— После вас.

Не разбудив ни одну мышь в гостинице они спустились на нижний этаж, после чего незаметно ускользнули из здания.

Одинокий ветер разгуливал по широким безмолвным улицам Делового квартала. Но Аргелайн не спал — где-то за окнами каменных домов трепыхалась жизнь: супруги предавались любви; догорали свечи на подоконнике; старики под гулкий треск очага знакомили юношей с ремёслами, девочек — с вышиванием.

По любопытному лицу Ги было понятно, что и он тоже представляет себе домашний уют. Если бы не долговая кабала его семьи, которая вырвала его из детства в рабство, он жил бы сейчас в одной из этих инсул[1], или у себя на родине в Терруде. Иногда трибун задавался вопросом: «Почему Ги остался со мной?»

— Как только доберёмся до храма, — сказал Магнус, — ты постоишь на улице, хорошо? Мой братец даже в редкие минуты разумности не захочет видеть бывшего раба.

— Слушаюсь, — кивнул Ги, — если так, то придётся.

Они вышли к узкому переулку. На его протяжении светили красноватые фонарики, зажжённые с помощью сенехара, дорожный камень притворялся мозаикой, впитавшей оттенки алого.

— Это правда, что Храм Талиона самый большой из всех в городе? — спросил Ги.

— Нет, есть храмы и больше. — Магнус глянул на крыши, надеясь увидеть чёрную полосу купола. — Однако, этот — самый главный.

— Насколько больше?

— Достаточно, чтобы внушать трепет доверчивым мышкам.

Впереди замерцали огни Площади Правосудия. Раздался крик — это с крыши сорвалась заблудившаяся чайка, что не успела найти гнездо до заката.

— Господин Сцевола, наверное, с вами бы не согласился, да?

Магнус улыбнулся.

— Наверное. — Свет красных фонарей перекрашивал бледно-синее лицо Ги, присущее его народу, в тёмные тона. — Мой брат не согласился бы и с тем, что это мы, патриции, придумали богов, чтобы держать народы в узде.

— Получается, никаких богов не существует? — не унимался Ги.

— Если они и существуют, им нет до нас никакого дела. В нашей семье так называемые боги почитались уже сотни лет. Сила, Разум, Закон и Страсть… додумались же! — Магнус, довольный тем, что их никто не видит, по-плебейски сплюнул на обочину. — Уже двадцать лет прошло, а я и сейчас помню, что мне сказал брат на Обряде Имянаречения. Что боги следят за всем, что мы делаем. Они вершат справедливость, историю, без них в мире случится беспорядок… Ги, ты помнишь тех людей на колёсах? Это ли не беспорядок?

Его вопрос остался без ответа. И неудивительно. Все рабы не понаслышке знают, как тщетны упования на богов, когда сзади тебя подгоняют плетью. Магнус видел, как толпы рабов сгоняли в пещеры просто потому, что одному родовитому вельможе привиделась там золотая жила… одному родовитому вельможе — не богу.

Через минуту они вышли на площадь, залитую огненными брызгами. Светочи в ромбообразных жаровнях плясали под сиртос ленивого ветра, но в них не было нужды: небо, покинувшее плен высоких крыш, само искрилось звёздами.

— Здесь бы поместилось войско! — воскликнул Ги.

— Кто бы сомневался.

Его взгляд угодил в исчирканную колоннами громаду, наилучшее из доказательств того, что они пришли к Храму Талиона.

К пронаосу[2] широкими маршами поднималась лестница. Площадь распростёрлась перед ней, и робкий лунный свет, стелясь по ступеням, лобзал мрамор плит. Веяло ритуалами и опасными запретами. Веяло смертью и кровью.

— Что ты хочешь этим сказать, дорогой братец? — Магнус в растерянности сложил руки крест-накрест. — Похвастаться?

— Я сяду там, хорошо? — Ги указал на самую близкую ступеньку.

— Лучше пожелай мне чистого рассудка!

Магнус начал подъём по лестнице. Из подозрительно открытых дверей выходил странный речитатив. «Тен-там… урртом… теке-теке-там». На полпути остановившись, трибун обернулся к Ги. — Эй. Не уходи только, слышишь?

Гиацинт сделал жест, означающий, что он понял.

«Тен-там… тен-там… теке-теке-там». Различить женские и мужские голоса было практически невозможно, мистический хорал смешивал их, как краски в палитре. Тихо шуршали трещотки, а может — шипели змеи, заговорённые жрецами? И они вращались под бряканье литавров, кобры у ног колдуна.

