— Обещаешь?

— Конечно. Богом клянусь.

Дессоль хлебала, напрягая сорванную глотку, глухо всхлипывая и обливаясь декоктом, как беззубая старуха. Повитуха готовила свою страшную бритву под зорким присмотром Виторы, которая уже заучила наизусть основные правила дезинфекции. Дрожь, беспрерывно сотрясавшая тело баронессы, затихала, члены расслаблялись. Роженица что-то глухо и бессвязно забормотала, на глазах проваливаясь в недолгий, но глубокий сон.

— Кровищи будет до хера, — все с той же деловитостью профессионала пообещала анорексичка. Ее руки чуть дрогнули, битва с готовностью отразила красноватый свет.

— Потребуется много полотенец, — согласилась Елена.

— Господи, помилуй, — глухо пробормотала тетка, потянулась было привычно лизнуть клинок и вздрогнула, перехватив свирепый взгляд рыжеволосой.

— Параклет, — попросила изможденная повитуха, глянув на потолок, и ее голос дрогнул, сломался.

Елена вздохнула и пообещала:

— Когда закончится, я тебя сама выпущу. Уйдешь через черный ход. Или подвал.

— Поздно, — вернула болезненную, невеселую ухмылку анорексичная женщина. — Весь город уже знает. Бежать некуда, везде найдут.

— Жаль.

— Ага, — согласилась тетка, крепче взявшись за бритву.

Со стороны донесся стук. Оглянувшись, женщины обнаружили, что Витора упала в обморок. Очевидно, испытаний оказалось многовато даже для юной девушки.

— Значит, сработаем вдвоем, — констатировала Елена, чувствуя странную, внезапную симпатию к безымянной женщине, которая посвятила свою явно убогую, бедную и определенно безрадостную жизнь тому, чтобы зажигать слабые искорки во тьме.

— Значит, да, — согласилась повитуха.

— Что делать?

— Вот здесь держать. И молиться. А потом еще надо будет грелку со льдом на пузо. Пребольшое облегчение приносит бабе. Но это потом.

Елена выполнила приказание. И стала молиться.

Елена села на крыльцо, уставилась в небо, которое выдалось не по-предрассветному тяжелым, серым, как перед бурей. Злой прохладный ветерок танцевал на пустой улице, поднимая пыль и мусор. Тело болело, словно женщину колесовали, не до смерти, а тренировочно, примериваясь. Усталость разливалась от макушки до пяток тяжелым свинцом, но при этом сна не было ни в одном глазу. Пожалуй, никогда еще разум и тело женщины не пребывали в таком раздрае.

Водки, подумала она. Надо выпить водки, от души, до беспамятства. Огненная вода точно подействует, оглушит взбудораженное сознание.

Из окна высоко над головой донесся звук, похожий на мяуканье котенка. Слабенький, исчезающе тонкий, он, впрочем, набрал силу и как будто раздвоился. Да, теперь пищали и плакали два котенка. В доме кто-то вопил, требуя немедленно принести льда и побольше. Елена прислонилась плечом к косяку, безвольно уронив руки между коленей и слабо улыбаясь. Со стороны улыбка, наверное, казалась безумной, как у Джокера.

Кошмарный день… вернее кошмарная ночь. Однако теперь в мире двумя детьми стало больше. У одного сломана ножка, но это не смертельно. В худшем случае обречен хромать всю жизнь… но эта жизнь у него будет. Жизнь, а не таз, куда сбросят разделанный на куски плод. И это ее — Хель — заслуга. Все пошло через задницу, ничего оказалось не готово… и все-таки закончилось хорошо. Да, смерть по-прежнему занесла косу над всей троицей. Но здесь уж как Бог рассудит. Бог и жесткие правила гигиены, которые будут соблюдать все в этом доме. Елена с самого начала была уверена, что «родильная горячка», необъяснимый и страшный бич матерей в первые недели после родов — на самом деле «всего лишь» сепсис, последствия немытых рук. Есть мыло и горячая вода — нет никакой горячки.

Елена вдруг поняла, что думает о местном боге с большой буквы. И молча обратилась к нему с молитвой.

