Гном вскочил и, боясь, что Вольфгер передумает и отберёт книгу, юркнул за дверь, прижимая свёрток к груди.
Вольфгер вздохнул, покачал головой и налил себе ещё вина.
***
Приближалось обеденное время, и Вольфгер решил сначала зайти к коменданту, чтобы узнать, не прибыл ли гонец. Покои, которые занимал Берлепш, выглядели скорее как караульное помещение или шорная мастерская – большая комната была завалена оружием и конской сбруей. По углам, как жерди, стояли связки копий, на полу громоздились щиты самых разных размеров и форм, а на стенах висели подпруги, сёдла, стремена, какие-то кожаные ремни с пряжками и пара пробитых кольчуг. Пахло кожей, хорошо смазанным железом и почему-то опилками.
Комендант был занят очень важным и интересным делом: бросал метательные ножи в грубо размалёванную деревянную куклу в рост человека, стоявшую в углу комнаты. Судя по тому, что стена за болваном была изрядно выщерблена, получалось у него неважно.
Берлепш оглянулся на звук открываемой двери:
– А, ваша милость! Прошу, прошу! Я вот тут, ну, это… упражняюсь. Не желаете ли попробовать?
– Пожалуй, – сказал Вольфгер.
Комендант уступил ему место у столика, на котором лежали метательные ножи. Вольфгер взял один и взвесил на ладони. Нож был неудобным: слишком большой, с перетяжелённой рукоятью. Но делать было нечего. Барон пристроил нож на ладони, несколько раз качнул рукой для пробы и затем, вспомнив уроки старого десятника, который много лет назад учил его обращаться с метательными ножами, швырнул его в манекен. Раздался короткий сухой удар, и нож вонзился в деревянное горло.
– Ого, да вы, ну, значит, это, мастер! – с уважением сказал комендант. Он попытался выдернуть нож, но тот засел глубоко. Берлепш с некоторым трудом всё-таки выдернул его и осмотрел лезвие, не осталось ли на нём зазубрин.
– Говорят, умением метать ножи славятся сарацины, у неверного учились, господин барон?
Вольфгер рассмеялся:
– Видели бы вы этого сарацина: старый пьянчуга-десятник с красным носом и трясущимися руками. Я выставлял ему бочонок крепкого пива, и он за пару колоколов опустошал его. Но, странное дело, когда старый десятник брал в руки метательный нож, кинжал или меч, да вообще любое оружие, дрожь, как по волшебству, пропадала. Мне удавалось выиграть у него в лучшем случае одну схватку из пяти. Даже не знаю, что бы он сделал со мной в свои лучшие годы, если бы нас свёл бой. Кстати, сарацин я видел только на картинках.
– А что стало с этим десятником? – заинтересованно спросил комендант, – я бы взял его в замковую стражу, учить моих дуболомов.
– Не получится. Старик умер смертью истинного пьянчуги: зимой, выйдя из кабака, прилёг под кустом и заснул. Нашли его только утром, да и то случайно – споткнулись о его труп, который совсем замело снегом…
Берлепш перекрестился:
– Н-да, спаси Господь нас от такой смерти… А у меня для вас новость!
– Гонец прибыл? – быстро спросил Вольфгер, – откуда? Из Дрездена или Виттенберга?
– Из Виттенберга. Утром ворота открыли, а он уже ждёт… Вот грамота от советника Спалатина, капеллан мне её уже прочитал, сам-то я, ну, значит, это… слаб в грамоте.
«…а посему, учитывая тяжесть преступлений, совершённых Штюбнером и его богопротивным ковеном,[91] властью, препоручённой мне его королевским высочеством курфюрстом, определяю помянутого Штюбнера подвергнуть казни максимально суровой, коя будет возможна, а прочих повесить. Казнь Штюбнера должна совершиться на глазах разбойников, в замке. О казни разбойников жителей Айзенаха не оповещать, посторонних лиц на казнь не допускать».
– В замке есть палач? – спросил Вольфгер.
– Нет, – ответил Берлепш, – зачем он нам? Для того чтобы вздёрнуть вора или нищеброда, много умения не надо, а других преступников у нас не бывает. Я велел прийти городскому палачу, наверное, он уже ждёт.
Комендант постучал рукоятью метательного ножа по шлему, лежавшему на столе, и, не дождавшись ответа, заревел:
– Ганс! Ганс, дубина стоеросовая, ты что, не слышишь? Я же тебя зову!!!
