— Дай, — попросила она срывающимся голосом. — Дай! Дай!! Ну дай же!!! Пожалуйста! Ты же лекарь!!! У тебя волшебный сундук! Там все есть…

— Нельзя, — Елена с материнской нежностью обтерла мокрое лицо подопечной. — Нельзя, милая… не сейчас.

Она могла бы объяснить, что бережет сильный обезболивающий эликсир на крайний случай, если придется делать операцию. А то запросто может получиться так, что следующая доза не подействует. Но стало ясно, что в нынешнем состоянии Дессоль к осознанию столь сложных мотивов не способна. Глядя на нее Елена и сама понимала, что в таком положении плевала бы на любые доводы рассудка. Хронометра в доме не было, но даже по общей прикидке процесс уже шел часов двенадцать-четырнадцать, самое меньшее. И один Параклет знает, сколько еще впереди.

Дессоль разразилась проклятиями, теперь уже персонально в адрес лекарки. Елена узнала о себе много нового, включая обвинение в прямом сговоре с врагами семьи Аргрефф, однако пропустила это все мимо ушей, понимая, что устами подруги нынче говорит немыслимое страдание. Куда сильнее Елену беспокоил цвет последнего полотенца — уже не розовый, а карминово-красный.

Лекарка обменялась взглядами с повитухой, та незаметно для пациентки покачала головой с видом тревожным и откровенно испуганным. Дессоль очень кстати потеряла сознание, ее положили на кровать. Елена размяла гудящие усталостью руки.

— Неправильный разворот, — выдала диагноз повитуха. — Кажется дитенков таки двое. Толкаются, мешают друг другу.

О, какая прелесть, вымученно подумала Елена. Сейчас начнется.

— Бесы! — возопила, рухнув на колени, компаньонка, набожно складывая руки. Кажется, стресс и ужас происходящего малость подвинули крышу девицы.

— Бесы пережимают живот несчастной Дессоль! Такова скорбная плата за недостаточные молитвы! Кровь! Кровь, пролитая на арене поединка, душит несчастную! Проклятие семьи Аргрефф! Молитесь, молитесь Параклету!

Баронесса вскинулась, опять задрожала и крикнула, как затравленный зверь. Елена поняла, что надо гасить панику.

— Пошла вон, — коротко приказала она истерящей компаньонке.

Та открыла рот, закрыла его, сделала еще несколько квакающих движений, прежде чем из глотки вырвалось сиплое и недоуменное:

— Да что ты…

Слушать, как много она себе позволяет, лекарка не стала, изгнав скудоумное сознание из комнаты буквально пинками. На пороге они едва не опрокинули Витору, которая с натугой тащила очередной котел с кипятком, а также уборщицу с ведром и тряпкой, чтобы протирать залитый водой и кровью пол.

— Молодец, — похвалила Елена, спуская с лестницы орущую благим матом девку не слишком, но все же благородного происхождения. — Надо еще.

— Несут, — так же лаконично ответила сельская девочка.

Похоже, в баронском доме, накрепко затвердили, что в любой непонятной ситуации следует кипятить больше воды и поддерживать чистоту.

— Больше свечей, — приказала Елена. — Лепите везде. Нужен свет как днем.

— Будет, — с той же военной исполнительность отрапортовала девочка.

Елена машинально перекрестилась и пошла обратно.

Час шел за часом, вечер перекинулся ночью, ночь постепенно стала глубокой и непроглядной.

— Нет, — покачала головой повитуха. Волосы она убрала под платок, завязанный на манер тюрбана, глаза тетки лихорадочно блестели. — Один точно поперек лежит. Или лежат.

— И что?

— Потуги хорошие. Но своими силами не разродится, — повитуха бросила косой и жалеющий взгляд на Дессоль, которая опять провалилась в беспамятство. — Бедра больно узкие. Одного вытолкнула бы с Божьей помощью. Двух — нет.

— Что делать? — спросила Елена.

— Поворот плода. Надо взять дитенка за ножку и повернуть так, чтобы лег вдоль. А затем тащить.

— То есть руку… прямо в утробу? — не поняла лекарка.

— Ну да.

— Ты так делала?

Их прервало невнятное бульканье. Дессоль снова корчилась в приступе рвоты, Витора без команды помогала баронессе не задохнуться. Комната, невзирая на открытые окна, провоняла кровью, страхом и болью. А еще спиртом, в котором полоскали руки самозваные акушеры.

