— Нет страшнее участи, — согласился он.

— Не ваша семья ей подверглась…

— Мы понимаем.

— Если бы. — Она выдохнула. Платок закрыл её губы. — Вы служитель закона, вам лишь бы карать да миловать, но никакое возмездие не вернёт мне Клавдию, нет такого закона, который бы воскрешал умерших.

«Кто бы создавал закон, чтобы возвращать к жизни людей, прослыл бы наивным мечтателем или преступным негодяем!»

— Есть люди, во имя которых Мы боремся жертвуя всем, а ежели потеряем их, будем горевать дольше, чем вы, и гораздо сильнее: нас обоих, сиятельная, это объединяет. Как объяснить? Есть у Нас брат… воистину Мы отдали бы жизнь ради его спасения, по крайней мере, души.

— Ваш брат… я видела его?

— На судебном заседании.

— Ах, сиятельный Варрон, — её брови на мгновение поднялись, — ну да.

— Не держите зла. Это был его долг, защищать преступника. Сомнительный, но…

— Уже неважно…

Марк Алессай подошёл к ней и спросил, всё ли хорошо. Девушка кивнула ему, вытиснув скромную улыбку из опущенных губ, потом казначей покинул кладбище. Погребальный костёр до сих пор горел, но уже не так ярко, и над могилами сгустились рои мелких кусачих мошек. Они были на холме и открытую местность без единого деревца со всех сторон огородили стены.

— Мы не знали Клавдию, — с трудом у Сцеволы родились новые слова, — не помогли вам, и судя по всему, из Нас не выйдет утешитель, ибо Мы действительно созданы, чтобы карать и миловать. Но вы молода, преисполнена жизни, вы созданы для будущего. Вы найдёте себе достойного жениха, и ваши дети милостью Богов восполнят сегодняшнюю потерю.

— Так говорите, будто знаете, что меня ждёт! — Она бросила рукой в пустоту.

— Вы планируете уезжать?

— Не знаю, смогу ли. Мне кажется, дома всё напоминает о Клавдии, Марке Цецилии и прочем…

Ему надо было сказать, что матрона Минерва будет недовольна решением дочери, и чем скорее Юстиния покинет Аргелайн, тем легче свыкнется с гибелью сестры. Но вылетело необдуманное:

— Оставайтесь, живите здесь столько, сколько вам нужно.

— Где жить? — Она дёрнула головой в направлении дворца. — В гостевых? Я больше не хочу видеть море из окна!

— От Клавдии осталась вилла.

— На месте убийства… нет! И вообще, я… — Девушка резко и без предупреждения обернулась. — Всё, больше не могу на это смотреть!

Последние слова она договорила, когда уже шла к Костяным Вратам, настолько второпях, что тонущий пловец — и тот не сумел бы всплыть раньше неё за спасительным глотком воздуха, а страстный атлет — добежать до финиша. В это время сервы факелами золотили тропу, которая пролегала мимо белёсых могильных плит, склепов и увенчанных полуразрушенными куполами мавзолеев.

Сцевола, обескураженный спонтанной переменой её настроения, стремился не отставать, и плывший вокруг Юстинии ореол ароматов дурманил его незнакомой хмельной тоской: в нотах крапивы было что-то от уходящего лета; невесомый дым пропитал её белый хитон, как после лесных мистерий в начале месяца Светлой Зари, её же волосы поцеловали первые осенние звезды — и стыдились.

В школе ораторов Сцеволу учили по сочинениям философов описывать красоту предметов — но найти в эфиланском языке хоть одно слово, какое могло описать Юстинию в блеске её гордой печали, всё равно, что в библиотеке искать обрывок веленя[3]. С каждым шагом им овладевало вдохновение, его тянуло под любым предлогом прикоснуться к девушке, сказать что-нибудь ласковое, взять и понести, дабы её сандалии не повредились об острые камни… и отталкивало безумие этого вожделения, слабость смертного разума, посмевшая его вызвать на поединок. Он — Избранник Богов. Его спутником является богоравный Магнус, а третьему не место в этой божественной колеснице… не так ли? Но что если Боги намерено свели его с Юстинией, а смерть Клавдии — не неприятный инцидент? Это бы многое поменяло.

«Хаарон должен знать… если это знак, авгур его растолкует!»

Может быть его долгом было отпустить Юстинию. Но.

