В «Мессадин-2» мы прибыли вместе с журналистами, но я успела забыть о них, зато они про меня нет. Когда меня рыдающую окружили журналисты, я высказала все, что думала о том, как в тюрьме обращаются с моими соотечественниками. Слава богу, хоть на английском. Остановить меня было некому.

И все же это было ошибкой — делать из заключения Джека настолько шумную сенсацию, но в тот момент я не могла думать об этом.

Джеку все-таки была оказана нормальная медицинская помощь, а как только его состояние стабилизировалось, его перевели в первую камеру. Джамалль Фараджа должны были освободить в ноябре, но пока до ноября нам всем требовалось, как минимум, дожить.

Мне же пришлось той же ночью в скором порядке покинуть Тунис. Все-таки я жила по поддельному паспорту, и даже связи Честертона не спасли бы меня, если дело зашло так далеко. А даже в тюрьме у стен имелись уши, и мой русский не мог пройти незамеченным.

Я не знаю, как Честертону удавалось так долго скрывать, что я была совершенно другим человеком, но, в любом случае, это не могло продолжаться вечно.

Несмотря на мое успешное расследование и спасение детей, именно Джек Картер до сих пор оставался единственным связующим звеном между найденными в пустыне детьми и кровью на аэродроме.

Второй пилот, Алан, к этому времени уже был мертв. Покончил с собой в «Мессадин-1».

— Минус один мужчина европейской внешности по делу о похищении, — сказал тогда Честертон. — Видели его фоторобот, Элен? Поразительное сходство, да?

Других свидетелей, которые могли привести нить расследования от детей к шейху, кроме Джека, — больше не было. И нам оставалось только ждать. А допрашивать Джека полиция, разумеется, не торопилась.

Деятельность фонда после моего бегства из Туниса не прекратилась. Я следила за делами дистанционно, уже из Питера, в который вернулась со странным ощущением. Вроде бы целая, живая, а сердце не на месте.

Наверное, осталось там, среди жаркой пустыни.

Конечно, я рассказала семье, как только Андрей вернулся из рейса домой, о том, что получила хорошее предложение и перешла из одного благотворительного фонда в другой, где теперь работала не просто девочкой на побегушках, а была личной помощницей руководства.

Лично для меня огромное наследство Джека Картера ничего не изменило. Все его деньги были и оставались в обороте фонда, а сама Лена Романова числилась всего лишь заместителем мисс Джонс и получала довольно скромную ежемесячную зарплату.

Из «Юнисеф» я к тому времени уволилась по собственному желанию. Удерживать меня никто не стал.

Поскольку Андрей успел познакомиться с Джеком, я даже рассказала ту часть истории, в которой капитан Картер отказался от наследства в пользу благотворительности, не упомянув, правда, о том, какими на самом деле были его частные полеты и почему он вообще это сделал.

— А я ведь как чувствовал, что этот парень непрост! — воскликнул тогда Андрей. — Ну и где он теперь? Неужели вы расстались?

— У него кое-какие проблемы с тунисским правосудием. Но, думаю, все довольно скоро разрешится само собой, — туманно ответила я.

На самом деле, даже сейчас нельзя было сказать, сколько времени Джек еще проведет за решеткой. Мы все еще должны были дождаться седьмого ноября, дня независимости Туниса, на который и была назначена амнистия Джаммаля Фараджа.

Из-за стремительного отъезда я не успела нормально попрощаться с Замирой, поэтому старалась поддерживать с ней связь по телефону и видео-чатам.

Слава богу, физически она не пострадала, хотя и была сильно истощена. Ей и другим выжившим девочкам предстояла долгая реабилитация и работа с психологами.

Многие из них выразили желание навсегда уехать из Туниса, и фонд делал все возможное, чтобы помочь им с переездами, поиском приемных семей, образованием и реализацией дальнейших планов.

Однако все их планы тормозило полицейское расследование, которое буксовало, как «Жигули» на размытой дождями грязной колее. До его завершения и пока суд не вынесет окончательный итог, все девочки вынуждены были оставаться в Тунисе.

