Уходящий свет озарял Юстинию, словно магия — блуждающий огонёк. Её волосы взвихрил морской ветер. Подошвы её обуви утонули в румяных тонах песчаного пляжа. Другому она бы показалась романтичным взрослым ребёнком, но Сцевола знал, что заставляет её смотреть на воду: самая серьёзная вещь — вера.

Такой Юстиния виделась ему. Сильной, но осторожной, с надеждой, но без ребячества, верной и рассудительной, и вместе с тем, как стрекоза, не находящей покоя. «В душе у меня нет моря» — говорила она, и вот глядит в него, ожидая что-то услышать… и ничего не услышит, ибо тот, кто может помочь ей — стоит у неё за спиной.

— Как называется это место? — внезапно спросила она.

— У него нет названия.

— Как? — Она повернулась к нему. На её лице проскользнул лучик удивления. — У всех берегов должны быть названия.

— Там, откуда вы, возможно. Но это особый берег.

— Как-то это… непривычно, что ли. — Юстиния обернулась на морской прилив. — На архипелаге я знаю все берега.

Она сняла башмачки и босыми ногами подбежала к воде.

— Эй, давайте сюда!

— Солнце уже почти зашло, Юстиния. Скоро будет холодно. Нам лучше вернуться во дворец.

— Какая вода! — Юстиния будто не услышала его. — А почему этот берег такой особый?

«Потому что ты ходишь по нему».

— Есть старое плебейское поверье… рассказать? Но обещайте, что затем Мы уведём вас обратно.

— Тогда разувайтесь, благородный магистр! — кинула она, умываясь волной. — Или вы боитесь воды?

— Зачем Нам разуваться? — Сцевола издал скупой смешок. — Наши ноги прекрасно чувствуют себя в сандалиях.

— Да ладно вам, господин! Неужто Ваша Светлость никогда не отдыхала?

Сцевола набрал воздух в лёгкие. Ему не хотелось смущать девушку, но и лезть в воду, уподобляясь ребёнку, тоже.

— Ваша взяла. — Он принялся развязывать сандалии. — Но если Нас увидят в таком неприятном положении… нет, пожалуй, Мы останемся на песке.

— Ну уже что-то! Давайте своё поверье…

Когда ступни коснулись пляжа, в кожу пробрался приятный холодок, зёрна песка защекотали её. Сцевола предпринял пару шагов к Юстинии, но от морской воды держался в стороне.

— Поверье..? — переспросил он.

— Вы хотели что-то мне рассказать.

— Ах, верно, верно. Про безымянный берег. — Он, раздумывая, запустил руку в волосы. «Поведать ей всю историю или вкратце? Всю — будет красиво, женщины любят красивые истории, и она это оценит. Вкратце — поскорее освободимся…»

Недолго думая, он остановился на первом варианте, обещая себе по возможности сокращать рассказ.

— У этого берега никогда не было названия. — Прибой приглушил его голос, и Сцеволе пришлось повторить. — У этого берега никогда не было названия, поскольку старик, что погиб здесь, проклял это место. — Магистр сделал паузу, когда Юстиния присела на камень. — Его имени история тоже не сохранила, как и имён трёх его дочерей, что жили в хижине неподалёку от берега. Все трое любили отца, но лишь одна, старшая дочь, обладала завидной красотой, и деревенские отщепенцы безнадёжно искали её руки. Младшие же ей завидовали, у мужчин они не пользовались ни любовью, ни известностью, были скверны характером и скудоумны. И вот однажды случилось так, что Боги вселили младшим дочерям злые помыслы. Им показалось, что старик более всех любит старшую, как будто за её красоту, хотя это было и не так, ибо какой родитель дорожит своим ребёнком за его лицо? Но они были ослеплены ревностью. И тогда прибегли они к обману, столь страшному, что даже Богам он стал противен.

— Что это за обман?

— В праздник летнего солнцестояния они подозвали девушку к берегу, многажды называя её имя, и убили её, ударив головой о камень, на котором вы сидите.

Брови Юстинии приподнялись. Она глянула на гладкий булыжник под собой.

