Гордон был архитектором, Белинда — ветеринаром. Каждый считал свою профессию призванием, а не просто работой. Обоим было немногим за двадцать. Ни один раньше не был женат или замужем, у них даже серьезных романов не было. Они познакомились, когда Гордон привез в клинику Белинды на усыпление Голди, своего тринадцатилетнего золотистого ретривера — с седой мордой и полупарализованного. Пес был у него с детства, и он настоял на том, что будет с ним до конца. Белинда держала его за руку, когда он плакал, а потом внезапно и непрофессионально крепко обняла, будто могла выдавить боль, потерю и горе. Один из них спросил другого, могут ли они встретиться вечером в местном пабе выпить, а после ни один не мог вспомнить, кто это предложил.

Самое важное, что следовало знать о первых двух годах их брака, следующее: они были очень счастливы. Время от времени они пререкались по пустякам, а иногда бурно ссорились по сути из-за ничего, и ссора заканчивались слезным примирением, а тогда они занимались любовью и поцелуями стирали слезы и шептали друг другу на ухо чистосердечные извинения. В конце второго года, через шесть месяцев после того, как Белинда перестала принимать таблетки, она обнаружила, что беременна.

Гордон подарил ей браслет с мелкими рубинами и переоборудовал запасную спальню в детскую, сам поклеив обои. На обоях красовались, повторяясь снова и снова, персонажи детских стишков: Крошка Бо-Пип, Шалтай-Болтай и Тарелка, Сбежавшая с Ножом и Ложкой.

Из больницы Белинда вернулась с маленькой Мелани в переносной кроватке, и к ним приехала на неделю мать Белинды, которую устроили спать на диване в гостиной.

На третий день Белинда достала коробку, чтобы показать матери сувениры со свадьбы и предаться воспоминаниям. Свадьба уже казалась такой далекой. Они улыбнулись бурому засушенному цветку, когда-то бывшему белой розой, и посмеялись, читая меню и приглашения. На дне коробки лежал большой коричневый конверт.

— «Брак Гордона и Белинды», — прочла мать Белинды.

— Это описание нашей свадьбы, — сказала Белинда. — Очень славное. Там есть даже про папину речь со слайдами.

Открыв конверт, Белинда достала лист кремовой бумаги. Прочтя печатный текст, она скорчила гримаску. И без единого слова убрала назад.

— А мне нельзя посмотреть, милая? — спросила мать.

— Думаю, это какая-то шутка Гордона, — сказала Белинда. — К тому же в дурном вкусе.

Вечером, сидя на кровати в спальне и кормя грудью Мелани, Белинда завела об этом разговор с Гордоном, которой с глуповато-счастливой улыбкой взирал на свою жену и маленькую дочку.

— Милый, зачем ты его переписал?

— Что именно?

— Письмо. То письмо на свадьбу. Сам знаешь.

— Не знаю.

— Это было не смешно.

Белинда указала на коробку, которую принесла наверх и положила на туалетный столик. Открыв ее, Гордон вынул конверт.

— Тут всегда было так написано? — спросил он. — Мне казалось, тут что-то говорилось о нашей свадьбе. — Потом он достал и прочел текст на единственном листе бумаги с оборванными краями, и на лбу его собрались морщины. — Я этого не писал.

Он перевернул лист на чистую сторону, точно ожидал увидеть там что-то другое.

— Ты этого не писал? — переспросила она. — Правда не писал? — Гордон помотал головой. Белинда стерла с подбородка малышки ручеек молока. — Я тебе верю, — сказала она. — Я решила, что это ты, но это не ты.

— Не я.

— Дай я еще раз прочту. — Он протянул ей лист. — Так странно. Я хочу сказать, это не смешно, и даже неправда.

На листе было отпечатано краткое описание двух предыдущих лет совместной жизни Гордона и Белинды. Согласно тексту, это были несчастливые два года. Через шесть месяцев после свадьбы Белинду укусил за щеку пекинес, причем так сильно, что щеку пришлось зашивать. И что еще хуже, были повреждены нервы, и она начала пить, наверное, чтобы притупить боль. Она подозревала, что ее лицо Гордону отвратительно, а рождение ребенка, если верить письму, было отчаянной попыткой сохранить семью.