— Да, — повитуха устало вытерла мокрый лоб запястьем. — Но с одним.

— Опасно?

Тетка после недолгой паузы кивнула. Сказала:

— Поломать можно. А если уж двое…

— Делай. Руки с мылом!

Господи, помилуй нас, попросила Елена. Параклет, выручай! На тебя вся надежда теперь.

Улица за толстыми стенами замерла. Ночью в столице продолжалась насыщенная жизнь, однако даже подвыпившие гуляки, даже бандиты, которым по колено море-океан, будто избегали темной громады баронского дома. Роды — дело опасное, появление на свет нового человека привлекает силы зла, готовые предъявить права на маленькую жизнь. Ночные роды, да еще кровавые, тяжкие — опасны вдвойне. Не следует без особой нужды ходить мимо, всякое может случиться…

— Нет, — буркнула повитуха, обтирая чистой тряпицей руку, залитую по локоть кровавой слизью. — Переломаю кости. Одну вроде уже сломала.

Охуеть, искренне подумала Елена. Ну, просто охуеть. Отличный способ прийти в мир — через переломы еще до собственно рождения.

— Одного умертвить, — приговорила повитуха. — Вытащить по частям. У второго будет шанс.

— Боже, — опять выдохнула баронесса, которая незаметно пришла в себя и, кажется, расслышала последние слова суровой тетки.

— Бо-о-оже…

Елена пустилась на колени рядом с кроватью, взяла в руки бледное и опухшее лицо Дессоль. Роженица уже не могла ни плакать, ни кричать, она сорвала голос до того, что слова едва пробивались через натужный хрип сорванной глотки. Глаза блестели грязноватыми красными озерцами.

— Пожалуйста, — прошептала Дессоль. — Пожалуйста…

Она крепко ухватилась за руки Елены, стиснула так, будто подруга стала якорем, который мог удержать на этом свете мать и не рожденных детей.

— Пожалуйста… Я хочу жить… ты можешь, я знаю. Ты можешь все. Бог тебя любит. Он тебя видит. Спаси меня…

Он всхлипнула и добавила:

— Спаси… нас.

Очередная конвульсия выгнула несчастную, она опять завыла, теряя разум от страданий. На губах выступила розовая пена.

— Крови все больше, — тихонько указала Витора.

А ведь девчонке пришлось вынести, пожалуй, никак не меньше, подумала Елена. Может и побольше. В куда более скверных условиях, без танцующей вокруг команды, без несчетных ведер чистой воды, обтираний и дружеского участия.

Повитуха глянула и решительно заявила с уверенностью профессионала:

— Надо что-то делать. Еще немного и утроба станет рваться по-настоящему. Тогда уже все.

Бог меня любит, повторила про себя Елена. Бог любит меня? Пока меня любила и ценила в основном Смерть.

Что ж… сейчас проверим, кому я больше угодна этой ночью.

— «Молока» — приказала она Виторе. — И «мертвой воды» в новую плошку. А ты обтирай руки! До локтей, каждый палец. Как в первый раз.

— А-а-а, — проблеяла повитуха, кажется, теперь по-настоящему испуганная. — Ой.

— Ага, — осклабилась Елена в приступе ненормального веселья, в котором было куда больше от истерики, нежели от забавы. — Будем резать.

— Сдохнет, — посулила тетка.

— Бог не позволит, — сказала, как отрезала Елена. — Сегодня он с нами. Зашьем потом вот этим, из кишок ягненка.

Как ни странно, это подействовало. То ли уверенность рыжей передалась повитухе, то ли сработало понимание, что пришло время крайних средств. А может и в самом деле тетка поверила, что Параклет-Утешитель смотрит с небес на отмеченного Его благосклонностью поединщика… В любом случае она молча и деловито начала готовиться к операции.

— Пей, — мягко попросила Елена баронессу, поднося к искусанным губам роженицы чашку с обезболивающим. — Выпей, и все закончится. Ты проснешься, и все будет позади. Все будет хорошо.

— Правда? — прошептала Дессоль. Бледная, с расширенными глазами, она сейчас походила на диснеевского Бэмби, только избитого, обескровленного и замученного. У баронессы не осталось сил даже на страх, ею целиком и полностью овладела безумная, слепая, неистовая надежда на подругу. На рыжеволосую женщину, которая может все. И Елене захотелось самой разрыдаться, но такую роскошь она себе позволить не могла.