Наслушавшись лесных звуков, он пристраивался рядом и набирал чернику, отправляя в рот горсточку за горсточкой. А мама рада-радехонька показать, где кустики побогаче: пусть зятёк отъедается, насыщает организм витаминами. Натуральная ягодка полезнее, чем кубики сухих концентратов.

Неожиданно Егор привстал и замер. Застыли и мы с мамой.

— Что?

— Похоже… — Он поднялся и сделал пару шагов, вглядываясь в глубину чащи.

— Медведь? — ахнула я сдавленно. Удержите меня кто-нибудь, пока я не ринулась из леса, ломая вековые сосны.

— Нет… — ответил муж. — Лиса или куница… Или лось. Эх, лук бы мне сейчас. — Он натянул воображаемую тетиву и, прицелившись, выпустил воображаемую стрелу. — И был бы у тебя, Эвка, лисий воротник на пуховике.

— Гош, с луком нужно уметь обращаться. Это ведь не пневматика в тире.

— Ничего сложного, — пожал он плечами. — Главное, приноровиться. Пойду, погляжу, кто в лесу живет.

Егор отправился в очередной обход, а мы продолжили сбор ягоды. У мамы ловчее получалось, но и мой туесок быстро наполнялся. Гоня прочь беспокойство и выискивая мужа глазами, я решила между делом заняться расспросами.

— Мам, а как ты обучаешь письму? Ученикам нужны тетради, и много.

— На самом деле требуется не так уж и много. Вместо тетрадей у нас используют отбеленные холстины — льняные или конопляные. Их натягивают на деревянные рамочки и сбивают вместе. Получается что-то вроде папки. А пишут перьями и чернилами, которые придумал Святозар Павлович. Он же по профессии химик и помимо лекарства проводит различные эксперименты. Необыкновенный человек.

Да, Святозар Павлович — неоднозначная личность. Прямо-таки одиозная фигура. И редкостный упрямец.

— Когда "тетрадь" исписывается, ее стирают и крахмалят. Чернила смываются, и тетрадь снова готова к письму, — пояснила мама. — Обычно у каждого ученика четыре тетради — для письма и счета.

Из-за деревьев показался Егор, и вид у него был несколько смущенный.

— Ну, что, поймал воротник мне на пуховик? — поддела я муженька.

— Не поймал, но уверен, что тут балует лиса. Зато вот кого схватил.

Муж продемонстрировал белку, которую держал за хвост. Поначалу я решила, что она мертва, но подрагивающие усы и нос животного доказали обратное. В глазках-бусинках отражались наши с мамой изумленные лица.

— Какая хорошенькая! Откуда взялась? Она живая? Как ты её поймал? Может, она больная? — завалили Егора вопросами.

Подергивание задних лапок белки навело меня на здравую мысль.

— Nerve candi[56]*! Она парализована!

— Примерно так, — признал мой мужчина. — Случайно выпустил в неё заряд.

— Может, её выбросить? — предложила мама. — Смотри, как тяжело дышит. Наверняка заразная, а для ребеночка это опасно.

— А если на мех пустить? — поинтересовался Егор.

— Летом он жидкий, оттого и неноский.

— Ну вас, — выхватила я белочку и понесла к летнику, поглаживая. — Какой богатый хвостик! А какие замечательные ушки! Бедненькая моя. Представляю, каково тебе. Бельчатки ждут мамочку, а тебя охотник-злодей едва не укокошил.

— Эвка, между прочим, я тебя защищал! — крикнул вслед муж. — Хоть бы спасибо сказала.

— Спасибо! От меня и от белки.

Приоткрыв дверцу летника и подперев поленом, я положила белочку на порожек. Здесь её, немощную, никто не тронет, а когда она оклемается, то убежит в лес.

Чернику мы набрали быстро, а вот малину оставили на основное блюдо. Совки не помогут при сборе ягод с колючих кустов, поэтому набивать туеса придется дольше. Малинник располагался левее черничника, и Егор перенес костровища. Несмотря на прокол с белкой, он заразился азартом. Оказывается, охотнику-висорату не нужен лук со стрелами. Главное — попасть заклинанием в движущуюся мишень, и вуаля! — дичь схвачена. Воодушевившись, муж пропадал в окрестностях, то исчезая меж деревьев, то появляясь. Он прислушивался и приглядывался, но увы, дым от костров распугал лесных жителей. Я рассказала маме, в чем состоит суть nerve candi, и объяснила, что, в зависимости от величины заклинания, онемение мышечных тканей может длиться от нескольких часов до суток. А поскольку маленькая белочка приняла на себя удар, то парализация наступила практически мгновенно и протянется довольно-таки долго.

