— Они убили мою семью, — заговорил Альварес. — По их словам, это была случайность. На самом деле, всему виной жадность и преступная халатность. А они во всем обвинили жену.

— Ты солгал мне.

— Да, — согласился Альварес и добавил. — Но не во всем.

Повисла продолжительная пауза.

— И что сейчас? — спросила Джиллиан.

Альварес рассказал ей о том, что случилось на железнодорожном переезде, о том, что, по его убеждению, ни предупредительный сигнал, ни шлагбаум не работали, о том, что ему не дают высказать свое мнение.

— Когда теряешь ребенка, — говорил он тусклым голосом, — когда теряешь двоих детей, это трудно объяснить кому-то постороннему. Ты просыпаешься с этим, ты с этим живешь, из-за этого ты можешь умереть. Должно ли мне быть стыдно, что я не испытываю тех же чувств к погибшей жене? Да, мне ее не хватает, но я мирюсь с потерей жены, — но не со смертью детей.

— Думаю, тебе лучше уйти, — твердо произнесла она.

— Это очень сложно, — продолжал Альварес.

— Надо было сказать мне сразу, — грустно заметила Джиллиан.

Он едва заметно покачал головой, осознавая, что даже самому себе не может объяснить происходящее; иллюзорное ощущение близости с Джиллиан разбилось вдребезги.

— И я должна, наверное, простить тебя? — спросила она, хватая его за руку и не давая подняться.

— За ложь, но не за поступки. За ту боль, которую я тебе причинил.

— И?

Альварес нежно смотрел на нее, и в уголках рта появилась едва заметная улыбка.

— Ты ведь предложила мне убраться.

— Беру свои слова обратно, — торопливо сказала Джиллиан. — Знаешь, ты появился в удачное для меня время. Как раз в период, когда у меня никого нет. Мне надоела работа. Мне надоело все. Даже клубы — все надоело. Ты такой таинственный. Загадочный. Волнующий. Ты оживил меня, я хочу еще. — Она откинулась на кровать, опираясь на локти. — Я хочу, чтобы ты остался. Хочу быть с тобой, пусть даже всего одну ночь.

Ему нестерпимо хотелось подчиниться требовательному желанию.

— Ты хочешь спасти меня? Не получится.

— Ты уверен?

— Да.

— Я могу быть убедительной.

— К сожалению, это не тот случай.

— А если без обязательств и связей?

— Без них не получится, — возразил он. — Почему, по-твоему, я вернулся?

Альварес протянул ей видеокассету со сделанной в номере отеля записью.

— Если со мной что-нибудь случится, кассету надо отправить в «Нью-Йорк Таймс». Ни при каких обстоятельствах ты не должна смотреть, что там записано. Пообещай.

— Обещаю.

— Только чтобы честно, — попросил Альварес, — хорошо?

Джиллиан поднялась и снова взяла его за руку:

— Мне кое-что нужно прямо сейчас.

Он не сопротивлялся, позволил ей привлечь себя, какое-то мгновение наслаждаясь роскошным ощущением погружения в тепло ее тела.

— Не могу, — прошептал он ей на ухо.

— А я чувствую, что можешь.

Альварес действительно был возбужден. Скатившись с Джиллиан, он уставился на потолок, где на неслышном сквозняке покачивалась одинокая пыльная паутинка.

— Это станет новой ложью, — сказал он.

Джиллиан протянула руку и повернула его голову к себе:

— Сейчас. И ничего более. Память. Мы сотворим воспоминание и остановимся на этом.

— Воспоминание, — повторил он.

Она кивнула.

— У меня и так их предостаточно, — вздохнул Альварес.

— Значит, тебе нужны новые для замены старых, — предположила Джиллиан, улыбаясь ему одними глазами. Она светилась желанием, от нее исходила готовность предложить себя, отдать себя целиком, помочь забыться.

