Его встретила миссис Данделл, женщина, характерными чертами которой были огромная энергия и неисчерпаемое сочувствие; проработав более двадцати лет медсестрой, она затем отдала свои таланты Беннетт-хаусу с его штатом в одиннадцать человек, десятью пациентами, живущими в пансионате постоянно, и несколькими десятками, оказывающимися там время от времени.

— А-а… Мистер Альварес. До чего же приятно видеть вас. Что у вас с ногой? — Медсестра в ней не умерла.

— Поскользнулся на льду.

— Да, в такую погоду надо быть осторожнее.

— Мигель? — Он произнес имя по-испански.

— Жаль, что вы не позвонили заранее, — сказала миссис Данделл, беря его за локоть и провожая в небольшую приемную, забитую сухими цветами, древними журналами и прочим старьем. — У него сейчас не лучшее состояние. Надеюсь, это всего лишь простуда. Хотя возможен и грипп. Он у себя в палате. — Ее тон изменился. — Но я все равно рада, что вы здесь. Ваши посещения всегда идут ему на пользу.

— Как легкие?

— Мне кажется, лучше. По крайней мере, он в хорошем настроении. Сейчас главное — как можно быстрее вылечиться от простуды.

— А как его работа?

— В библиотеке он всеобщий любимец. Честный, очень старательный. Отзывы только самые теплые, самые замечательные.

— Не прогуливает?

— Нет, все в порядке, с прошлого вашего приезда — ни разу. Не знаю уж, что вы там ему сказали, но с того дня не было ни одного пропуска без уважительной причины.

— Я сказал, что надаю ему по заднице, — поддразнил ее Альварес.

— Ну… я так и думала. — Когда миссис Данделл улыбалась, в комнате становилось теплее, окна казались ярче. — Здорово все-таки, что вы приехали. Вы уверены, что с ногой все в порядке? Я могла бы посмотреть.

— Да ну, всего лишь ушибся. До утра доживу. — Альварес усмехнулся многозначности своего ответа.

Небольшая спальня была экономно и слегка вычурно украшена в викторианском стиле. Установленный на стене телевизор был включен на канал, круглые сутки демонстрирующий мультфильмы.

В свои девятнадцать лет Мигель так и остался ребенком. Он мог следить за сюжетом «Сезам-стрит» некоторое время, однако сериал быстро надоедал ему. Альваресу объясняли, что алкоголь в крови матери отравил мозг его брата, оставив на нем нечто вроде рубцов, и передаваемые нервные сигналы терялись и бродили в этих рубцах, пока не рассеивались полностью. Благословением было то, что юноша чувствовал себя счастливым в своем замкнутом мире. Он смеялся, улыбался, в относительно благополучные дни мог вести беседы на уровне десятилетнего ребенка. Несмотря на непрекращающиеся усилия миссис Данделл и ее сотрудников, выше этого потолка Мигелю подняться так и не удалось. Однако невероятные математические способности позволили ему освоить десятичную систему Дьюи, используемую для каталогизации, а потому никто лучше него не знал, где должна стоять та или иная библиотечная книга. Больше всего проблем было с легкими. Еще в государственной лечебнице Мигель перенес пять приступов пневмонии. После того как его поместили в Беннетт-хаус, прежде всего, благодаря стараниям Хуаниты, положение значительно улучшилось. Когда Мигелю исполнилось восемнадцать, деньги, поступавшие по страховке, уменьшились наполовину, и Альваресу пришлось выплачивать недостающую сумму. По его убеждению, уход в частном пансионате «Беннетт-хаус» спас жизнь его брату, так что о деньгах он не жалел.

По иронии судьбы, за деньги он косвенным образом должен быть благодарен «Нозерн Юнион». Получив скромную сумму в качестве выходного пособия, Альварес теперь играл на бирже. Даже если самому ему предстояло закончить свои дни в тюрьме — а то и погибнуть, — он хотел, чтобы брат всю оставшуюся жизнь оставался под хорошим присмотром. Для этого Альварес поднакопил уже достаточно солидный фонд, хотя надеялся, что крушение суперскоростного поезда принесет последний необходимый взнос, достаточный для того, чтобы больше ни о чем не беспокоиться. Ему во что бы то ни стало надо было продержаться до тех пор, пока крушение суперскоростного экспресса не станет вчерашней новостью — все будущее Мигеля поставлено на эту карту.

