Чуть в стороне заклинатель увидел здорового медведеобразного верзилу, поменьше того с топором, зато в плечах по-шире и бородатого, который облокотив на барную стойку пузатого бармена с татуировкой на лысине и несостоявшегося начальника Рэндала, методично обрабатывал плоской стороной своего молота-клевца суставы пленных, очевидно, их допрашивая.

Заклинатель раньше никогда бы не подумал, что кто-либо сможет всего лишь втроём вот так вот походя вырезать около двух десятков лихих людей, даже учитывая, что в большинстве своём те были пьяны, а пятерых вообще вытащили из коек с девками. Когда резня закончилась, медведеобразный, очевидно, бывший в тройке главным, добил двумя ударами клюва своего молота тех, кого допрашивал, после чего вся троица поднялась наверх, где на своём письменном столе, грудью вниз, был с раскинутыми в стороны руками распят хозяин заведения. Раздробив тому несколько пальцев и добившись от него нужной информации, тройка карателей врезала ему кровавого орла. Хоть Рэндал никогда и не был на севере, он был наслышан об этой изуверской казни. Тот, что был с топором, разрубил рёбра на спине слева и справа от позвоночника, развёл их руками в стороны и вывалил лёгкие жертвы наружу, словно мерзкие, пульсирующие окровавленные крылья. Закончив это издевательство, северяне, а в том, что это были именно они, мёртвый заклинатель уже не сомневался, вытерли руки, после чего, собрав трофеи и выведя продажных девок, вышли на улицу и, как ни в чём не бывало направились в сторону поместья лорда. Однако, проследить за ними дальше незадачливый призрак уже не смог, ибо бывшая резиденция ночной гильдии была со всех сторон окружена вооружёнными и одоспешенными призраками, которые принялись вязать свежепочивших и уносить в неизвестном направлении.

Тем временем Фёдд продолжал «наслаждаться» всеми прелестями магического пробуждения. Вот уже несколько часов он испытывал причудливую смесь безудержной боли, чувственного музыкального экстаза от разлитой по поляне виртуозной мелодии, извлекаемой рыжей красоткой из её флейты, и странного ощущения успокаивающего энергетического объединения с могучей деревянной громадой за его спиной. Немного отвлекая его от боли, в голове промелькнула мысль о том, что выбор девушкой флейты был как-то до ужаса банален. Впрочем, представив на её нежных пальцах мозоли от лютни или других струнных, а затем про себя усмехнувшись, вообразив её с тамтамом или шаманским бубном и поняв, что, пожалуй, флейта — наиболее подходящий для неё и удобный в походных условиях вариант, он отбросил эти мысли и вновь сосредоточился на происходящем. Он, словно его нервная система простиралась по всему старому ясеню, ощущал колышущие его ветви потоки воздуха и ласкающие листья, снабжая их жизненной силой, лучи солнца.

Через впитавшуюся в землю кровь он ощущал каждую травинку на поляне, а через них чувствовал ноги троих магов, за творчеством которых на энергетическом уровне он наблюдал сейдическим взором.