Долг редко соседствует с желанием.

— Мы распорядимся передать какой-нибудь пустующий дом в Посольском квартале, а пока волокита не закончится, временно поживёте у Нас на вилле.

— Не хочу навязываться, — мягко ответила она.

Сцевола не привык отступать.

— Мы почли бы за честь!

Юстиния скованно посмотрела под ноги.

— Я патриция, а вы хотите превратить меня в нищенку.

— Нет, — ему это и в голову не приходило, — почему, госпожа? Вы — Наша гостья.

— Ваша Светлость, я смогу позволить себе ещё пару ночей среди лемуров…

Она подобрала волосы и спустила их на спину, обнажая шею и плечи, в этом коротком жесте проявилась какая-то неуместность.

— Простите, — вымолвила Юстиния.

— За что? — Сцевола скрыл своё разочарование.

— Я обвинила вас… я не должна была… вы сделали, что могли.

— Бросьте, этого требовала справедливость.

Кладбищенская тропа побежала по склону холма, изрезанного выбоинами от строившихся могильников. Двумя дряхлыми башнями и развёрнутой пастью посередине вытянулись Костяные Ворота, ведущие в Сенаторский квартал.

Юстиния оглянулась. Сцевола невольно оглянулся тоже. Дальние родственники Алессаев не поспевали за ними, а дым от костра вился столбом. Наверху оставался только Хаарон, мудрый жрец ждал, когда можно будет собрать прах и отнести его в Залы Прощания.

«Это не займёт больше часа» — прикинул Сцевола. Ему не терпелось поговорить с авгуром о Юстинии.

— Только лишь справедливость, Ваша Светлость?

— Что? — забыл Сцевола.

— Всё это время вы говорили так, будто сводили личные счёты с преступниками.

Отчасти она была права. Магистр подумал, как лучше ответить.

— Нарушение закона есть оскорбление для Нас, но Мы не себе служим, а Закону, и поэтому не всё ли равно, по какой причине казнят убийцу вашей сестры? Важно, что его казнят. Это обещание Мы выполним.

Дева не обрадовалась и даже не поблагодарила.

— Я не ищу его смерти.

— Он убил Клавдию, — жёстко сказал Сцевола.

— Его смерть вернёт мне её?

Он покачал головой.

— Нет.

— Если бы хотела мести, верней всего, я бы с вами и согласилась… а я не знаю, чего хочу. Бессмыслица. Глупость какая-то. У вас было такое, Ваша Светлость? Ощущение, что любой поступок ровным счетом ничего не поменяет?

— Мы думаем, Клавдия бы хотела отмщения, — возразил Сцевола, убеждать Юстинию было сложнее, чем обычных людей: маски давались труднее.

— Я говорю не про Клавдию. Как думаете?

— Нет, не было, — по правде говоря он не помнил.

— Обидно, — Юстиния сморщила носик. — То есть вы не поможете мне.

— Ошибаетесь.

Девушка замедлила шаг. Её глаза в задумчивости занимались воротами, чья решётка и впрямь сделана из костей.

— А я бы и так не приняла вашей помощи.

— Почему? — удивился Сцевола.

— Думаю, могу позаботиться о себе.

— В таком случае зачем Нас спрашиваете?

— Потому что… не знаю! Почему-то. Это бессмысленно, да. — Её выдавали руки. То она теребила ими серёжку, то гладила подбородок или, сцепив их около живота, сминала пальчики. — Наверное, вы единственный человек в Аргелайне, который озаботился моей проблемой.

— А как же достопочтенный Марк Алессай?

— Кузен… он хороший, но не из тех, кто готов поступиться временем.

— И у Нас времени немного. — «Но для тебя его сколько угодно, прекрасная!»

В её неглядящем повороте головы было что-то от смущённой девчонки лет семи, которая провинилась и теперь боится.

— Вы потратили его ради моей семьи. Марк бы…

— Сиятельная!

Она запнулась. Коротким быстрым рывком Сцевола ухватил её за плечо. Успел! Успел! Подбежали сервы, бросились к ним оранжевые зарева факелов.

Вместо «спасибо» она сдержанно кивнула. Вместо улыбки — поправила причёску. Но душа магистра, не обиженная неблагодарностью, всё равно возликовала.

«Пустяк… но какой!»

— Боги хотят, чтобы Мы помогали вам, видите?