— Зачем им такое писать? — спросила она. — Им?

— Кто бы ни написал эту гадость. — Она провела пальцем себе по щеке: кожа была гладкой и безупречной. Белинда была очень красива, хотя и выглядела сейчас усталой и слабой.

— Откуда ты знаешь, что это «они»?

— Не знаю, — сказала она, перенося малышку к левой груди. — В этом есть что-то от «они». Такое обычно делают «они». Написать всякие гадости, подменить старое письмо и ждать, пока один из нас прочтет. Ну вот, Мелани, ну вот, такая хорошая девочка…

— Выбросить?

— Да. Нет. Не знаю. Наверное… — Она погладила лобик девочки. — Лучше не надо. Оно может понадобиться как улика. Интересно, не мог ли Ал это организовать? — Ал был самым младшим из братьев Гордона.

Гордон убрал лист в конверт, а конверт в коробку, которую затолкал под кровать, где она была более или менее забыта.

В последующие месяцы они оба не высыпались: приходилось вставать из-за ночного кормления и постоянного плача, потому что у Мелани был слабый животик, и случались колики. Коробка так и осталась под кроватью. А потом Гордону предложили работу в Престоне, в нескольких сотнях миль к северу, а поскольку клиника предоставила Белинде отпуск, и в ближайшее время она не собиралась возвращаться к работе, то эта идея показалась ей привлекательной. Они переехали.

Они нашли дом в ряду таких же красных домов — высокий, старый, глубокий. Белинда время от времени замещала какого-нибудь врача в местной ветеринарной клинике, осматривала мелкий скот и домашних животных. Когда Мелани исполнилось полтора года, Белинда родила сына, которого назвали Кевином в честь покойного дедушки Гордона.

Гордон стал полноправным партнером в архитектурной фирме. Когда Кевин пошел в детский сад, Белинда вернулась к работе.

Коробка же не пропала. Она лежала в пустой комнате на верхнем этаже под грозящей обрушиться стопкой номеров «Журнала архитектора» и «Архитектурного обозрения». Время от времени Белинда вспоминала про коробку и ее содержимое, и однажды вечером, когда Гордон уехал на несколько дней в Шотландию, чтобы дать консультацию по перестройке фамильного особняка, она не только вспомнила.

Дети спали. Белинда поднялась по лестнице в неотделанную часть дома. Переложив журналы, она открыла коробку, которая (там, где ее не скрывали журналы) была покрыта толстым слоем непотревоженной за два года пыли. На конверте все еще значилось «Брак Гордона и Белинды», и Белинда честно не могла бы сказать, было ли на нем написано что-то другое.

Она вынула лист из конверта. Прочла. А потом убрала. И осталась сидеть на чердаке, борясь с потрясением и приступами тошноты.

Согласно аккуратно отпечатанному тексту, Кевин, ее младший сын, вообще не родился: на пятом месяце беременности у нее случился выкидыш. С тех пор Белинда страдала от частых приступов черной депрессии. Гордон, как говорилось в письме, дома бывал редко, так как у него начался довольно убогий роман со старшим компаньоном своей фирмы, эффектной, но нервной женщиной десятью годами его старше. Белинда все больше пила и пристрастилась к высоким воротникам и шарфам, чтобы скрыть паутину шрамов на щеке. Они с Гордоном почти не разговаривали, разве что вели мелочные и пустые перепалки, как случается людям, которые боятся крупных ссор, зная, что сказать им осталось лишь то, что слишком велико и, будучи сказанным, разрушит жизни обоих.

Гордону про последнюю версию «Брака Гордона и Белинды» Белинда ничего не сказала. Однако он сам ее прочел несколько месяцев спустя, когда заболела мать Белинды, и Белинда на неделю уехала на юг за ней ухаживать.

На листе бумаги, который достал из конверта Гордон, был описан брак, сходный с тем, о котором читала Белинда, хотя в настоящее время его роман с начальницей закончился скверно и ему грозило увольнение.

Начальница Гордону в общем и целом нравилась, хотя он и представить себе не мог какие-либо романтические отношения между ними. И работа его радовала, хотя ему хотелось чего-то, что требовало бы от него больших усилий и творчества.