И не мудрено. У него не изгладилось, с каким страхом в поджилках достопочтенные казалось бы судьи отреагировали на угрозы змея Лефона. Они бы ни за какой квинт не обвинили его в преступлении. Да и статуи были не символом правосудия, а религиозным абсурдом, подстрекающим действовать в соответствии с мнимой волей божеств.

Мысли резко перетекли к Гаю и его желанию «изменить Амфиктионию», словно разум, наткнувшись на тупик, взялся обходить его. Гаю нужна была поддержка, и Магнус пообещал пораскинуть мозгами, но всерьёз ли? Предстоит узнать. Ему не верилось в сумасбродные идеи Гая, но ничего не делать — не в его стиле.

Поэтому дело Марка Цецилия висело у него над душой. Его не колышело, что подумают о поражении коллеги. Станут ли в заведениях обсуждать его ошибки, неважно. Ему поставили мат в партии, но грядёт реванш и трибун отыграется.

Гостиницу обуяла тишина. Ремесленники отправились в город, персоны голубых кровей отдыхали в номерах, лишь две девушки в летних полуоткрытых туниках занимали столы ближе к выходу, о чём-то возбуждённо беседуя. Обе как бы невзначай подсматривали за Магнусом. У одной раскосые глаза, пухлое личико, короткая непримечательная прическа, вторая низенькая, со вздёрнутым носиком и русыми волосами. Он уже видел их, когда только что въехал в гостиницу: интересно, знали они, кто он такой?

Магнус осушил кружку и поводил головой. Не время любоваться девушками. «Я должен написать квестору… найти Ги… надо отослать письмо, пока там рассмотрят, пока что…»

По эфиланским законам квестор считался высочайшим судьей и возглавлял апелляционную инстанцию. Он был последней надеждой. Насколько помнил Магнус, адекватности в нём больше, чем религиозности.

Девушки не унимались. Сидящая спиной к нему поворачивала голову и, не пряча улыбку, посылала летящий поцелуй рдяными, как шиповник, губами. Другая шепталась и показывала на него, когда её подруга оборачивалась.

«А к черту всё» — Магнус отложил свитки. Если он расслабится, это не отразиться на деле, правда ведь? Выборы не сегодня. До того Марка не казнят, Гай обещал и сдержит своё обещание, а Магнус уже забыл, как пахнет женское тело, и был не прочь освежить в памяти. «А завтра займусь делом…»

Оказалось, они знали, кто он, более того, они слышали о нём только лучшее — внутренне Магнус возликовал, что Акта Дьюрна ещё не выпустила статью о его разгроме. «Скажу Тобиасу сжечь новый выпуск, когда его принесут».

В прошлый раз приняв их за жриц, трибун почти попал в точку: богине они не служили, к счастью, зато их роль была завиднее и почтительнее — искусные танцовщицы, образованные дискутанты и прелестные повелительницы плотских утех — гетеры.

Удовлетворённый, что носит вид одинокого знатного господина, таящего загадку и тем привлекающего интерес, Магнус подсел за их столик и дал указание рабам принести лучшего вина.

— Для меня честь, — улыбнулся он. Гетеры оценили его угощение непринужденными улыбками. Они привыкли к высокоречию.

В деревнях бытовало заблуждение, будто гетеры и проститутки из одной постели, и зачастую отличить работницу люпанария от красивой светской львицы действительно было непросто. Но кое-чем всё же они отличались. Если женщина пересказывает трактат о теургии, не запнувшись в терминах, и знает философов от Эгарта до Алевта из Варидейна — целесообразно полагать, что она или ученица Академиона, или гетера.

Магнус первым завязал разговор:

— Что два столь чарующих создания забыли в этом месте?

— То же, что и вы, трибун, — отозвалась девушка со вздёрнутым носиком, это она посылала ему воздушный поцелуй.

— Хм, интересно, а что я, по-вашему, делаю?

— Кажется, вы ищите компанию, — её глаза блестели, как алмазы на солнце. Под их пристальным вниманием Магнус ощутил себя голым, как сук высохшего дерева. — Никогда не встречала сенатора в таком месте, да ещё и с бумагами, наверное, очень важными…

Тихо мурлыча, она придвинулась к нему. Другая слушала их разговор, изредка встречаясь глазами с подругой. Ему было сложно сказать, обеим ли он приглянулся, или одной.

