Маркс прочитал «Происхождение видов» только через год и тоже сразу оценил значение этого труда для своей теории: «эта книга, – писал он Энгельсу 19 декабря 1860 г., – дает естественноисторическую основу для наших взглядов». И та же оценка в письме к Лассалю 16 января 1861 г.: «Очень значительна работа Дарвина, она годится мне как естественнонаучная основа понимания исторической борьбы классов». А затем следуют важные высказывания о Дарвине в «Капитале» и т.д.[277].

Так в течение манчестерского периода шло количественное накопление материала, постепенно складывались предпосылки для новых обобщений.

Парижская Коммуна явилась поворотным пунктом в историческом развитии. После нее складывается новая историческая ситуация и вместе с тем начинается новый период в истории марксизма. Постепенно накапливаются новые элементы, которые приводят и к дальнейшему развитию материалистического понимания истории. Новые факторы, обусловившие это развитие, сводятся в основном к следующему.

Происходившие события свидетельствовали о возрастающей роли субъективного фактора в рабочем движении, о важной роли его в историческом процессе. Опыт Парижской Коммуны убедительно показал, что без массовой пролетарской партии, основанной на принципах научного коммунизма, успешное осуществление пролетарской революции невозможно. Еще в 60-х годах первая подобная партия возникла в Германии. В 70-х годах процесс образования таких партий развернулся во многих других странах. Борьба за правильные теоретические основы рабочих партий стала одной из главных задач Маркса и Энгельса.

Расширение сферы революционного рабочего движения, возникновение его в относительно отсталых странах, выход его за пределы стран сложившегося капитализма, за пределы Европы и Северной Америки, и прежде всего качественно новый этап революционного движения в России выдвинули на первый план проблему применения марксизма к этим новым условиям. Если марксизм возник как обобщение опыта главным образом западноевропейской истории, то его распространение в других странах мира обусловливало необходимость обобщения все более широкого исторического опыта, а это и приводило ко все более глубокому обобщению (в смысле создания более всеобъемлющей теории) самой этой революционной теории.

Дальнейшего обобщения теории (в указанном смысле) требовали и новые научные открытия, важнейшим из которых явилось великое открытие Моргана, давшее ключ к действительному пониманию первобытной истории.

Все эти факторы определяли необходимость дальнейшего развития материалистического понимания истории. Но весьма знаменательно, что именно в это же время шел процесс развития марксистской теории и в другом направлении. В эти годы (1873 – 1883 гг.) Энгельс специально разрабатывает диалектико-материалистическое понимание природы. Таким образом, после Парижской Коммуны марксизм вступает в новый период своего всестороннего развития.

В первые два года после Парижской Коммуны в центре внимания Энгельса – борьба с бакунистами. А здесь главный вопрос – о государстве. Этому посвящены ряд писем и специальная статья «Об авторитете». Анализ этих материалов выявляет определенные сдвиги в марксистском учении о государстве, которые произошли после Коммуны и были стимулированы борьбой против анархизма.

В связи с критикой бакунизма Энгельс затрагивает проблему государства в письмах к Кафьеро 1 июля, Лафаргу 30 декабря 1871 г., Терцаги в январе и Куно 24 января 1872 года[278].

Эта критика бакунизма нашла свое завершение в статье Энгельса «Об авторитете», написанной в октябре 1872 года. Энгельс с поразительной ясностью формулирует и разрешает вопрос о необходимости авторитета.

«Некоторые социалисты, – говорит он, имея в виду бакунистов, – начали в последнее время настоящий крестовый поход против того, что они называют принципом авторитета… Авторитет в том смысле, о котором здесь идет речь, означает навязывание нам чужой воли; с другой стороны, авторитет предполагает подчинение… Спрашивается, нельзя ли обойтись без этого отношения, не можем ли мы – при существующих в современном обществе условиях[279] – создать иной общественный строй, при котором этот авторитет окажется беспредметным и, следовательно, должен будет исчезнуть. Рассматривая экономические, промышленные и аграрные отношения, лежащие в основе современного буржуазного общества, мы обнаруживаем, что они имеют тенденцию все больше заменять разрозненные действия комбинированной деятельностью людей… Комбинированная деятельность, усложнение процессов, зависящих друг от друга, становятся на место независимой деятельности отдельных лиц. Но комбинированная деятельность означает организацию, а возможна ли организация без авторитета?

Предположим, что социальная революция свергла капиталистов… Предположим… что земля и орудия труда стали коллективной собственностью тех рабочих, которые их используют. Исчезнет ли авторитет или же он только изменит свою форму?»

Анализ особенностей современной, крупной промышленности показывает, что в силу самого характера современного производства воля каждого отдельного участника комбинированного производственного процесса неизбежно должна подчиняться либо воле одного руководителя, либо, если это возможно, воле большинства. «Желать уничтожения авторитета в крупной промышленности значит желать уничтожения самой промышленности».

«Итак, – формулирует Энгельс свой общий вывод, – мы видели, что, с одной стороны, известный авторитет, каким бы образом он ни был создан, а с другой стороны, известное подчинение, независимо от какой бы то ни было общественной организации, обязательны для нас при тех материальных условиях, в которых происходит производство и обращение продуктов.

С другой стороны, мы видели, что с развитием крупной промышленности и крупного земледелия материальные условия производства и обращения неизбежно усложняются и стремятся ко все большему расширению сферы этого авторитета. Нелепо поэтому изображать принцип авторитета абсолютно плохим, а принцип автономии – абсолютно хорошим. Авторитет и автономия вещи относительные, и область их применения меняется вместе с различными фазами общественного развития. Если бы автономисты хотели сказать только, что социальная организация будущего будет допускать авторитет лишь в тех границах, которые с неизбежностью предписываются условиями производства, тогда с ними можно было бы столковаться…

Все социалисты согласны в том, что политическое государство, а вместе с ним и политический авторитет исчезнут вследствие будущей социальной революции, то есть что общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции[280], наблюдающие за социальными интересами. Но антиавторитаристы требуют, чтобы авторитарное политическое государство было отменено одним ударом, еще раньше, чем будут отменены те социальные отношения, которые породили его» и т.д.[281].

В этой работе Энгельса, как и в предшествующих ей высказываниях его против анархизма, явно обнаруживается сдвиг, определенное перемещение акцента в марксистской концепции государства. Раньше Маркс и Энгельс подчеркивали главное, специфическое в своей концепции – классовый характер государства: государство – это продукт и проявление непримиримости классовых противоположностей, это орудие классового господства. Теперь, когда бакунисты вульгаризировали и довели до абсурда требование уничтожения государства, возникла объективная необходимость подчеркнуть и другую сторону – связь государства с выполнением определенных функций, удовлетворяющих некоторые общие интересы общества в целом. Если раньше в отношении будущего акцентировалось главное – неизбежность устранения государства, то теперь, во-первых, в большей мере стала подчеркиваться необходимость пролетарского государства, диктатуры пролетариата для переходного периода и, во-вторых, усилилось внимание к тому, что останется в коммунистическом обществе от государства после его отмирания как политического государства.