Наконец в дверь заглянул стражник:
– Звали, господин комендант?
– Нет, хорал сочиняю!!! – ощерился на него комендант, – сколько можно орать?!!
– Дык я это…
– Что это, ну что?!
– Извиняюсь, за нуждой ходил…
– Тьфу! Ладно… Палач пришёл?
– А как же… Давно вас дожидается.
–Чтоб ты пропал! Не меня, идиотина, накаркаешь ещё! Почему сразу не доложил?
– Дык я это…
– Позови палача и убирайся с глаз моих, чтоб не видел!
Стражник, видимо, давно привыкший к манере коменданта выражать свои мысли, радостно осклабился, кивнул и исчез.
В комнату вошёл лысоватый человек лет пятидесяти, плотного телосложения, одетый добротно, но неброско, по виду – преуспевающий купец.
– Моё почтение, господин комендант, чем могу служить? – поклонился палач.
Увидев Вольфгера, стоявшего в стороне, он отвесил вежливый поклон и ему:
– Ваша милость…
Вольфгер в ответ небрежно кивнул.
– Вот что, Людвиг, – сказал комендант, – ну, значит, это, дельце есть по твоей части. У меня тут три преступника образовались, надо их того…
– Не извольте беспокоиться, господин комендант, всё сделаем в лучшем виде и по самой умеренной цене, – спокойно ответил палач. – Род казни? Топор? Виселица?
– Двое – мелкая сошка, этих надо просто вздёрнуть, – стал объяснять комендант, – а вот третий – главарь банды, с ним придётся повозиться. Оттуда (Берлепш с важным видом ткнул пальцем в потолок) пришёл приказ казнить его, ну, это, сурово . Что присоветуешь, Людвиг?
Палач пожал плечами:
– Да как обычно… Позвольте предварительно узнать, казнимый – мужчина?
– Мужчина, – кивнул комендант, – а какая тебе разница?
– Так если мужчина, значит, сначала его надо будет оскопить, – невозмутимо пояснил Людвиг, – а уж потом – колесование и сдирание кожи заживо. Ежели это была бы женщина, тогда, значит, сначала отрезание грудей…
– А он, ну, это, не помрёт после оскопления? – с сомнением спросил комендант.
– У меня не помрёт, – заверил палач, – я своим ремеслом почитай тридцать лет занимаюсь. Ещё можно сварить казнимого в масле, но сейчас холодно, надобно будет много дров, да и масло стоит недёшево. Распинание может вызвать ненужные ассоциации. Иногда практикуется посажение на кол и…
– Достаточно! – прервал его слегка побледневший комендант, которому предстояло руководить казнью, – делай, как сказал сначала.
– То есть оскопление, колесование и сдирание кожи?
– Да, да, вот тебе задаток! – сказал Берлепш и бросил на стол мешочек с монетами. – Когда всё будет готово?
– А где будем казнить, в замке или в городе?
– В замке, и чтобы никаких посторонних! В городе о казни, смотри, молчок!
– Господин комендант, я тружусь в Айзенахе вот уже пятнадцать лет, и никто не был в обиде на мою работу! Даже казнимые, – ухмыльнулся Людвиг. – Я знаю, что такое важная государственная тайна.
– Вот и хорошо, – облегчённо вздохнул комендант, – так когда будем казнить?
– Сегодня десятое, – стал загибать пальцы палач, – две виселицы надо изготовить и установить, колесо у меня есть, делать не надо, помост сколачивать будем?
– Нет, зачем? Зрителей же не будет.
– А, ну да, я и забыл. Можно тринадцатого на рассвете, но тринадцатое – нехорошее число, лучше четырнадцатого.
– Боишься, что тринадцатого осуждённым не повезёт? – захохотал комендант, – какая, ну, значит, это, трогательная забота!
Вольфгер от приступа комендантского юмора поморщился.
– В общем, решено: тринадцатого! – сказал Берлепш палачу, – и не затягивай дело!
– Слушаюсь, – поклонился тот, – но позвольте дать один совет. Главного приговорённого в оставшиеся дни кормите получше.
– Это ещё зачем?
– А чтобы на экзекуции дольше продержался, – невозмутимо пояснил палач. – Слабый помрёт быстро, и все старания напрасно. А сейчас позвольте мне откланяться, надо идти к плотнику.
