Но очевидно, что для Энгельса было ясно, что со временем, особенно когда химия приблизится к осуществлению скачка от неорганического вещества к живому белку, недостающее физико-химическое обоснование жизни будет найдено и можно будет раскрыть природу (т.е. сущность) органических форм движения.
Однако все это отнюдь не означает, по Энгельсу, исчерпания качественной специфики живого и «сведéния» жизни к химии, как это утверждали механисты. Имея физико-химическую основу, сущность жизни (биологическое движение) не исчерпывается установлением ее структурной и генетической связи с более низкими (механической, физическими и химической) формами движения. Установление такой связи абсолютно необходимо для понимания сущности высшей формы движения, но недостаточно для исчерпания ее качественной особенности. Наличие низших форм движения, из которых исторически (генетически) возникла высшая (главная, по Энгельсу) форма и из которых она (структурно) состоит (Энгельс иногда называет такие низшие формы, при наличии высшей, «побочными»), не исчерпывает существа главной формы в каждом рассматриваемом случае. «Мы, – предсказывает он, – несомненно „сведем“ когда-нибудь экспериментальным путем мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но разве этим исчерпывается сущность мышления?»[73]
Успехи учения о высшей нервной деятельности, химии и электрофизиологии мозговых процессов, анатомии мозга, а также психологии и кибернетики с ее методом моделирования психических процессов, протекающих в мозгу, подтверждают и это предвидение Энгельса. Все яснее становится, что мышление имеет в качестве своей материальной основы физические и химические процессы, совершающиеся в веществе мозга, но не «сводится» к ним в духе механицизма, т.е. не исчерпывается ими в качественном отношении.
Говоря о материальных носителях (субстратах) отдельных форм движения материи, следует отметить исключительно яркие предвидения Энгельса, идущие по линии дальнейшего проникновения в глубь материи. В XIX веке химия достигла границы ее собственного предмета – атомов и химических элементов, и своими чисто химическими средствами эту границу она перешагнуть не могла. Физика же еще только набирала силы для осуществления такой задачи. Однако в головах многих ученых крепко засела тогда идея о том, что атомы вообще представляют собой последние, абсолютно простые и неделимые частицы материи, дальше которых вообще идти невозможно, так как они, дескать, неделимы и неразложимы в принципе никакими способами. Опираясь на мнение передовых ученых своего времени, Энгельс смело отстаивал мысль о том, что это не так, что атомы делимы и что за ними, по направлению в глубь материи, следуют какие-то иные, более простые и мелкие частицы; эти последние Энгельс условно называл «частицами эфира». «Но атомы, – писал он в 1885 г., – отнюдь не являются чем-то простым, не являются вообще мельчайшими известными нам частицами вещества. Не говоря уже о самой химии, которая все больше и больше склоняется к мнению, что атомы обладают сложным составом, большинство физиков утверждает, что мировой эфир, являющийся носителем светового и теплового излучения, состоит тоже из дискретных частиц, столь малых, однако, что они относятся к химическим атомам и физическим молекулам так, как эти последние к механическим массам…»[74].
В основе этого воззрения у Энгельса лежала диалектическая идея о том, что в природе не существует каких-либо абсолютно неизменных, «последних» частиц материи, из которых, как из первоначальных кирпичиков, построен якобы весь мир. Эта идея, полностью созвучная старой метафизике, была несовместима с диалектикой естествознания, а потому Энгельс категорически ее отвергал. Но отвергая ее, он тем самым должен был предсказать, что наука рано или поздно откроет изменчивость, делимость и внутреннюю сложность атомов, откроет, что атомы в структурном отношении образованы из каких-то других, более простых и мелких дискретных частиц, с которыми, возможно, связаны такие физические явления, материальные носители которых еще не открыты (лучистые, электрические). Та «бесконечность материи вглубь»[75], о которой позднее писал В.И. Ленин в «Философских тетрадях», была ясна и Энгельсу, так как без этого невозможно было бы развивать диалектику естествознания. Еще 16 июня 1867 г. Энгельс писал Марксу, что молекула, говоря словами Гегеля, это – «узел» в бесконечном ряду делений, узел, который не замыкает этого ряда, но устанавливает качественное различие. Атом, который прежде изображался как предел делимости, теперь – только отношение[76].
На такой основе строится, по Энгельсу, вся новая атомистика, проникнутая идеей развития материи в противоположность старой атомистике, которая исходила из представлений о неделимом атоме как последней частице и кирпиче мироздания. Энгельс предвидел, что если двигаться по нисходящей линии развития материи, то мы дойдем «до такой формы, где отсутствует тяжесть и где имеется только отталкивание»[77].
С тех пор, когда были написаны эти слова, физика открыла множество частиц, более мелких, нежели атомы, причем среди них были и структурные частицы самою атома (атомные ядра и электроны), а также, кроме электронов, целая плеяда элементарных частиц, простейшие из которых (фотоны – «частицы» света – и нейтрино различных разновидностей) действительно оказались лишенными тяжести (в смысле отсутствия собственной массы или массы покоя), а потому представляющими собой только то, что Энгельс называл «отталкиванием» (напомним, что он ставил знак равенства между отталкиванием и энергией). Но, разумеется, отсутствие массы покоя не означало, что эти частицы лишены материальности.
Особый интерес представляет прогноз Энгельса, относящийся к учению об электричестве. Сопоставляя состояние этого учения в начале 80-х гг. прошлого века с состоянием химии того же времени, Энгельс констатировал: «Вот это-то состояние разброда в современном учении об электричестве, делающее пока невозможным установление какой-нибудь всеобъемлющей теории, главным образом и обусловливает то, что в этой области господствует односторонняя эмпирия»[78]. Напротив, констатирует Энгельс, в химии благодаря дальтоновскому открытию атомных весов мы находим порядок, относительную устойчивость однажды достигнутых результатов и систематический, почти планомерный натиск на еще незавоеванные области, сравнимый с правильной осадой какой-нибудь крепости.
Открытие Дальтона состояло в том, что был найден материальный носитель химических процессов, и им оказалась дискретная частица химических элементов – химический атом. Именно открытие такого материального носителя, причем в конкретной форме атома, определило весь последующий прогресс химической науки. И вот Энгельс предвидит, что и в области электричества должно совершиться аналогичное открытие, т.е. должен быть найден материальный носитель электрических процессов. Другими словами, Энгельс предвидит, что и учение об электричестве со временем будет построено на основе такой же идеи дискретности, на какой со времен Дальтона строится химия. Он прямо говорит об этом: «И в самом деле, в области электричества еще только предстоит сделать открытие, подобное открытию Дальтона, открытие, дающее всей науке средоточие, а исследованию – прочную основу»[79].
Но так как атом и молекулу, а тем более частицу электричества, нельзя было видеть непосредственно даже в микроскоп, то единственно с помощью чего ее можно открыть, это с помощью теоретического мышления, опирающегося на всю совокупность экспериментальных исследований. Поэтому, для того чтобы вывести учение об электричестве из тупика, в какой оно зашло в результате господства узкого эмпиризма, нужно широко открыть двери для теоретического мышления, а вместе с ним и для диалектики.