Его восприятие сейчас охватывало с удивительной точностью всё происходящее на десятки метров вокруг, уже даже выходя за пределы укрытой кроной древа-великана поляны. Никакие, даже самые мельчайшие детали окружения не урывались от его обострившегося внимания. Боль постепенно из раздражающего и отвлекающего фактора, растворяющего в себе сознание, превращалась в удивительную приправу, контрастно оттеняющую другие чувства. Да, теперь он смирился с болью, принял её и уже не испытывал из-за неё того дискомфорта. Он чувствовал, как три мощных потока энергии, обладающей разной структурой, исходящие от обступивших его магов, медленно и плавно по чуть-чуть утоляют его энергетический голод, а четвёртый, мощный и основательный, но в то же время самый неспешный, тот, что соединял его со старцем-ясенем, подпитывает его тело, придавая сил пережить это тяжёлое испытание. Хротгар заметил, что с момента начала обряда его энергетическая оболочка, аура, постепенно расширялась, объединяясь с энергетикой дерева, сейчас уже вобрав в себя всех троих участников ритуала и достигнув размеров поляны. Теперь северянин мог не просто наблюдать за плетениями, создаваемыми колдунами-инициаторами, но и ощущать их, словно он создавал их сам. Он начал пробовать самостоятельно воспроизводить то, что они делали, сначала он не мог попасть в ритм звучавшей мелодии, что удавалось остальным, словно неуклюжий новичок, пытающийся научиться танцевать. Плетения получались асимметричными, неправильной формы и неустойчивыми. Они быстро распадались. Затем, пару часов спустя, он научился попадать в ощущаемый им ритм, сохраняя нужные формы и структуры переплетающихся энергопотоков, и плетения начали получаться. Теперь он с первой попытки успешно повторял любые показываемые ему магами плетения. Практически сразу после этого он ощутил одновременно в трёх аурах удивление и радость. Ему даже не пришлось читать их энергетику — она настолько плотно соприкасалась с его расширившейся аурой, находясь сейчас внутри неё, что он мог напрямую испытывать их эмоции. Столь бурная общая радость привела его в состояние настолько насыщенной и всеобъемлющей чувственной эйфории, какую он до этого момента просто не мог представить. Пожалуй, земные библейские пророки могли бы охарактеризовать это состояние, как снизошедшую на них благодать небес, да и то подобное описание было бы каким-то куцым, блеклым и не отражающим даже десятой доли той бури чувств, что сейчас владели человеком, который на несколько невероятно долгих мгновений забыл о том, кто он такой, да и вообще обо всём на свете. Когда он постепенно отошёл от этого состояния, маги, словно соревнуясь друг с другом в приступе творческого азарта, принялись всё быстрее и быстрее создавать всё более и более сложные плетения, словно на перегонки. Гъен инстинктивно поняв, что от него требуется, принялся не задумываясь на автомате повторять всё, что они создавали, со всё возрастающей скоростью, полностью растворившись в процессе. Время полетело вскачь. Вот уже золотистые кристаллы солнечного света, пробивающегося сквозь листву векового ясеня, окрасились оранжевым, а затем и рубиново-красным. Затем свет потускнел, вскоре уступив место полной темноте и тишине, не было слышно даже птиц, которые, наверное, были слишком увлечены зрелищем, происходящим на поляне, чтобы отвлекать участников действа. Некоторое время спустя, на поляну робко заглянули первые лучики серебристого света луны, впрочем, вскоре осмелев и разросшись до размера тех кристаллов, которыми свет казался Хротгару в начале обряда. Вот серебристый свет окрасился нежно-розовым, становясь всё ярче, стал алым, затем, быстро проскочив оранжевый диапазон, принялся наливаться золотом. «Вот и рассвет!» — на мгновение проскочила сознательная мысль в голове Хротгара, впрочем, это был лишь миг, его сознание вскоре вновь было полностью поглощено процессом причудливого творения сложных плетёных форм из окружающих потоков энергии. Едва закончив одну форму, он молниеносно видоизменял её во что-то новое, при необходимости добавляя или наоборот убирая некоторые нити энергетических токов. Это занятие было сродни медитации, было в нём что-то от плетения фенечек из бисера, или вязания корзин из лозы. Этот непрерывный и очень быстрый процесс увлекал полностью, без остатка.

Вдруг, окружающие его помощники резко замерли с разинутыми ртами, подняв взгляды наверх. Странно, Фёдд не почувствовал никаких энергетических изменений в окружении. Он просто проследил за их взглядами, собранными в одной точке, и сам замер в шоке, даже тело перестало на долю секунды мелко подрагивать от разрядов тока. В самом большом золотистом кристалле света, пробивающемся сквозь крону, словно по лестнице неспешно и величественно спускался Отец Ратей. В этот раз божественное происхождение неожиданного посетителя церемонии инициации не вызывало никаких сомнений. На сей раз одноглазый ас явился во всём своём пугающем воинском великолепии при полном параде: он был велик ростом и осанист, в правой руке сжимал древко Гугнира с расчехлённым наконечником, переливающимся золотом и серебром, за спиной на фоне синего плаща с плывущими по нему белыми облаками висел белый же щит, туловище и голова его были облачены в золотые кольчугу и шлем, причём, шлем изображал голову орла с клювом, скрывающим нос и доходящим до кромки губ, складывавшихся в строгой и вызывающей уважение горделивой улыбке.