Мне нужно было еще об этом поразмыслить.

Киллер сразу узнал Лили — наверное, видел ее по телевизору. Тот факт, что он стрелял сначала в нее, свидетельствовал о том, что она была главной целью преступника — фокусом его эмоционального напряжения. Но убийца стрелял также и в меня, а значит, преступник ревновал Лили к тому, с кем она должна была ужинать, то есть необязательно ко мне.

Я допускал и другое, менее комфортное для себя объяснение.

Мы с Лили относились к тем парам, которые не перестают заниматься любовью, когда дело идет к разрыву. Скорее наоборот. Мне кажется, что в те несколько последних месяцев мы делали это гораздо чаще и гораздо более спонтанно, в самых необычных местах: лифтах, переулках, туалетах, стенных шкафах. Мы впервые попробовали секс на свежем воздухе всего за месяц до завершения наших отношений (дело было в парке Хэмпстед-Хит). Однако наш последний раз оказался вполне традиционным — дома, в постели, при свечах, с кокаином. Это было за десять дней до того, как она меня бросила.

Лил пользовалась противозачаточными препаратами, но часто забывала принять их. Еще в самом начале мы договорились, что если один из нас переспит с кем-то без презерватива, то обязательно расскажет об этом другому, и мы будем пользоваться презервативами, пока оба не сделаем анализ на СПИД. Во время нашего финального разговора (диван, слезы, дурацкие попсовые песенки) я спросил Лили, спит ли она с кем-то еще. Ее ответ меня просто убил: «Не в этом дело».

Но для меня дело было именно в этом. Если она могла позволить себе такое легкомысленное отношение к нашему соглашению, я сам не собирался с ней оставаться.

Итак, хотя я вполне мог быть отцом ребенка, им с таким же успехом мог быть кто-то другой.

Насколько я понял, Лили решила сделать аборт примерно через пять недель после нашего разрыва. В последний раз у нас был секс (за десять дней до расставания) сразу после ее месячных. Если отцом был я, она должна была заметить их отсутствие примерно через три недели после разрыва. Но Лили не стала бы утруждать себя тестами на беременность. Она бы подождала еще один срок и лишь тогда начала бы беспокоиться.

Таким образом, отцом почти наверняка был я или кто-то, с кем она трахалась, пока мы еще были вместе. Иначе у нее просто не оставалось времени на то, чтобы забеременеть и начать волноваться по этому поводу за шесть недель, прошедших между нашим разрывом и ее смертью.

Было совершенно очевидно, что я должен больше узнать о ребенке.

24

Вернувшись домой, я обнаружил на автоответчике сообщение от Энн-Мари. Она приглашала меня встретиться где-нибудь, попить кофе. И оставила все свои телефоны: рабочий, домашний, мобильный.

Мне необходимо было отвлечься. Мне не хотелось оставаться одному. И мне казалось, что Энн-Мари идеально подходит в этом случае.

Когда мы встречались с ней еще при жизни Лили, у меня всегда возникало ощущение, что мы стоим на палубах двух кораблей, идущих параллельным курсом, и пытаемся подавать друг другу сигналы разноцветными флажками, не имея ни малейшего представления о такого рода сигнализации. Так мы и стояли, отчаянно дергаясь друг перед другом, и наши нелепые жесты выражали, как минимум, определенное желание общаться.

Я вспомнил одно связанное с ней происшествие, которое и на происшествие, по сути, не тянуло — так, небольшой эпизод.