Редкий всхлип авлоса ускорял причитание, шипение трещоток и стук литавров, но ненадолго, голос как бы обрывался, дробь стихала, и снова размеренной походкой со стороны дверей шёл причет: «тен-там… теке-теке-там… урртом…»

Магнус замялся в дверях. «Пустяковина, долго не задержусь… Это безумие какое-то». Шаг. Другой. Магнус оказался внутри, прижав к груди левую руку, а правую спрятав в складки тоги.

Сердце речитатива — Овальный холл. В центре его блестела двухметровая статуя мужчины с бородой, держащего в одной руке меч, в другой свиток. Холл воздевал руки кариатид к углублениям обсидианового купола. Идола окантовывал треугольный сад, росший в нем лядвенец должен был, вероятно, иметь какое-то символическое значение, но Магнус в символах не разбирался. Ему они грезились такой же бесполезной мишурой, как золото на доспехах или бриллианты в эфесе меча.

Около изваяния Талиона собрались фециалы в изжелта-красных трабеях[3] и послушники в серых мантиях. Только один человек сидел на коленях, погружённый в молитву. Его чёрно-зелёная тога касалась пола.

Не нужно было иметь третий глаз, чтобы понять, кто здесь Гай Ульпий Сцевола.

— Неужели встретить любимого брата нельзя как-нибудь иначе? За кубком вина, например?

Вряд ли эти слова долетели до ушей Сцеволы, озабоченного лишь угождением Невидимым.

— Не понимаю, к чему это!

«Тен-там… тен-там… теке-теке-там».

Фециалы закружились вокруг статуи. На долю секунды они поворачивались к Магнусу, но смотрели не на него, а как бы насквозь, прежде чем пропасть за ногами идола. Магнус увидел на верхней галерее закутанного в балахон старика, пристально глядящего в его сторону. «А это ещё что за шут?»

Судя по блеску в глазах и надменному виду чудаковатый синеволосый дед явно был не в себе.

Но трибуна не хватило на долгую игру в гляделки. Желание повернуться и выйти становилось сильнее. Он подошёл ближе к жрецам, лелея надежду, что ритуальный балаган когда-нибудь прервётся, надо всего лишь подождать. «До утра они закончат»

Магнус ошибся. Закончили они раньше. Уже спустя несколько секунд мужчина в тоге встал и приложился лбом к идолу. Ростом он превосходил остальных, кроме разве что Магнуса, потому как Магнус от рождения был выше, чем Гай. В том, что это был именно Гай, можно было не сомневаться. Те же кучерявые волосы, тёмно-коричневые, как у отца. Та же осанка, гордая, словно Гай был не магистром оффиций, а своим богом-покровителем. Магнусу вдруг подумалось, что из него вышел бы отличный актёр. Гай с лёгкостью сыграл бы в театре кого угодно.

Как только Сцевола выпрямился, фециалы перестали танцевать и поклонились: сначала ему, потом идолу.

Магнусу наконец-то повезло встретиться с ним лицом к лицу, когда брат повернулся, чтобы ознаменовать конец ритуала речью. На его сухом уставшем лице, как пожар в осеннем лесу, горела улыбка. «Он не устал», пролетела мысль, «он никогда не устаёт».

Повеяло ирисом и майораном — кто-то выронил масляные благовония.

Если бы Магнус верил в богов, он бы сказал, что в этот момент его подтолкнула какая-то неведомая сила. Но, к счастью, он в силы не верил, и двинулся к фециалам только потому, что вакханалия окончена и теперь — уж по-любому — можно спокойно поговорить.

Крепкие руки магистра обняли его.

— Сколько Мы не видели тебя, брат? — сказал он хорошо знакомым Магнусу резким и открытым голосом. — Целая вечность прошла с тех пор, когда ты покинул Нас!

Трибун похлопал брата по спине.

— Поговорим в другом месте? — Магнус неуверенно огляделся. — Сам понимаешь.

Последние слова он произнёс шёпотом, чтобы эхо не разнесло их по храму. Магистр оффиций понимающе кивнул, и протянул руку в сторону верхнего этажа.

— Как тебе будет угодно, — проговорил Гай. — С лоджии открывается захватывающий вид на площадь. Надеюсь, ты ещё не научился бояться комаров, пока ехал к Нам, добрый брат.