— Ясно, — подытожила Елена. — Ладно, я к госпоже баронессе, затем по делам. Ты сиди здесь. Спи, делай припарки как я показывала, думай о хорошем. На кухне кормят, не обижают?

— Нет. Все ко мне очень добры.

— Ну и славно, — решила Елена, затягивая пояс. — Веселый будет денек.

День и в самом деле продолжился разнообразно.

Для начала по пути Елена ощутила голод, внезапный и немотивированный, потому что завтраком она не пренебрегла. И зашла в удачно оказавшийся по пути кабачок «Под сломанной стрелой». До полудня здесь было относительно тихо и спокойно. Хозяйка отсутствовала — пошла на рынок за вином, Марьядек остался за главного. Он вполне искренне порадовался лекарке и сразу же угостил кувшинчиком киселя, а также блюдом, которое он гордо именовал самым-пресамым традиционным горским кушаньем — холодец, залитый квасом. Месиво оказалось куда вкуснее, чем выглядело, Елене даже понравилось. Пока шел процесс, она перекидывалась словами с браконьером-кабатчиком. Марьядек пожаловался на боли в ноге при непогоде, Елена обещала прислать настой для компрессов. И тут вспомнила:

— О! Вопрос.

— Какой?

Марьядек не страдал короткой памятью и хорошо помнил, кому обязан удачной операцией, а также актерской славой и неплохими деньгами. Так что питал к лекарке своеобразный пиетет и всегда был готов помочь, в разумных пределах, конечно.

— Пряники. Зачем покупать эту дрянь и менять на вино и водку?

— А! — горец аж заулыбался, от чего вздрогнула и шатнулась в сторону служаночка с веником. — То дело простое. Но витиеватое.

Итак, еще зимой, как раз незадолго до прибытия в город странников, была введена так называемая «винная монополия». Выглядела она своеобразно: внутри городских стен облагалось специальным сбором все, что крепче пива, а вот питейный доход за стенами «покуда видит здоровый глаз высокого и пешего мужчины» сразу и полностью конфисковывался в городскую (то есть графскую) казну с отделением королевской «пятины». Народ быстро навострился обходить суровую норму — за считанные дни алкоголь в загородных трущобах вообще престал продаваться, теперь его честно, искренне, от всей души меняли. Меняли, как легко понять, на те самые пряники. Комок теста (разумеется, по соответствующей цене) — кружка вина или чарка водки. С этим пытались бороться через цеховые нормы цены и качества хлеба, но без особого энтузиазма.

Покосившись, не подслушивают ли, Марьядек наклонился ближе и чуть ли не шепотом сообщил о слухах, дескать, готовится нечто такое, от чего живые позавидуют мертвым, а недавнее прижималово с мельницами покажется детским забиванием крыс. Городская чернь живет как на иголках, справедливо предполагая, что любые перемены ей несут лишь зло. Но и более обеспеченные слои тоже ощутимо напряглись. Елена тут же вспомнила давний уже разговор тайного эмиссара с Ульпианом насчет имущественного ценза и штрафов, но решила этим воспоминанием не делиться. Одно дело — слух, причем общераспространенный, другое — конкретное событие, которому лучше бы оставаться неизвестным. Тем более не факт, что слух касался именно этого, судя по всему, фантазии короля и графов относительно того, где бы еще взять денег, перешли в режим вольного и ничем не ограниченного творчества.

После трактира путь ее лег в сторону швейной артели. Здесь, как и ожидалось, все прошло строго и профессионально. Окончательная примерка, нашивка тонкого декора и прочие завершающие мероприятия. Елена оценила результат и решила, что он стоит потраченных денег (к тому же не своих). Оставалось лишь продемонстрировать платье народу, желательно не вызвав скандал.

А надо ли мне это? — задалась она трезвым вопросом, глядя на деревянный «болван» с платьем. Прием, служанка, баронесса, дворяне… Базар житейской суеты — все вокруг, весь этот город. Да и весь мир впридачу.

Надо ли? Ну, а почему бы и нет?

Договорившись со швеями о доставке и пообещав рассказывать о замечательной артели «граду и миру», Елена тяжко вздохнула и отправилась в самый неприятный пункт назначения из намеченных сегодня.