Мы смотрели кино (не помню какое), а затем ужинали в ресторане (не помню каком). Нас было четверо: Лили, я, Энн-Мари и ее давний бойфренд. Мы сидели рядком в вагоне подземки. Лили и бойфренд развалились на сиденьях, вытянув ноги. Мы с Энн-Мари сидели прямо, закинув правую ногу на левую. Мы все немного выпили. Расслабились. О чем-то разговаривали. И я заметил, что наши ступни (мои и Энн-Мари) двигаются абсолютно синхронно, вместе с вагоном, наклонявшимся на поворотах туннеля и подскакивавшим на стыках рельс. Я сделал похожее открытие в детстве, когда скрепил резиночкой два карандаша и обнаружил, что ими очень удобно чертить параллельные линии (которые я тут же принялся везде после себя оставлять). Было интересно наблюдать, как наши ступни подскакивают, опускаются и снова подскакивают, будто в танце с нечеловечески идеальной хореографией, и мне казалось, что ни одно наше иное физическое движение не может быть таким отточенным, изящным и интимным. Отметив это, я сразу же очень смутился. Подумал, что каким-то непонятным образом я изменил Лили уже тем, что обратил внимание на это совпадение. Я быстро снял правую ногу с левой и положил левую ногу на правую. Но я не знал, что Энн-Мари все это время тоже следила за движением наших ног. И тоже обратила внимание на его синхронность. И тоже скрестила ноги иначе.

— Правда смешно они подскакивают? — спросила она.

Лили никогда ничего такого не заметила бы. Лили жила в мире другого масштаба.

Вот почему, когда бойфренд (по-моему, его звали Уилл) спросил «Кто подскакивает?» и Энн-Мари объяснила ему, Лили была слегка озадачена — пока мы не продемонстрировали им, что имели в виду, и они не присоединились к нашему развлечению.

(Энн-Мари явно не страдала от комплекса вины. Я бы, например, скорее умер, чем выдал подобный секрет.)

Так мы и просидели рядышком до конца поездки — Лили, я, Энн-Мари, Уилл, — наблюдая, как подска-ки-ва-ва-ва-ют наши ноги.

Я чувствовал себя отвратительно: сначала, породив эту интимность, я изменил Лили с Энн-Мари; Энн-Мари же с удовольствием открыла нашу тайну; и наконец мы вчетвером исполнили грубую пародию на эту интимность — пародию, которая все испортила.

Я набрал рабочий телефон Энн-Мари.

Она отреагировала на мой голос радостным восклицанием, а на мое предложение — безусловным согласием.

— Сегодня вечером?

— Э-э-э, — протянула она. — Ого! Быстро ты. Да.

Когда я пожаловался ей, что в центр мне ездить пока трудно, Энн-Мари ответила, что с превеликим удовольствием отведает со мной карри где-нибудь в моем районе.

— Ладно, пока, — сказала она.

Мое первое свидание после разрыва с Лили. Спустя полгода с хвостиком.

Интересно, как долго бы я воздерживался от новых знакомств, если бы Лили была жива. Подозреваю, что гораздо дольше. Я даже телевизор не мог смотреть, опасаясь увидеть рекламу с ней и услышать ее коронный вздох разочарования.

Как я слышал, фирма, производившая витаминизированные хлопья, один раз показала последний ролик с Витой и Геркулесом, помянув Лили траурной черной рамкой, после чего свернула всю рекламную кампанию. В целом смерть Лили мало повлияла на объем продаж ее продукции.

Энн-Мари приехала сразу после семи.

Она сделала шаг мне навстречу, намереваясь чмокнуть в щеку, но, заметив мою инвалидную коляску, которую я специально поставил так, чтобы ее было хорошо видно, заменила поцелуй на долгое объятие, как бы призванное защитить меня от всех напастей.

— Как ты себя чувствуешь? Все нормально?

Я пригласил Энн-Мари войти, желая до ресторана разделаться с подобными вопросами.

Некоторое время мы сидели на диване, и я описывал ей, что происходило с моим организмом в последние несколько месяцев.

Энн-Мари рассказала мне, что вокруг моего имени буквально из ничего возникло несколько городских мифов. По слухам, самые различные части моего тела были повреждены или отстрелены. Говорили, что я больше никогда не смогу ходить и/или трахаться. Что мне требовался постоянный уход, на который тратит все время моя мать. Что я спятил, и меня поместили в психушку за нападение на врача.

— Пожалуйста, пойди ко всем этим людям, — попросил я, — и скажи им, что эти их домыслы — чистая правда. Каждому так и скажи: чистая правда.

— Зачем? Они за тебя переживают. Я сама понятия не имела, что увижу, когда ехала сюда.

— Неужели мой голос по телефону звучит настолько отвратительно?

— Похоже, у тебя прекрасное настроение.

— Не дай себя обмануть, как другие.