«Пантократор… то есть Параклет… не зря ведь все это было? Ну не может быть, чтобы зря. Глупо дать родиться двум детишкам с таким трудом и кровью, чтобы затем убивать их. Пусть живут, а? Пусть новое знание разойдется по миру, чтобы смертей было меньше, а счастья хоть чуточку больше. Подгузники, подушки, питание... все, что я придумала. То есть вспомнила. Пусть все будет хорошо, ну пожалуйста»

Молитва получилась короткой и сумбурной, но Елена не могла выжать из себя ничего более красноречивого. Мысли текли вязко, словно поздний мед. Женщина прерывисто вздохнула, представляя, где бы взять водки в столь ранний час. На кухне, должно быть. Хотя можно просто развести пополам «мертвую воду», вроде там оставалась еще неиспользованная склянка.

Стукнула дверь, которую женщина лишь неплотно прикрыла за собой. Кто-то вышел, остановился рядом, цокнув подковками на отличных сапогах. Елена по звуку, не глядя, сообразила, кто это, и хотела встать, однако не получилось. Ноги лишь впустую заскребли низкими каблуками по камням.

— Ваша милость, — выдавила она, пытаясь изобразить сидячий поклон.

— Сиди, — холодно позволил барон Лекюйе.

— Она жива, — снова улыбнулась Елена, вполне искренне, от избытка чувств. — И дети живы. Два мальчика.

— Живы, — повторил барон.

Теобальд скрестил руки на груди, посмотрел на темное небо, где даже луна казалась особенно мрачной и злой. Впрочем, алый рассвет уже разливался вдали, обещая хороший безоблачный день. Добрый знак… Барон выглядел постаревшим и каким-то… печальным. Не вяло-безразличным, как всегда, но по-человечески грустным. Не такой вид полагалось иметь счастливому отцу и мужу, чьи надежды были полностью связаны со здоровым потомством. Тревожный колокольчик ударил под сердцем Елены.

— Они живы и здоровы, — повторила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно и уверенно.

— Да. И ты здесь более не нужна.

Елена довернула голову, превозмогая тянущую боль в затылке и шейных мышцах. Увидела за спиной барона по-крысиному злобную и торжествующую физиономию компаньонки. Интересно, что такого наябедничала обиженная девка патрону?

— Я нужна ей, — Елена решила, что не станет обращать внимание на тупую дуру. Поправилась. — Нужна им, всем троим. Теперь матери и дитя… детям нужен очень хороший уход. Теплые купания, смена белья и прочее. Дессоль нужна…

Она замялась, пытаясь подобрать аналог слову «реабилитация».

— Ей больше ничего от тебя не требуется, — оборвал ее Теобальд. — Нам больше ничего от тебя не нужно. У Дессоль есть долг супруги и матери. Пора исполнять его дальше.

— Какой долг?! — буквально возопила Елена. — Ей необходимо лечиться! Долго восстанавливаться! Подальше от города, в хороший хвойный лес. Или, еще лучше, к морю. Ей и детям. Дессоль нужны месяцы покоя!

— Ее милости, — холодно поправил барон. — Не забывай, кто ты, и кто она.

Елена помолчала, кусая губы, с трудом сдерживая подступившие слезы. Понимая, что как обычно: все хорошее оказалось преходяще. Колесо жизни провернулось— и принесло удачу — но теперь пришло время снова окунуться в грязь.

— Недостаточно детей, правда? — спросила она во внезапном озарении. — Надо еще? Клану требуется больше наследников перед смутным временем?

Барон промолчал.

— Ты убьешь ее, — прошептала она, уже не стараясь подбирать слова, не в силах превозмочь горькую обиду. — Заставишь рожать снова, и меня уже не будет рядом.

— Не забывайся, — мрачно посоветовал Теобальд. — Тебе не место в этом доме. И я отказываю в гостеприимстве.

Рядом с Еленой со звучным лязгом упал кожаный мешочек, тщательно зашнурованный и кажется даже прошитый. Он был увесист и набит до отказа.

— Никто не может сказать, что я не вознаграждаю усилия, — напыщенно провозгласил барон и осекся, будто и сам понял неуместность тона в подобной ситуации.

— Ты полезна, признаю, — сказал он уже тише и ровнее. — Была полезна. А еще ты неприятна. Не воспитана и порой глупа. Ты привлекаешь скандалы и неприятности. Там где ты, там смерть. Бретер говорил, ты приносишь удачу и благословение. Может быть. Но я так больше не думаю. Не хочу больше тебя видеть. Тем более рядом с моей женой.