— О, Фарадж даром время не теряет… — вздохнул дядя. Потянулся к радио и включил.

Было как раз ровное время для очередного выпуска новостей.

За эти полгода я немного подучил арабский, хотя сильнее подтянул французский, на котором часто говорил со мной Фарадж. Так что когда диктор заговорил, я практически все понял:

— … этой ночью близ города Шеазам на границе с Ливией возобновились военные действия. Есть пострадавшие. Власти Туниса обсуждают возможность подвести дополнительные силы, если ИГИЛ снова попытается преодолеть государственную границу…

После дядя опять выключил радио.

— Вот это Фарадж, — сказал он. — Он что-то говорил тебе о своих связях?

— Кто я такой, чтобы он передо мной отчитывался? — усмехнулся я. — Знаю только то, что у него в камере за эти семь лет побывало огромное количество арестованных ваххабитов.

Дядя кивнул, соглашаясь с моими мыслями.

— Ну вот. Американцы думали, что после освобождения подкатят к нему на сверкающей колеснице, предложат защиту и поддержку, а он вцепится в них, как в свой единственный шанс. А оказалось, что у Фараджа имеется своя чуть ли не армия, которая теперь ломится в Тунис всеми правдами и неправдами. И думаю, сдержать ее будет некому. Американцы уже пожалели, что способствовали его освобождению, но дело сделано. Фарадж на свободе и именно он теперь будет вершить судьбы.

Я вспомнил, как Фарадж часто говорил со мной о вере и о том, что за ним стоит Аллах. Слова теперь обрели совсем иной смысл.

— А как же шейх? — спросил я.

— А если ты оказался на свободе, то сам как думаешь? — улыбнулся дядя. — Прихватил жену и вернулся в Эмираты. Знает же, что такой, как Фарадж, теперь пойдет по головам, лишь бы добраться до него. Тем более, скоро у тебя наконец-то суд. И вряд ли он закончится для Амани хорошо.

Машина подъехала к одноэтажному белому дому, утопающему в зелени, и остановилась.

— Так значит… Все закончилось? — не веря самому себе, произнес я.

Дядя глянул на дом и с улыбкой пожал плечами.

— Не знаю, Джек, но, по-моему, для тебя все самое интересное только начинается.

Уже миновало католическое Рождество, и близился Новый Год, хотя по погоде за окном и не скажешь. Андрей регулярно слал мне фоточки с заснеженным Петербургом, я же в ответ посылала дедов морозов под пальмами с гирляндами.

Хотя кругом простиралась пустыня, достать елку или сосну на праздник было несложно, еще продавались похожие на елки туи, но я решила, что мне хватит и искусственной. Впрочем, я ее так и не достала из коробки. Не знала, стоит ли обживать эту квартиру, которую Честертон снял Джеку на время до суда и на первое время после.

В мыслях только и крутился один-единственный вопрос: «КОГДА».

Когда я снова его увижу?

На что будет похожа наша встреча? Смерит ли он меня тем же презрительным язвительным взглядом, как он один умел? Или вообще удивится моему присутствию?

Нормально ли, что я жду его здесь и нужна ли я ему сейчас? Может быть, он хочет побыть один? Может быть, он вообще не хочет меня видеть?

Суд наконец-то определился с тем, в чем они обвиняли Джека. И в этом деле не обошлось без вмешательства Джаммаля Фараджа.

Джеку вменяли только нелегальное хранение оружия, поскольку его нашли на принадлежащем ему борту и с его отпечатками. А по делу шейха он шел как свидетель. Учитывая, что он уже отсидел определенный срок в тюрьме, а также то, что Джек тесно сотрудничал со следствием по другим делам, новый срок ему не грозил.

И все могло закончиться только штрафом или выкупом. Было вероятно, что после нового года Джек, мать его, Картер снова станет абсолютно свободным человеком.

И что он будет делать дальше, я боялась даже думать.

Поэтому я решила лечить нервы готовкой и поддалась традиционному русскому помешательству перед праздниками.

К полудню я уже настругала миску «Оливье», заканчивала варить холодец, — потому что какой Новый Год без холодца? — и теперь фаршировала перцы.

