«Мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Елена отчетливо поняла, что здесь бесполезны и мольбы, и логика. Потому что барон Лекюйе тоже безукоризненно рассудителен, просто у него логика совершенно иная. Объединение двух благородных семей требует страховку, то есть наследников. Двое имеются, но лучше, чтобы их стало больше, ведь жизнь ребенка способна оборваться в любой момент. Даже в королевских семьях далеко не все доживают до совершеннолетия. Так что Дессоль должна забеременеть вновь, как только оправится хотя бы символически. Если Пантократор обрезал на ней проклятие семьи Аргрефф, следует пользоваться этим до упора, пока есть возможность. А если она все же умрет… что ж, двое малышей все-таки живы, не так ли?

— Когда? — только и спросила Елена. Теплая едкая влага все же выступила на глазах, исказила окружающий мир как в плохо обработанной линзе.

— Сейчас. Соберись и уходи. До рассвета. Когда первые лучи солнца постучатся в окна, эти двери закроются для тебя навсегда.

— Хорошо, — Елена склонила голову, чтобы никто не увидел ее слез. — Я прошу…

Она поняла, что бесполезно умолять передать Дессоль что-нибудь хорошее. Бесполезно…

Теобальд подождал несколько мгновений и, пожав плечами, сделал шаг назад с таким выражением на лице, будто сам удивлялся собственному терпению и снисходительности в общении с наглой простолюдинкой.

— Уходите, — повторил он внезапно и хлопнул массивной дверью чуть ли не второпях. — Просто уходите. Как можно дальше.

Уходите, повторила про себя Елена, слишком уставшая и отупевшая от избытка ударов судьбы, чтобы вдумываться в это слово. Уходите… Надо же, прямо как благородной, на «вы»!

— Ну и ладно, — сказал она луне. — И уйду.

Легкие шаги Виторы, зашедшей со стороны калитки для слуг, она распознала так же безошибочно, как поступь баронских сапог.

— Госпожа.

Не называй меня так, хотела было сказать Елена, однако промолчала. Каждое слово давалось с огромным трудом, не следовало тратить их впустую. Потом, как-нибудь потом.

— Госпожа, — повторила девочка. — Я соберу вещи. Конюх приготовит нам телегу. Отвезет, куда скажете.

— Да? — неопределенно вымолвила Елена, косясь на служанку.

— Вас тут уважают, — тихонько сообщила та. — Говорят, дурной знак, прогонять божьего любимца…

Она шмыгнула носом. Видя, что хозяйка молчит, продолжила:

— Но его светлости боятся. Он господин дома и всего, что в нем. И всех.

Впервые на памяти Елены девчонка говорила столь много и так связно. Женщина попробовала ободряюще улыбнуться, но вышло не очень хорошо, служанка аж вздрогнула.

— А где эта?..

— Прогнали, — Витора безошибочно поняла о ком идет речь. — Сказали, приведут новую, хорошую. А пока слуг хватит. И этой… которая вопила и молилась.

— Ублюдки, — с горечью вымолвила Елена. — Значит, рядом никого не осталось, кто хоть что-то понимает. Никого…

Оставалось надеяться, что за минувшее время домашние затвердили хотя бы основные правила гигиены и продолжат их соблюдать. В противном случае Дессоль долго не протянет и — самый интересный вопрос — на кого же повесят ее смерть?

— Сказала, потом найдет. Ей ведь не плочено, — закончила Витора.

— Точно, — вспомнила Елена, подобрала мешочек с деньгами, прикинула, что еще остались средства от вдовы, еще сбережения… считать было тяжело, да и лень, однако теперь она почти богата. По большому счету перед лекаркой нынче открыт весь мир. Опять. А за спиной начинает припекать и снова — «опять».

— Ну, найдет, заплатим, — решила она. — А я поняла.

— Что, госпожа?

— Я поняла, — повторила женщина. — Что не так было с теми охранниками… То есть чего не было.

— Простите, госпожа… я не понимаю…

— А, неважно, — горько отмахнулась Елена. — Уже неважно… Поздно что либо менять. Купеческой семьи уж нет. Помоги мне встать. Пожалуйста.

При помощи стиснутых до скрипа зубов и худенькой Виторы Елене таки удалось подняться. Ужасно болели ноги, почему-то главным образом ступни, с внутренней стороны, там, где начинается пятка.

