— Разве вы не будете загадывать желание? — спросила я.

Она сказала, что больше не может загадывать желаний. Она слишком старая. А я ей сказала, что на мой прошлый день рожденья, когда я разом задула все свечки я долго думала, чего бы мне пожелать, я хотела пожелать чтобы мама с папой в этот вечер больше не ссорились. Но в конце концов пожелала, чтобы у меня был шетландский пони, но мне его так и не купили.

Тетя меня обняла и сказала, что я такая симпатяшка, что она так бы меня и съела, с костями, волосами и всем остальным. Пахло от нее сладким и сухим молоком. А потом Ритамаргарита разревелась во всю мочь, и тетя поставила меня на землю.

Я кричала и звала единорога, но так его и не увидела. Иногда я думала, что слышу звуки трубы, а иногда что это у меня просто в ушах шумит.

Потом мы вернулись к столу. Что там за краем света, спросила я у папы. Ничего сказал он. Совсем ничего. Потому он и называется конец. Тут Риту стошнило папе на ботинки, и мы стали подтирать.

Я сидела за столом. Мы ели картофельный салат, его рецепт я уже написала, вам обязательно надо его сделать он правда вкусный, и пили апельсиновый сок, ели картофельные палочки и холодную яишницу на хлебе, а еще сандвичи с кресс-салатом. Мы выпили всю кока-колу.

Потом мама папе что-то сказала, но я не слышала что, а он изо всех сил ударил ее кулаком в лицо, и мама стала плакать.

Папа сказал, чтобы я взяла Риту и пошла с ней погулять, пока они будут разговаривать.

Я взяла Дейзи и сказала пойдем Ритамаргарита, пойдем цветочек, потому что она тоже стала плакать, но я слишком большая, чтобы плакать.

Мне было не слышно, что они говорили. Я посмотрела вверх на дядю с головой кошки и попыталась увидеть, двигается ли он медленно-медленно, и услышала, как у меня в голове играет труба у края света: ду-ду-ду.

Мы сели у большого камня, и я пела Рите песенки все ля-ля-ля да ля-ля-ля под звуки трубы у меня в голове все ля-ля-ля да ля-ля-ля.

Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля.

Ля-ля-ля.

Потом за мной пришли папа и мама и сказали, что мы едем домой. И что на самом деле все хорошо. Глаз у мамы был черно-красный. И выглядела она смешно, как тетя в телевизоре. Рита сказала ёк-ёк. Да сказала я ей, все ёк. И мы сели в машину.

По дороге домой никто ничего не говорил. Ритамаргарита спала.

С краю у шоссе лежал мертвый зверь, которого кто-то сбил машиной. Папа сказал, что это белый олень. Я подумала, что это единорог, но мама сказала, что единорога нельзя убить, а я подумала, что она снова врет, как это делают взрослые.

Когда мы доехали до Сумерек, я спросила, если расскажешь кому-то про свое желание, оно уже не сбудется?

Какое желание, спросил папа?

Желание на день рожденья. Когда задуваешь свечи.

Он сказал, желания сбываются, рассказываешь ты о них или нет. Всем желаниям можно доверять. Я спросила у мамы, а она ответила, слушай, что папа говорит, но таким холодным голосом, как когда приказывает мне уйти и называет при этом полным именем.

Потом я тоже заснула.

А потом мы приехали домой, и было утро, и я больше никогда не хочу видеть край света. Но перед тем, как я вышла из машины, мама тогда несла Ритумаргариту в дом, я закрыла глаза, чтобы совсем-совсем ничего не видеть, и пожелала, и пожелала, и пожелала. Я пожелала, чтобы мы поехали в Лашадную Долину. Я пожелала, чтобы мы вообще никуда не ездили. Я пожелала быть кем-то другим.

Я пожелала.

На предплечье у него была татуировка: маленькое сердечко красным и синим. А ниже — полоска розовой кожи: тут стерли имя.

Он лизал ее левый сосок. Медленно. Его правая рука гладила ее шею сзади.

— В чем дело? — спросила она. Он поднял глаза.

— О чем ты?

— Ты как будто… Ну не знаю. Витаешь в облаках, — сказала она. — О… вот это приятно. Очень приятно.

Они были в номере гостиницы. В ее номере. Он понимал, кто она, узнал ее с первого взгляда, но его предупредили не называть ее по имени. Он поднял голову, чтобы посмотреть ей в глаза, сдвинул руку ниже по груди. Они оба были голыми до пояса. На ней была шелковая юбка, на нем — голубые джинсы.

— Ну? — спросила она.

Их губы соприкоснулись. Ее язык танцевал по его. Она со вздохом отстранилась.

— Что не так? Я тебе не нравлюсь? Он, успокаивая, улыбнулся.

— Не нравишься? На мой взгляд, ты чудесная. — Он крепко ее обнял. Его пальцы охватили ее левую грудь и медленно сжали. Она закрыла глаза.

— Тогда в чем же дело? — прошептала она.

— Ни в чем. Все замечательно. Ты чудесная. Ты очень красивая.

— Мой бывший муж любил говорить, что я свою красоту растратила, — сказала она. Тыльной стороной ладони поводила вверх-вниз по переду его джинсов. Он подался к ней, выгибая спину. — Наверное, он был прав.

Он сказал, как его зовут, но она была уверена, что имя ненастоящее, выдуманное ради удобства, и потому отказывалась им его называть. Он погладил ее по щеке. Потом снова вернулся ртом к ее соску. На сей раз, облизывая его, он завел руку между ее ног, ощущая шелковистую гладкость кожи, и, положив пальцы ей на лобок, медленно надавил.