Вот последние, как раз, мало походили на их российский вариант, потому что рис, фарш и особые арабские специи — все это для меня подобрал мясник в лавке, когда все-таки выпытал, что я собираюсь готовить и для чего мне мясо. Но пахло теперь изумительно, конечно. И вместо соленых бочковых огурцов для салата пришлось взять маринованные корнишоны, а консервированный горошек заменить свежезамороженным. Я хотела еще «Селедку под шубой», но достать нормальную селедку в Тунисе оказалось даже сложнее, чем вызволить Джека из карцера.

Одни только свежие багеты были идеальными, как и всегда: мягкие и пористые внутри с хрустящей корочкой снаружи. Я им даже в чем-то завидовала.

Сама я переодевалась трижды за сегодняшний день, но в итоге сошлась на том, что на кухне пригодится та одежда, которую я натянула на себя, когда поздно ночью отправилась в аэропорт.

Этой ночью вместе с волонтерами из организации мы посадили на самолет до Франкфурта первых двух девочек. Там их ждала пересадка на рейс до Торонто. Канада оказалась наиболее простым решением и максимально лояльной программой для беженцев из арабских стран. А еще там было полно снега. Вплоть до самой посадки только снег и занимал умы этих детей, какими они и были, несмотря на все то, что им довелось пережить.

Замира еще оставалась в Тунисе. Сейчас я помогала ей подтянуть школьные знания, и уже после нового года она могла вернуться к учебе в местной школе для девочек.

У меня были относительно ее будущего кое-какие свои планы, но сначала все-таки нужно было дождаться возвращения Джека.

Когда?… Господи, когда же уже?…

От стука в дверь мое сердце ухнуло в пятки. Я оказалась не готова. Стук в дверь снова разнесся по открытой планировке первого этажа глухим эхом.

Из рук моментально выпала ложка, которой я размешивала соус.

О боже.

За окнами завелась машина, и уехала по притихшей улице. Стук повторился.

О давай же, Лена. Оторви свою задницу от плиты. Или прикинешься, что дома никого нет? Язык прилип к небу, и я совершенно точно не собиралась спрашивать, кто там. Просто не могла. Облизала губы и крикнула:

— Открыто!

В конце позорно дала петуха, конечно же.

Причесала волосы пальцами, расправила футболку и посмотрела на ноги в пушистых носках. Черт. Хотела же снять заранее, каблуки там надеть, платье красивое, но как бы я в этом всем смотрелась на кухне?

Дверь медленно отворилась.

Я издала сдавленный писк и тут же зажала собственный рот руками.

Моргнула несколько раз, чтобы вернуть зрению четкость.

Он изменился. Даже его походка изменилась, раньше это была уверенная поступь хищника, мягкая, пружинистая, и на него нельзя было не смотреть.

Сейчас от каждого шага он хмурился, едва заметно, но мне было достаточно, чтобы понять — любое движение причиняло боль. Он почти не двигал руками, как и корпусом.

Зрение снова помутилось. Стало страшно, что если я моргну еще несколько раз, он исчезнет. А я проснусь с подушкой в обнимку, одна в гостинице или, что еще хуже, в Петербурге.

Раньше, чем я сообразила, что делаю, я уже сорвалась с места. Нас разделяло ничтожное расстояние в двадцать квадратов пустого холла, но после всего — даже оно казалось бесконечным.

Джек не исчез. Он был настоящим.

Я столкнулась с ним на полной скорости, и он охнул, когда я повисла на его шее.

Столько времени уговаривала себя, убеждала, что лучше будет сохранять дистанцию, не давить на него, не требовать ничего, а сама? Сама уткнулась носом в его плечо, потому что от хриплого, со свистом дыхания, меня охватывала самая настоящая оторопь.

— Элен… — выдавил он. — Ребра.

— Ох, прости, пожалуйста!

Джек, скривившись от боли, дышал часто и не глубоко. И при этом он улыбался. Без каблуков, в одних носках, я была гораздо ниже, чем он. Где-то по плечо.

Да, он изменился. Похудел и стал как будто еще выше, под глазами пролегли темные круги. Волосы отросли, и теперь падали на лоб. Правую бровь пересекал белый шрам, и я вытянулась, чтобы провести по нему пальцем.