Оставшиеся в живых девочки не видели истинного заказчика, с ними не говорили и никак не объясняли, почему их держат в заточении. Однако все они одинаково описали внешность того мужчины-европейца, который, представившись работником «Юнисеф», снимал их с автобуса, давал выпить воду из пластиковой бутылки в своей машине, а после девочки приходили в сознание уже в темнице.

Но ни одна из них не знала его имени, а женщину-арабку, которая приносила им раз в сутки хлеб и воду, так и не смогли найти.

Мою миссию можно было считать выполненной. Поскольку я сделала то, что хотела, нашла детей и спасла их от смерти, а большее никогда и не зависело от меня. Даже теперь я все еще не могла добраться до самого шейха или хоть как-то пошатнуть под ним трон, с которого он управлял регионом.

— Для этого нам и нужен Фарадж, — отвечал по телефону Честертон. — У тебя снова появился русский акцент, Элен. Избавляйся от него.

— Как там Джек?

— Целых три недели без драк. Идет на рекорд, — цинично отвечал Честертон, но я прекрасно знала, чего ему это стоит.

Я снова и снова пересматривала британские сериалы и фильмы в оригинале, чтобы запомнить произношение. Но иногда понимала, что волосы встают дыбом даже от какого-то невинного слова, вроде «ложки», которое актеры произносили так, как это делал Джек.

А при просмотре ролика, в которой Том Харди читал детям перед сном поэму-сказку о собаке, я рыдала просто навзрыд.

Я часто вспоминала слова Джека, которые он произнес нашей первой ночью, когда сорвал с меня набравший воду халат и прижал голую к стене бунгало:

«Когда-нибудь потом, даже спустя годы, обещай, даже если тебя будет трахать другой, ты все равно будешь помнить обо мне».

Тогда я была уверена, что это просто слишком громкое заявление, учитывая раздутое самомнение Джека.

Теперь я относилась к этой фразе иначе.

Джек хотел, чтобы его помнил хоть кто-то в целом мире. Ведь это очень важно знать, что там за стенами тюрьмы, есть люди, которые о тебе не забыли.

Кроме того, уже тогда одной этой фразой он, фактически, разрешил мне спать с другими мужчинами, поскольку не требовал хранить верности. Считал, что у него нет на это права. По той же причине и повторял, как дятел, что у нас нет и не может быть отношений.

Как же Джек, мать твою, Картер. Такой, как ты мог вовсе не требовать верности. Все равно ни у одного мужчины в целом мире не было никаких шансов.

Никто не смог бы переплюнуть то, что он сделал для меня. И что продолжал делать все так же эгоистично, по-своему, собственными руками, до последнего не рассчитывая на чью-либо помощь извне.

Я не строила планов. Было слишком рано. И не писала писем, хотя хотела. Только однажды, нарыдавшись вдоволь под хриплый английский сэра Тома Харди про упрямого пса, я решилась. Выпросила у Андрея контакты тату-мастера, у которого он давненько набил себе свои татушки.

Эскиз у меня был простой и много времени не занял.

Я попросила набить контур бумажного самолетика между четвертым и пятым ребрами. Ровно там, куда пришелся удар, который мог стоить Джеку жизни.

Я пыталась жить, как раньше, но не получалось. Все вокруг провожали с тоской лето, а я радовалась, глядя на то, как отлетали листья. Дни становились короче, в воздухе уже чувствовалось дыхание скорой зимы, и люди опять говорили про авитаминоз и нехватку витамина «Д», и про сезонные депрессии, а я улыбалась, как сумасшедшая, отсчитывая дни до ноября.

Прошла целая вечность, но и последний лист календаря отлетел, как и красные клены за окном.

И однажды этот звонок все-таки раздался.

— Немедленно возвращайся, — сказал сэр Филипп.

На боку картонной коробки, что бесцеремонно плюхнули прямо передо мной, корявыми английскими буквами было выведено «Jack Carter» и вариант на арабском.