— Надо же, какие чудеса, — покачала головой мама.

— Ты видела результат, — кивнула я на домик, где осталась обездвиженная белка. — А когда увидишь заклинание, онемеешь от красоты. Оно переливается на свету всеми оттенками фиолетового, — заключила с восторгом, но мама скептически покачала головой.

— Гош, не переборщи! Отдача скрутит! — крикнула я мужу, показавшемуся из-за дерева. Он отмахнулся, мол, помню, не отвлекай от процесса.

— Есть хочу, — ответил. — Готовьте обед.

И мы с мамой взялись за готовку. Развели огонь в костровище возле летника, выложили в котелок говяжью тушенку с гречневыми хлопьями из пакетика и залили водой из бурдюка. Вскоре по поляне поплыл аппетитный дух, от которого я чуть не подавилась слюной. Обед вышел вкусным и сытным, наверное, потому что оказался приправлен свежим воздухом с хвойным ароматом. Ложки работали дружно, выгребая содержимое котелка. Каша из концентрата вприкуску с огородной зеленью и хлебушком пошла на ура. Муж и слова не сказал на то, что ему пришлось есть деревянной ложкой. После обеда он сладко потянулся:

— Эх, хорошо.

Никто и не спорит. Просто замечательно.

— Ой, смотрите, — показала мама.

Из летника вывалилась жертва стихийной охоты. Посидела, повертела ошалело головой, осмысливая действительность, и пьяненькими шажками двинулась к ближайшей сосне.

— Эгей! — крикнул Егор, и спугнутая белка взлетела по стволу, но не удержалась и свалилась с шумом в заросли. Мышцы-то не до конца оттаяли. Мы смеялись до колик, а белка кривыми зигзагами драпанула в лес, заваливаясь то на один бок, то на другой.

После трапезы мы продолжили сбор малины, и Егор напомнил, чтобы я не усердствовала. Он опять отправился в обход территории, но с гораздо меньшей жаждой охоты. Когда муж удалился на достаточное расстояние, я решила, что подоспел благоприятный момент.

— Мам, Мурена тебе угрожал?

— Нет, — ответила она, напрягшись.

— Не отпирайся. Я же вижу. Он смотрит на тебя так, будто хочет слопать.

— Эвочка, тебе показалось. — Мама отвернулась к стеблю, усыпанному ягодами, пытаясь скрыть замешательство.

— Вовсе нет. Слушай, у тебя не болела голова после разговоров с ним? Мышцы не тянуло? Может, озноб или сухость в горле? Случались провалы в памяти? К примеру, пять минут назад ты говорила с Муреной у калитки, а опомнилась в доме, но хоть убей, не помнишь, как там оказалась. Было такое?

— Не было.

— Чего же он добивается? — размышляла я вслух. — Ну, а ты? Неужели не замечаешь?

— Эвочка, не бери в голову. Он кат. Ему положено смотреть на всех с подозрением.

— Нет, не на всех. Вдруг он надеется выведать секрет самородного золота? Надо припереть его к стенке. Пусть объяснится начистоту.

— Нет! — воскликнула мама. — Не нужно никуда его припирать.

— Почему? Меня напрягает, когда он сверлит тебя взглядом. Никого не сверлит, а к тебе привязался.

— Это пустяки, Эвочка. Не обращай внимания.

— Ничего себе пустяки. Меня, например, они нервируют. Вот поеду в Магнитную и скажу Клещу, что его подчиненный не дает житья моей маме.

— Эвочка, нет! Он не угрожал мне ни разу. И не выведывал. Просто у него взгляд… тяжелый, — сказала мама замученно. Видно, я допекла подозрениями и угрозами.

— Вот именно, тяжелый, — согласилась я и представила Мурену: как он коробки носит и на маму зыркает, а она кусает губы. — Постой! — осенило меня. — Так он смотрит на тебя… как мужчина?!

— Не хочу говорить об этом. — Мама переключилась на следующий стебель с малиной. — Это неправильно. Ты моя дочка, и… словом, это неправильно.