— Где же ещё быть народному трибуну, если не с народом?

— О, я не хотела вас…

— Ничего, — отмахнулся он. — Мой брат то и дело пытается убедить, что человек моего положения просто обязан купаться в золоте. Я же чту традиции.

— Традиции — это так интересно!

— Это не только традиции, — блеснул знаниями Магнус. Ум — вот что ценят гетеры. — Я бы назвал это культурой нашего мышления. В одной из своих публичных речей интеррекса Рамсезия Плеко сказала, что если традиции умрут, умрёт и Амфиктиония. А она, кстати, не была и вполовину так же прекрасна, как ты.

Она придвинула стул ближе к нему. Её подруга ревниво фыркнула.

— Вы так думаете? А мне казалось, — подхватила девушка с интересом, — что Рамсезия была самой красивой женщиной Междуцарствия.

— Возможно, самой красивой женщиной Междуцарствия, но не самой красивой сегодня.

— Как вы можете утверждать это? Если не знаете ни моей жизни, ни даже моего имени.

— Ваше имя, надеюсь, узнаю прямо сейчас.

— А если я его не скажу? Что вы тогда?

Магнус недолго поразмыслил.

— Тогда я буду звать вас Иоланта.

— Почему? — удивилась она.

— У вас фиалковые глаза.

Девушки расхохотались.

— Нет, меня зовут не Иоланта, — с чем можно было сравнить её тонкую улыбку? С росчерком летящей кометы. — Меня зовут Аспазия. Но Иоланта мне тоже нравится.

— Я был так близко! — Магнус заразился их смехом.

Она указала на подругу с раскосыми глазами.

Та сидела слева. Аспазия справа.

— А это Лайэна.

— Неаквиланское имя, — отметил он. — Что означает?

— Ласточка, — губы Лайэны широко раздвинулись, с любопытством на него уставились глаза цвета соломы. — А что?

— Есть мнение, что имя человека отражает его сущность.

Аспазия задумалась.

— Северен Алкменус?

— Нет. Это сказал… Мус Авероний.

— Ах, ну, у него самого имя означало «крыса», — усмехнулась Аспазия, переглянувшись с Лайэной. — Интересно, почему бы?

У стола возникла рабыня с гранёными киафами и бутылкой вина. Красное, как вода, обагрённая цветущими ночесветками, оно отдавало орехом, листьями чемерицы и бризом.

— Скаваллонское? — С видом бывалого виночерпия Аспазия пробовала вино на вкус. — Оно же дорогое.

— Достойное для достойных, — прихвастнул Магнус. Эта щедрость стоила ему три квинта, можно было взять в прокат колесницу или купить тогу из паучьего шелка.

— И часто вы так расщедриваетесь? — спросила Аспазия.

— Увы, только тогда, когда беседую с образованнейшими из людей!

Он утаил, что основным его желанием было пить до беспамятства красиво и дорого. Забыть хотя бы на миг, что жизнь подзащитного висит на кончике иглы, невинные люди распинаются на колёсах, а фанатичные жрецы сеют ложь в умы народов Амфиктионии. Уж от мысли, что квестор откажется рассматривать дело или подтвердит приговор, бежали мурашки.

Магнус ставил состояние, что скаваллонское одурманит его с двенадцатого или тринадцатого киафа. Сельские трактирщики называют его крепчайшим в Аквилании «аристократишным пойлом», и мало что так располагает к себе, как шанс испытать народное мнение…

— Право, не стоило, — слетело с уст Лайэны. — Мы не заслужили.

«Я тоже не заслужил».

— Так что же вы здесь делаете? — Скучающее выражение на лице Аспазии означало, что пора сменить тему. — Я видел вас позавчера. Вы обе показались… скажем так, чересчур скрытными.

Аспазия снова блеснула улыбкой.

— Вы ошиблись. Просто там, откуда мы родом, в гостиницах не бывает столько народа, а тогда… — она повела рукой, — целая толпа.

— Это столовая. — Первый кубок был осушен до дна за минуту. Магнус подавил кашель, закрывая рот тыльной стороной руки. — Самая обычная городская столовая, прикреплённая к гостинице.

— У нас такого нет.

— Вы не из Аргелайна?

— Из Кернизара.

— Должен был догадаться. У вас восточный говор. — Второй глоток вина приятно обжёг горло. Теплота растворялась в желудке. — Что заставило вас уйти так далеко?