(Так иногда мертвые отношения какое-то время сохраняются в обличье зомби — пока каждый из бывших партнеров догадывается о передвижениях другого и в состоянии предсказать их. Однако довольно скоро эти призрачные сведения устаревают, а отношения, и без того уже напоминающие покойника, разлагаются окончательно. К моменту гибели Лили наш с ней зомби оставался еще достаточно свеж — лицо на месте, глаза по-прежнему в глазницах и даже вращаются.)

Возникал только один вопрос: зачем Лили потребовалось звонить мне домой в 19.51, если она точно знала, что меня там не будет?

Впервые за долгое время я мысленно поблагодарил свою мать за беспредельную скрупулезность. Из тумбочки в прихожей я достал «Список сообщений, оставленных на автоответчике за время твоего пребывания в больнице».

Как я и предполагал, первое сообщение датировалось не тем днем, когда я сам установил автоответчик (четверг вечером), а начиная со следующего понедельника, через два дня после того, как в меня стреляли.

Хотя меня трудно было бы назвать мистером Популярность, я знал, что с пятницы до понедельника пусть один человек, но таки позвонит мне. Для большинства людей воскресенье — самый подходящий день недели, чтобы, сидя дома без дела, названивать другим людям, на которых им по большому счету насрать. Поскольку на меня готовы были насрать многие, кто-нибудь почти наверняка позвонил бы мне в воскресенье вечером.

Просмотрев список дальше, я не обнаружил в нем нескольких моих по-настоящему хороших друзей. Это были люди, с которыми я разговаривал почти каждый день. И они ни разу не позвонили? Конечно, это можно было объяснить тем, что они не звонили мне в пятницу, а в субботу уже узнали о моем состоянии. Но даже после понедельника некоторые друзья звонили мне на автоответчик и говорили так, как будто я мог им ответить. Одно сообщение моя мать описала следующим образом: «Расстроенный женский голос, всхлипывание с минуту имя не оставлено». Жаль, что я не знаю, кто это был. Может, Энн-Мари? Или другая тайная поклонница, сожалевшая о навсегда упущенной возможности?

Если верить записям матушки, все эти звонки начали поступать с вечера во вторник, что было маловероятно.

Оставалось только одно объяснение. Я отправился к своему автоответчику, и мое предположение подтвердилось: следователи изъяли мой автоответчик и заменили его другим, той же марки.

В одном я теперь мог быть уверен: полицейские знали, что хотела сказать мне Лили всего за несколько минут до того, как мы встретились в ресторане.

Я попытался сообразить, что это могло быть. Допустим, она догадывалась, что ее новость (беременность, аборт) наверняка меня сильно расстроит, — и в этом случае вполне возможно, что она звонила, чтобы оставить утешительное сообщение на моем автоответчике, которое я мог бы прослушать, вернувшись домой.

Но зачем ей было это делать еще до нашей встречи в ресторане? Она вполне могла позвонить мне после встречи и поговорить со мной с учетом моего конкретного состояния.

Второе предположение сводилось к тому, что ее секрет был слишком неприличным, чтобы говорить о нем на людях, и она решила доверить его автоответчику. Тоже маловероятно.

Возможно также, что она звонила, чтобы отменить нашу встречу, но когда поняла, что я не пошел домой переодеваться, отказалась от этой мысли и решила, что наш ужин должен состояться, раз она не может предупредить меня. Тоже вряд ли.

Наконец, у меня возникла еще одна догадка: может, она и не собиралась рассказывать мне о ребенке при встрече. Хотя для Лили подобная трусость была не характерна, все же ей никогда раньше не приходилось разговаривать со мной о таких неприятных вещах. Может, за ужином она просто сказала бы мне: «Я оставила сообщение на автоответчике. Из него ты все поймешь».

За одну минуту семь секунд? Все выложить?

Я отказался от этой теории, так же как и от остальных.

Для меня звонок Лили был загадкой. Я не знал ничего, в отличие от полиции, которая знала все.