— Куда мы пойдем? — тихий голос девочки шелестел, как листва на слабом ветерке.

Елена подумала.

— К Марьядеку, — решила она, в конце концов. — В кабак. Там нам будут рады и дадут приют. К вдове не пойдем, больно уж там грустно. А потом…

Она подумала еще немного, чувствуя ладонью острое плечико под платьем и шалью, которую сама же дала Виторе, чтобы та не мерзла. И сказала:

— Кажется, хватит с нас гостеприимства Пайта.

— Мы пустимся в странствие? — уточнила Витора, глядя снизу вверх. Уходящая луна отражалась в ее больших темных глазах, как льдинки самой чистой воды.

— Ты останешься, — пообещала Елена.

— Нет!

Служанка прижалась к хозяйке, чуть ли не обхватила руками, словно боясь, что их разлучат прямо сейчас. Глухо забормотала, умоляя не оставлять ее милостями, не бросать одну в страшных местах и так далее. На словах «я готова ложиться с вами» Елена снова вздохнула и отвесила девчонке несильный щелбан.

— Глупенькая ты, — беззлобно констатировала она. — Иди, собирай вещи. До рассвета мало времени осталось. Книгу не забудь! Она мне очень нужна… надо становиться умнее.

Чувствовать себя старшей, сильной и взрослой было непривычно. Нелегко опять возвращаться к роли человека, который все решает и несет за других ответственность. С Дессоль все по-иному, на стороне женщины с Земли играло могущество медицинской науки, нужно было лишь соблюдать правила. И то Елена упорола массу ошибок. А сейчас впереди снова развернулось огромное полотно ненаписанной истории и (пока!) не случившихся приключений.

Витора помчалась выполнять указание, видимо решив, что услышанное равносильно обещанию оставить ее при госпоже.

Справлюсь, пообещала сама себе Елена. Прежде справлялась, и теперь как-нибудь переживем.

Чума на оба графских дома, королевскую семью и всех остальных тоже, скопом и по отдельности, добавила она про себя, памятуя, что сказанное вслух это вполне может прокатить за черное колдовство и сглаз. Чума на славный город Пайт-Сокхайлхей, чтоб он провалился.

Если Пантократор и в самом деле существует, то через Теобальда Лекюйе он послал такой знак, что яснее некуда: пора уходить. Вернее — пора бежать.

«Нам было стыдно. Мы не обсуждали это меж собой, однако есть сущности такого рода, в отношении коих слова излишни. Да, нам было стыдно от того, что когда пришла истинная нужда, никто из Маленькой Армии не оказался рядом с Хель, чтобы помочь. В том не было какого-то особого умысла, просто... так сложилось. Кости судьбы покатились и упали определенным образом.

Однако…

Лишь сейчас, спустя много, очень много лет признаюсь тебе — я был рядом. Почти дошел. Я стоял у самого дома и слушал ужасные крики в ночной тьме, которые будто выворачивали мою душу наизнанку. И тогда я допустил величайшую слабость в жизни. Акт самой большой трусости. Да — я тихо сбежал, вернулся обратной дорогой, повторяя себе, что это лишь во благо, что Хель умна и умела, что с родами она справится как никто иной, от меня же скорее произойдет суета и помеха, нежели польза. Так я утешал себя тогда, так повторял в уме и после, потому что стыдился произнести оправдание вслух. До сего дня.

Из этого же признания произойдет следующее. Многие спрашивали меня, как появились Марш Копий и Слова Ненависти. Как Пантократор вложил мне в руку перо, истекающее чернилами, как послал ангелов гнева и возмездия, нашептавших во сне заветное. Однако, правда безыскусна и даже скучна — не было никаких ангелов и божественного озарения. Мною двигал стыд. Обжигающее чувство, которое не слабело со временем. Память о том, что я мог — и не сделал. В действительности яростные слова, коими я бичевал наших врагов, произошли от горячего желания искупить грех слабости.

Что ж, Марш и Слова вписали мое имя в историю Смертного Века… Они же погубили мою душу навеки, ибо пусть Белый Рыцарь и говорил, приводя в пример себя, что нет греха, коего не мог бы положить на весы Пантократор, дабы измерить и оценить меру возможного искупления… я знаю и знал всегда — сотворенное мной Зло не имеет пределов, нет ему прощения.