И он принял предложение…

Прячась в тени неподалеку от расположенного на Р-стрит кирпичного дома Рукера с черными ставнями и красной парадной дверью, Тайлер вдруг засомневался, правильно ли поступает. Тихая улочка с кирпичными домами восемнадцатого века напомнила Тайлеру обо всем, что ему нравилось в этом городе: история и наследие, политика и власть, архитектура, искусство, бесплатные музеи, летние фестивали и празднества. Теперь ему казалось, что он стал чужаком. Изгнанником. Негодование бурлило внутри него, словно расстроенный желудок. Ветер донес дым горящего камина, и Тайлеру нестерпимо захотелось хоть на минутку оказаться в спокойной, безопасной обстановке. Рукер стал воплощением всей гнилости системы, разложения, которое начинается, когда человек пользуется должностью для получения личных благ.

Что еще важно, Рукер чертовски осмотрителен. Старается, чтобы комар носа не подточил. Тайлер предполагал, что если Рукер действительно работал вместе с О’Мейли над расследованием происшествия в Генуе, он наверняка припрятал кое-какие компрометирующие материалы против О’Мейли, чтобы выторговать у суда снисхождение, если, конечно, дело дойдет до суда. В конечном итоге побеждает тот, кто располагает большей информацией. Кому, как не Рукеру, с его опытом и должностью на самой верхушке правоохранительной организации, не знать об этом?

Тайлер ждал. До него доносился шум моторов проезжавших мимо машин; температура замерла где-то около нуля. Пару раз после того, как он спрыгнул с поезда, ему все-таки удалось немного отогреться — во время двух переездов автобусом: первый раз на «Грейхаунде», когда он вернулся в Балтимор, и второй — при поездке из Балтимора в Вашингтон. После расплаты за путешествие на контейнеровозе у Тайлера в бумажнике осталось чуть больше восьмисот долларов. В магазине на автостанции он купил огромный бутерброд с индейкой, половину съел, оставшуюся половину завернул и сунул в левый карман пальто. Две чашки старбаксовского кофе на короткое время взбодрили его, но заряд энергии уже начал сходить на нет.

Из водосточной трубы капало. Продажный федеральный агент украсил свой дом электрическими свечами, выставив их во всех восьми окнах, к медному дверному молотку был привязан традиционный рождественский венок из еловых лап и веточек с ягодами.

Чуть поодаль по улице притормозил большой автомобиль. Тайлер еще ниже пригнулся в кустах, узнав Рукера: слегка сутулые плечи, чуть прихрамывающая походка, старый коричневый кожаный чемоданчик, вздутый от находящихся в нем бумаг.

То ли от кофе, то ли от притока адреналина сердце Тайлера бешено стучало. Предстояло выполнить сложную задачу, соединяющую в себе и конфронтацию, и согласие. Чтобы достичь с Рукером взаимопонимания и получить нужные сведения, придется исполнять роль одновременно и плохого полицейского, и хорошего.

Тайлер выбрался из кустов.

— Привет, Лорен, — произнес он из-за спины Рукера.

Резко обернувшись, Рукер ошеломленно уставился на него:

— У вас серьезные неприятности.

— Значит, не вы один такой.

— Столичная полиция очень хочет с вами побеседовать.

Тайлер промолчал.

— Ради Бога, Питер, что происходит?

— Мы на улице будем разговаривать? — спросил Тайлер. — Я продрог до чертиков.

— И выглядите вы не блестяще.

— Вы наблюдательны.

— И я должен помогать вам? Почему?

— Потому что знаете, что к смерти Стаки я не имею никакого отношения.

— Откуда мне знать? — поинтересовался Рукер.

Тайлер решил продемонстрировать один из козырей, который, по его мнению, мог склонить чашу весов в его пользу, хотя козырь-то, в действительности, был не более чем догадкой. Однако Тайлер попытался придать голосу убедительность.

— Мы сейчас пройдем внутрь, потому что вы осуществляли контроль за расследованием происшествия на железнодорожном переезде в Генуе, штат Иллинойс, в результате которого погибло несколько человек. Мне кажется, наступил подходящий момент поведать об этом во всеуслышание, не правда ли, Лорен? — Он дал собеседнику мгновение, чтобы переварить услышанное. Затем продолжил, опасаясь, что попытка оказалась неудачной. — Насколько я понимаю, испытательный пробег этого суперскоростного чуда назначен на послезавтра. Во второй половине дня, если не ошибаюсь. — Тайлер улыбнулся, но замерзшее лицо вместо улыбки скривилось в оскале. — Возможно, мы с Биллом Гоином могли бы устроить совместную пресс-конференцию.