После всех моих изысканий телефонный счет Лили выглядел примерно так:

30.08 09.15 (отключенный номер) 0:06:26 0.314

30.08 11.00 (неизвестный сотовый) 0:09:59 0.314

30.08 11.12 (сотовый матери Лили) 0:09:23 0.314

30.08 11.41 (нотариус Лили) 0:07:43 0.314

30.08 11.55 (салон «Видал Сассун») 0:03:33 0.042

30.08 16:25 (мой домашний) 0:00:13 0.042

30.08 16:27 (студия «Дискавери») 0:02:59 0.042

30.08 16:47 (домашний Лили) 0:04:44 0.158

30.08 19.51 (мой домашний) 0:01:07 0.042

30.08 19.55 (неизвестный сотовый) 0:03:01 0.042

30.08 21.52 (подружка Азифа) 0:02:01 0.042

30.08 21.54 (мать Азифа) 0:01:37 0.042

Когда я закончил, было уже шесть часов вечера, и я безумно устал.

Наверное, именно из-за усталости я совершил непростительную глупость, позвонив тому неизвестному абоненту, с которым Лили дважды разговаривала в свой последний день. Еще занимаясь телефонным счетом, я пять раз пробовал набирать его, и никто не отвечал, однако на этот раз я услышал в трубке хриплый голос.

— Кто это? — спросили на том конце. — Откуда у тебя этот номер?

Смутившись, я совсем забыл свой псевдоним и сказал:

— С вами говорит Конрад Редман из «Дайрект телесейлз интернэшнл»…

— Чего тебе нужно?

— Простите, наверное, я не вовремя. Я перезвоню. — Я отключился.

В этом голосе было что-то пугающее.

Кроме того, я по ошибке назвал ему свое настоящее имя, отчего мой страх только возрос.

37

Посещение театра в инвалидной коляске оказалось интересным приключением. Где бы я ни появился, все разговоры в непосредственной близости от меня мгновенно прекращались. Когда я покатил в бар, чтобы заранее заказать выпивку на антракт, люди разбегались передо мной, как перед танком «Шерман». (Я и был танком, но мои снаряды сеяли сострадание — никто же не хотел получить такой снаряд прямо в сердце.) Однако интересней всего было то, что мне не приходилось менять положение тела перед началом спектакля и в антракте, из-за чего все мое пребывание в театре воспринималось особенным образом. Другие зрители имели возможность переключаться с (относительной) сосредоточенности на расслабленность — меняя положение: они то сидели, то стояли. Для меня же все было едино: мой спектакль начался в тот момент, когда таксист позвонил в дверь и я уселся в коляску, чтобы открыть ему уже в образе инвалида, а закончился, когда таксист (другой таксист) высадил меня у дома.

Сама постановка оказалась такой, как я и ожидал. Декорации изображали исписанные граффити бетонные джунгли в бедном квартале Глазго. Шотландские таны были наряжены в яркие клетчатые спортивные костюмы и кроссовки. Макбет и леди Макбет были увешаны золотыми цепями и утирали носы акриловыми рукавами. Привратник походил на косноязычного уличного бродягу, знающего коды всех подъездов в округе. Видеокамеры на высоких столбах — символ жизни под наблюдением — следили за актерами и зрителями со всех четырех углов сцены. На большом телеэкране зрители видели себя — ряды голов в отраженном свете рампы. Режиссер, Саб Овердейл, желая модернизировать шекспировские драки на мечах, не придумал ничего лучше, кроме как вооружить все действующие лица мачете. («Макбетти с мачете» — так один из критиков озаглавил свою рецензию.) В общем и целом, как это обычно бывает в Королевской шекспировской труппе, актеры явно перегибали палку. Они старались оживить «скучные места» тем, что без необходимости выделяли и обыгрывали каждую фигуру речи. На сцене звучали десятки акцентов, от различных шотландских, свойственных как горцам, так и обитателям долин, до бруклинского и баварского. В постановке были использованы все фирменные приемы Королевской шекспировской труппы: мужчины громко топали по сцене, изображая мужественность, женщины были не более женственны, чем переодетые трансвеститы, массовка была слишком массовой и просто навязывала себя зрителю (каждый актер в ней пытался завладеть вниманием зала, прибегая к какому-нибудь эффектному трюку). Актеры постпенсионного возраста были убеждены, что декламация стихов — это прежде всего про-из-но-ше-ни-е, молодые актеры полагали, что стихи — это нечто вроде слэнга, а считавшие себя театральными мессиями актеры средних лет все свои реплики на более или менее узнаваемом английском буквально вколачивали в зрительный зал как гвозди: вот почему Шекспир по-прежнему актуален, вот почему он обращается к каждому зрителю, вот почему нужно увеличить финансирование театра.