— Разговаривайте, я пойду, — поставила в известность серая капитанша проституток и ушла, стуча по лесенке деревянными гвоздиками на подошвах. В подвале стало тихо, лишь потрескивали сальные свечи, да капало в углу.

Елена внимательно посмотрела на человека, сидевшего напротив.

Повитухам следует быть пожилыми, но возраст этой женщины Елена определить не могла. Немолодая, но старухой вроде бы не назвать. Сбивал с толку ярко выраженный анорексичный облик. Кости черепа так сильно выступали под желтоватой кожей, что казалось — вот-вот прорвутся наружу. Запавшие щеки оттягивали краешки губ настолько, что рот все время был приоткрыт, демонстрируя кривую полоску зубов. Нос торчал острым клинком, а глаза как будто усохли, перекатываясь в орбитах. С волосами дело обстояло не лучше, они выбивались из-под чепчика редкими прядями, больше смахивающими на паклю. Судя по тому, как свободно висело платье, ниже шеи дела обстояли ничуть не лучше.

Самоходный скелет, опасливо подумала Елена. Не помрет ли это чудо голодания прямо тут, за столом? В общем зрелище было устрашающим, и лекарке пришлось напрячься, чтобы не вздрогнуть от неприятия.

— Чавось? — спросила анорексичка. Голос у нее был под стать сложению, высокий и противный, как треск сучка под топором.

— Как твое имя?

— А нетути, — хмыкнула тощая. — Забыли дать.

— Да брось, — скривилась Елена. — Можешь ведь нормально говорить. Ты же городская.

— Могу, — женщина спорить не стала. — Да не хочу. Мне так ловчее да приятственнее.

— Как скажешь, — пожала плечами Елена. — Есть дело. Думаю, ты уже знаешь.

— Знаю, — опять же не стала отпираться худосочная тетка. — Семь золотых мерков.

— Неплохо, — двинула бровью Елена. — Больше сотни коп. Что ж вам всем так эта сотня далась… А чего сразу не десять золотых? Красивое число.

— Не, ты не поняла, — уточнила повитуха. — Не «солдатских», а «хороших», по двадцать четыре копы. Итого полторы сотни.

— Сто шестьдесят восемь, — машинально поправила Елена. Она чувствовала даже какое-то удовлетворение. Здесь, по крайней мере, все понятно сразу.

— Передай хозяевам мои наилучшие пожелания.

Она встала, не чинясь и не играя. В отличие от позорного торга за Витору сейчас у лекарки не было красной пелены перед глазами, лишь спокойствие и деловитая мысль — к кому же теперь обратиться?

— Эй-эй, — чуть заволновалась повитуха. — А дело как же?

Елена молча и безразлично махнула рукой, ленясь тратить время на пустые слова.

— Да ладно! — сделала попытку тощая. — То для тебя не деньги!

Елена уже поднималась по скрипучей лестнице, когда в спину ей прилетело:

— Ну, хорошо, хорошо! Сколько дашь?

Лекарка остановилась и добросовестно подумала. Не оборачиваясь, произнесла скучным и деловитым голосом:

— Я дам тебе два золотых в серебре. «Солдатских». Не нравится — говорить не о чем.

— Ну, накинь хоть чуточку! — буквально взмолилась повитуха. — Мне же половину квартальным отдать надо, чтоб они провалились! — судя по звуку, тетка смачно плюнула прямо на пол. — На шестнадцать серебряных денежек особо не проживешь. Меньше чем за пять взяться не могу! Не дай Параклет бежать из города на сальных салазках придется.

— Четыре. И больше ни монетки сверху, — посулила рыжеволосая в пол-оборота. Увы, следовало признать, что в таком контексте цена не столь уж и завышена.

— Жадина, — горько вздохнула тетка, и стало ясно — торг состоялся. — Деньги вперед!

— Ага, щас, — по-мужицки цыкнула зубом Елена. — Треть вперед, остальное когда подступит время.

— Жадина, — повторила тетка, уже без всякой горечи, с деловитостью профессионала. И сразу перешла к делу. — Так чего надо то? Вытравить ребятенка, пол поменять или еще какую дельность сделать?