— Говорят, перед смертью младшая дочь призвала сирену, назвав её Левсеноа, что значит Мстительница Морей. Убоявшись этого имени, девушки сбросили её в яму, а сами вернулись к отцу и сказали, что старшая его дочь покончила с собой, утопив себя в море. Долгое время с тех пор горевал старик, и взывал Богам, говоря «Ежели вы забрали её у меня, так дозвольте хотя бы проститься с её телом…» Но Боги молчали, и потому старик решил, что найдёт её сам. Он взял лодку, оставил хижину и отплыл утром. Случилось так, что он попал в бурю, и вышла из вод сирена, и сказала ему: «Зря отправился ты в плавание, ибо дочь твоя на берегу, кровь её взывает к отмщению». Удивился старик, опечалился. Знал он, что перед ним сама Левсеноа, царица сирен, о которой у берегового народа ходили недобрые слухи. И сказал он ей так: «Не знал я, о госпожа, ибо сказали мне дочери мои, что она бросилась в море. Прошу лишь самой малости: позволь мне вернуться живым и упокоить её дух!» «Позволю, — отвечала Левсеноа, — если поклянешься, что взамен две других твои дочери будут принесены мне в жертву, когда опустится ночь!»

— Какая-то жестокая сирена, вы не находите?..

— Старик подумал о том же, — улыбнулся Сцевола. — И решил перехитрить морского духа. Сказал он, что выполнит клятву, как только вернётся домой, но оказавшись на берегу, и похоронив дочь в кургане неподалеку от того места, где она умерла, старик увёл других дочерей в леса и более не выходил к морю. Со временем Левсеноа узнала об этом. Разгневалась она на старика, на коварный род людской, и пожаловалась Талиону, прося его о возмездии, и тогда Талион обернулся погибшей девушкой, и пришёл к старику. Неким образом (одному ему известным) бог выманил клятвопреступника на берег, и там совершил свой суд: отрубив ему конечности, бросил на съедение крабам, сказав, что скоро сюда придут его односельчане, и если он хочет попасть в загробный мир, то должен передать им, что отныне это место будет называться особым Именем, и они должны чтить его, как священное. Так Боги отомстили старику за нарушение клятвы.

— Он выкарабкался?

— Кто, старик? О нет. Как и предрёк Талион, его нашли рыбаки. Они спросили его, кто сделал с ним это? Он же, находясь при смерти, уже изъеденный и покрытый язвами, отказался говорить, а берег сей завещал оставить безымянным. Старик пригрозил проклятьем всякому, кто попытается воспрепятствовать его завещанию.

— Но ведь он нарушил клятву, причем здесь проклятье?

— Имена есть вотчина божеств, — пояснил Сцевола. — Старик поклялся своим именем, его дочь призвала имя Левсеноа перед смертью, а Талион требовал рассказать о береге другим людям. Но даже Боги не властны над тем, что не имеет названия.

— А берег не выглядит проклятым, — она посмотрела вокруг, — даже напротив.

— Это глупая сказка, — пожал плечами магистр.

— Но… что стало с его дочерями? Теми младшими?

— О, говорят, что их ждала участь страшнее. Их невинная кровь окрасила берег в розовый цвет, а слёзы сделали морскую воду солёной, столько их было! Увы, плебеи обожают сочинять небылицы.

— И хорошо, что небылицы. — Юстиния брезгливо скривила губки.

— Почему?

— Я ждала какой-то… ну… красивой истории, знаете ли. Без «убил», там, «обрубил руки» и так далее. Брр.

Сцевола в растерянности покачал головой.

— Слуга правосудия может ли рассказывать другое?

_____________________________________________

[1] Диплодион — отворот хитона, напоминающий короткую кофточку без рукавов.

[2] Лярва или лемуры в эфиланской мифологии считаются злыми духами животных, умерших в стенах человеческих жилищ. По поверьям они ведут себя аналогично полтергейстам.

МЕЛАНТА

Сознание прояснялось так долго, как отмокало бы платье, вывешенное в дождливую погоду.

— Чудо, что ей удалось уцелеть. — Старческий голос, изрезанный «шипящим» калхинским[1] акцентом, донёсся из пустоты.

«Что со мной? Что это за люди?»

— Узнать бы имя виновника! Клянусь, он дорого заплатит! — отвечал калхинцу кто-то похожий на опекуна. Но что за странные нотки? Ярости? Страха? Я лежала на чём-то мягком, укрытая одеялом; в ушах шумело, и вполне могла ошибиться.