз. Наутро Джон выдал мне рубашку и джинсы, золото мы снова завернули в мой костюм и положили в багажник машины — Саттоны держали “Ягуар Император”, из чего было видно, что Джон — не какой-нибудь затертый адвокатишка. Правда, я и без того это знал.

Ночь я провел у них и уже во вторник у меня были кое-какие деньги. Золота своего я больше не видел, но через пару недель Джон вручил мне пачку чеков. Это бы денежный эквивалент моего сокровища за вычетом обычного налога на сделки с золотом. Я узнал, что он не стал связываться с Монетной палатой — вместе с чеками я получил расписки от покупателей. Себе за хлопоты он не взял ни Цента. В детали сделок я не вникал, да и Джон помалкивал.

Итак, у меня снова были деньги и я занялся делами. Уже во вторник, пятого мая, я не без помощи Дженни арендовал маленькую мансарду в старом коммерческом квартале. Я обзавелся чертежным столом, стулом, раскладушкой и кое-какой мелочью; конечно, там были электричество, газ, водопровод и туалет. Большего я и не хотел, к тому же, приходилось экономить каждый дайм.[36]

Проектировать с циркулем и рейсшиной было скучно и непроизводительно; не было ни минуты свободной и потому, прежде чем заняться воссозданием Фрэнка, я взялся за Чертежника Дэна. Только теперь Умница Фрэнк становился Питом-Протеем, универсальным автоматом и мог делать все, что делает человек. Я знал, что Питы-Протеи недолго останутся универсалами; их потомки будут узко специализированы, но мне было важно запатентовать все, что возможно.

Для патентной заявки не требовалась рабочая модель, хватил бы чертежей и описаний. Модель нужна была мне самому, принтом она должна была отлично делать свое дело, чтобы ее не стыдно было показать кому угодно. Она должна была продавать себя сама, наглядно демонстрируя всем и каждому свою полезность и выгодность. Автоматы должны быть не только работоспособны, но и оправданы экономически, а то ведь патентные бюро завалены изображениями, которые хоть и работают, но в коммерческом отношении являют собой сущий пшик.

Работа шла и быстро, и медленно: быстро — потому, что я точно знал свою цель, медленно — оттого, что не было приличной мастерской и помощников. Скрепя сердце, я раскошелился, взял напрокат кое-какое оборудование и дела пошли лучше. Я работал дни напролет, семь дней в неделю, питался кое-как и лишь раз в месяц позволял себе провести уик-энд с Джоном и Дженни в их голозадом клубе близ Боулдера. В первых числах сентября два робота были готовы. На фабрике заказал для них корпуса с добротной отделкой и хромовым покрытием внешних движущихся частей — единственная работа, которую я сделал не сам. Стоило это недешево, но я нутром чуял, что без этого не обойтись. Мне снова здорово помог каталог стандартных деталей; конечно, все они стоили денег, но тут уж деваться было некуда. А вот тратиться на украшательство было жалко.

Я был так занят, что забыл об осторожности. Однажды я вышел купить сервомотор и напоролся на знакомца из Калифорнии. Он окликнул меня, а я сдуру отозвался.

— Эгей, Дэн! Дэнни Дэвис! Ты откуда здесь взялся?

Я-то думал, ты сейчас в Мохаве.

Мы подержались за руки.

— Просто деловая поездка. Вернусь через пару дней.

— А я вернусь нынче вечером, позвоню Майлзу и расскажу, что видел тебя. Я увял.

— Ради бога, не надо.

— Почему? Вы же с Майлзом друзья не разлей вода.

— Ну… видишь ли, Морт, Майлз, не знает, что я здесь. По идее я должен бы быть в Альбукерко по делам компании. А здесь у меня сугубо личное дело. Понимаешь? Никакого отношения к фирме. И мне не хотелось бы обсуждать это с Майлзом.

Он понимающе кивнул.

— Здесь замешана баба?

— Хмм… да.

— Замужняя?

— Считай, что так.

Он подмигнул и ткнул меня пальцем в ребра.

— Усек. Майлз ведь известный святоша. Окей, я тебя покрою, а ты когда-нибудь покроешь меня. Она хоть хорошенькая?

“Покрыть бы тебя дерновым одеяльцем, чертов проныра”, — подумалось мне.

Морт был второразрядным коммивояжером и большую часть рабочего времени обхаживал официанток, вместо того, чтобы вербовать покупателей — впрочем, дело неплохо шло и без него.

Я угостил его стаканчиком и баснями о “замужней бабе”, он поведал мне о своих подвигах, наверняка вымышленных, и мы распрощались.

А однажды мне подвернулся случай угостить доктора Твишелла, правда, ничего из этого не вышло.

Случайно я уселся неподалеку от него у стойки аптеки на Гамна-стрит и тут увидел его в зеркале. Первым моим побуждением было заползти под стойку и подольше не высовываться.

Потом я сообразил, что из всех живущих в 1970-м году он для меня наиболее безопасен. Бояться было нечего, ведь между нами ничего еще не произошло… в смысле “ничего не произойдет”. Опять не то… Не стоит и пытаться выразить это — когда складывалась английская грамматика о путешествиях во времени слыхом не слыхали. Придется, видно, вводить в английский язык новые категории, вроде как во французском или классической латыни.

Как бы то ни было, Твишеллу было не за что дуться на меня. Я мог смотреть ему в глаза с чистой совестью.

Сперва я подумал, что обознался. Но нет, у Твишелла лицо было не чета моему: четкое, самоуверенное, высокомерное и довольно красивое. Он чем-то напоминал Зевса. Я вспомнил, во что превратится это лицо, и передернулся, вспомнив, как я обошелся со стариком. И удивился — как я посмел.

Твишелл перехватил в зеркале мой взгляд и обернулся ко мне.

— В чем дело?

— Ммм… вы ведь доктор Твишелл? Из университета?

— Да, из Дэнверского Университета. Мы с вами где-то встречались?

Я чуть не сел в лужу, забыв, что в этом году он уже преподавал городском университете. Трудно было вспоминать по двум направлениям разом.

— Нет, доктор, но я слышал ваши лекции. Можете считать меня своим поклонником.

Он изобразил что-то вроде улыбки. В этом возрасте человек еще не нуждается в лести; достаточно того, что он сам знает свои возможности.