Когда брат вошел в палату, Мигель продолжал наблюдать за тем, что творится на экране, хотя и бросил короткий косой взгляд в сторону двери.

— Берт! — Произнес он, и его потрескавшиеся губы расплылись в усмешке. Из носа у него текло, глаза слезились.

— Кто выигрывает? — спросил Альварес. У него от увиденного перехватило горло. Ему всегда требовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к своему кровному родственнику, пребывающему в подобном состоянии.

— Кролик, — ответил Мигель, неумело подражая голосу мультипликационного персонажа. — Он хитрый.

— Ты простудился?

Мигель равнодушно пожал плечами:

— А сейчас кролик спустится в норку.

Не самый лучший день, понял Альварес. Разговора, скорее всего, не получится. Но он чувствовал, что должен был приехать сюда, что не мог не приехать; если что-нибудь в его планах со сверхскоростным поездом не сработает, этот визит запросто может оказаться последним.

Умберто Альварес подвинул единственный имеющийся в комнате стул, оперся локтем о кровать и поднял раскрытую ладонь в воздух. Откинувшись на спинку стула, он уставился на бессмысленные картинки, так развлекавшие младшего брата. Через мгновение после того как он принял эту позу, другая, более слабая рука легла на его ладонь. Их пальцы переплелись, две руки легли на хлопковую простынь.

— Мигель, — тихо произнес Альварес. — До чего же у тебя холодные руки.

Он замолчал, все крепче сжимая ладонь брата.

Свидание превратилось в деловой ужин, состоявший из пиццы, которую посыльный доставил в гостиничный номер Прист; они же тем временем беспрестанно разговаривали по сотовым, временами отвлекаясь лишь для того, чтобы ответить на звонок внутреннего телефона. Прист и Тайлер пытались организовать и контролировать многоступенчатую охоту, начавшуюся через считанные минуты после того, как Альварес спрыгнул с «Амтрака». Масштабы операции разрастались с каждым часом.

О’Мейли убыл на частном самолете, решив, что должен лично проинформировать Уильяма Гоина о ходе расследования. Рукер раздобыл никудышную распечатку лица подозреваемого — в профиль, снятого в пропускной зоне аэропорта Индианаполиса. Они в напряженном возбуждении дожидались, когда появится имя, обнаруженное в какой-нибудь базе данных по отпечаткам пальцев.

— Скользкий парень попался, — заметил Тайлер, возясь с ноутбуком, отправляя электронным факсом фотографию по цепочке автостоянок на трассах I-70 и I-74. Дело продвигалось до противного медленно.

— И все-таки мы продвигаемся вперед, — откликнулась Прист. — Так что, не так все и плохо.

Во время преследования в поезде Тайлеру ни разу не удалось увидеть лица подозреваемого — мужчина спрыгнул раньше, чем он успел его рассмотреть.

— Его давным-давно и след простыл, — сказал Тайлер. — Ищи теперь ветра в поле.

— Но вы подобрались к нему близко, Питер. Очень близко. Ближе, чем кто-либо из нас. Кстати, — добавила она, — как там котировки NASDAQ?

Тайлер взглянул на монитор:

— Подрос на пятьдесят пунктов. Индекс Доу-Джонса по транспорту упал, что вполне объяснимо после крушения. Тоже мне, сюрприз!

— А я играла на повышение. Вот и накрылись мои акции…

— А у меня куча долгов, — признался он. — И неприятностей. Причем неприятностей больше.

Водителей-дальнобойщиков по рации попросили посматривать на дорогу и сообщать о голосующих мужчинах. В радионовостях Кевин Джонс предстал осужденным, совершившим побег из тюрьмы и находящимся сейчас приблизительно в районе границы между Индианой и Иллинойсом. К поиску подключились все ресурсы, какие только можно было вообразить. Все проверялось. Перепроверялось. И проверялось заново.

Тайлер прикладывал к подбородку мешочек со льдом, принесенный по его просьбе горничной. На лице красовалось несколько синяков, но опухоль спала. Пицца оказалась не самым удачным решением: жевать было больно. К тому же Прист оказалась строгой вегетарианкой.