Несомненной заслугой Смита является признание объективного характера экономических отношений, в общем последовательное проведение принципа каузальности, обусловленности тех или иных экономических явлений известными причинами, которые не зависят от сознательной цели. Так, разделение труда с его выгодами для общественного производства, для общего благосостояния было представлено Смитом не как результат чьей-либо мудрости и предвидения, а как последствие медленно и постепенно развивающейся склонности к торговле, к обмену одного предмета на другой. Мясник, пивовар или булочник торгуют друг с другом не в силу взаимной благожелательности, а потому, что каждый из них стремится соблюсти собственный интерес. Однако эти объективно складывающиеся отношения, достигающие своего наибольшего развития на буржуазной основе, этот «естественный порядок» Смит абсолютизировал, считал его нормой для всех народов и эпох, другие же общественные формы объявлял, напротив, отступлением от «естественной нормы», родом заблуждения.
Обращаясь к новейшему и вульгарнейшему варианту буржуазной политической экономии, представленному «основополагающим критиком» и «реформатором» социализма Е. Дюрингом, Энгельс показал, что и здесь дело шло не об исторических законах, а о так называемых естественных законах, формулировка которых претендовала быть «вечными истинами», «окончательными истинами в последней инстанции».
Вместо того чтобы выводить законы распределения из производства и обмена, Дюринг конструировал волюнтаристско-идеалистические схемы, вроде схемы «двух лиц», хозяйственные силы которых комбинируются и которые договариваются между собой относительно своих целей. Или же одна сторона насильственно низводится другой в процессе совместной деятельности до положения «простого раба или простого орудия для хозяйственных услуг». Причина и венец всему – голое насилие, возникающее и существующее благодаря случайным обстоятельствам, достойное осуждения, как факт безнравственный и несправедливый.
Таким образом, теорию распределения Дюринг перенес «с экономической почвы на почву морали и права, т.е. из области прочных материальных фактов в область более или менее шатких мнений и чувств»[96]. Из ложных субъективно-идеалистических представлений Дюринга вытекали его политические декламации с требованиями немедленно привести распределение продуктов труда в соответствие с универсальными и вечными нравственными и справедливыми принципами, без всякого учета тех действительных причин, которые делают необходимой данную форму распределения, без указания на необходимость устранения или изменения реальных причин действительно несправедливой капиталистической формы распределения.
В Германии после выхода «Капитала» Маркса явно в противовес экономическому учению марксизма громко заявили о себе сторонники так называемого «исторического метода» в экономической науке, подменявшие теоретический анализ объективных закономерностей производства и обмена именно регистрацией и поверхностным описанием великого множества фактов. Причем, чтобы отвести от себя обвинение в ненаучности, они действительно научные школы политической экономии, в том числе буржуазных классиков, третировали как умозрительные, оторванные от жизни, а свою «политическую экономию» всячески восхваляли, уверяя, что она носит характер науки практической и потому необходимой. В этой, объективно закономерной метаморфозе буржуазной экономической мысли Энгельс видел один из признаков ее крайнего разложения. Он писал однажды Н.Ф. Даниельсону: «Чтобы показать Вам, до каких глубин деградации пала экономическая наука, Луйо Брентано опубликовал лекцию „Классическая политическая экономия“ (Лейпциг, 1888), в которой он провозглашает: общая, или теоретическая, политическая экономия ничего не стоит; вся сила лежит в специальной, или практической, политической экономии. Как и в естествознании (!), мы должны ограничиваться описанием фактов; такие описания бесконечно выше и ценнее, чем все априорные выводы. „Как в естествознании!“ Это неподражаемо! И это в век Дарвина, Майера, Джоуля и Клаузиуса, в век эволюции и превращения энергии!»[97]. Адепты «исторического метода», в данном случае Л. Брентано, как видим, свою точку зрения пытались подкрепить ссылкой на естествознание. Но это была попытка с негодными средствами, ибо выдающиеся успехи в области естественных наук как раз и были связаны с установлением законов, скрытых от поверхностного наблюдения, выражавших самую суть явлений объективно существующей природы. Прогресс в биологии, физике и других естественных науках, как и в экономической науке, лежал на путях проникновения в глубинные процессы.
Метод Маркса, метод марксистской политической экономии, – материалистическая диалектика, наука о всеобщих законах развития материального мира и его познания.
Основные законы диалектики и диалектической логики сформулировал Гегель, но у Гегеля, подчеркивал Энгельс, диалектика имела извращенный вид, она должна была выражать «саморазвитие мысли» и, следовательно, внутренняя диалектика материальных вещей, существующих независимо от того, что мы знаем и думаем о них, могла быть лишь отблеском, отражением этой «саморазвивающейся мысли».
Вместо абстрактных конструкций Гегеля, которые, правда, заключали в себе очень важные переходы, например количества в качество и обратно, Маркс, удерживая открытие этих важных переходов, дал живую и убедительную картину конкретного развития общества.
Примером научно достоверного изложения действительности, подтверждающего в то же время истинность умозрительно установленных Гегелем диалектических переходов, является, в частности, анализ у Маркса в «Капитале» истории и природы товара, кристаллизации из товарного мира особого товара – денег и превращения денег в капитал.
Материалистическая диалектика как метод политической экономии предполагает не сочинение фантазий, наукообразных, голых и оторванных от жизни схем, созерцание открывающихся взгляду фактов, а, напротив, изучение реальных экономических отношений, проникновение в самую суть фактов и их взаимосвязей, строгий их отбор и систематизацию, выявление движущих сил и ведущих тенденций общественно-исторического развития.
При анализе экономических форм, указывал Маркс, невозможно пользоваться обычными «орудиями» естествоиспытателей – микроскопом и химическими реактивами. С тех пор, когда это говорилось, совокупность конкретных приемов и средств научного исследования, разумеется, стала неизмеримо богаче. И не только у естествоиспытателей. На службу изучению экономических процессов пришла новейшая электронно-вычислительная техника, применение получает математическое моделирование. Однако и теперь, как и 100 лет тому назад, огромное, если не первенствующее, значение в политической экономии имеет сила абстракции – умение сводить общее содержание, заключающееся в вещах и отношениях, к наиболее обобщенному мысленному выражению. Выведенные таким путем абстракции являются подлинно научными, они хорошо служат познавательным целям. Такие абстракции не являются продуктом умственного произвола. Они в форме мысли отражают только то, что фактически заключено в интересующих исследователя вещах и отношениях.
Научные абстракции, научные понятия должны выражать суть вещей, их взаимные отношения, их движение, развитие. «Ведь само собой разумеется, – писал Энгельс, – что, когда вещи и их взаимные отношения рассматриваются не как постоянные, а как находящиеся в процессе изменений, то и их мысленные отражения, понятия, тоже подвержены изменению и преобразованию; их не втискивают в окостенелые определения, а рассматривают в их историческом, соответственно логическом, процессе образования»[98]. Примером логического прослеживания внутренних связей исторического процесса становления и развития товарного производства, объяснения этого процесса в мышлении Энгельс считал, в частности, закон стоимости. Это не фикция, не произвольная гипотеза, а научное отражение действительных отношений[99].
