– Вы много говорили о ценностях. А что именно хотели бы передать своим детям?

– Основная ценность в том, что Человек должен стать Человеком. Личностью, которая в состоянии самостоятельно определить, что такое хорошо и что плохо. Совесть, самопонимание, рефлексия – все это здесь. Неважно, будет он разделять мое мировоззрение или создаст собственное. Очень важно уважение к маленькому человеку. Это и есть цель всего воспитания. Если работает, человек себя чувствует личностью, Творцом с большой буквы. И тогда у каждого будет свой уникальный путь.

Маша слушала, улыбаясь. Все встало наконец на свои места. Именно этого она и хотела – помочь ребенку стать человеком.

Андрюшка кричал как резаный. Он так долго лежал один, в темноте, что глубокий животный страх проморозил его, словно ледяная глыба, насквозь. Он пытался позвать на помощь, плакал. Но никто не слышал, не приходил. Одиночеству, которое навалилось и давило, не было ни края, ни конца. Ребенок орал громче и громче, изо всех сил, насколько хватало воздуха в легких. Люди не появлялись. Безысходность обрушилась снежной лавиной. Мокрые пеленки сковали посиневшие от холода ножки. Андрюшка измучился, устал от беспрерывного крика, но все равно не сдавался: боялся снова остаться в глухой тишине.

Сорвав голос, он стал бороться всем телом: двигался, ерзал, пытаясь выкрутиться из противных пеленок. Наконец ему удалось освободить ручки. Тонкие розовые конечности вскидывались, судорожно молотили ни в чем не повинный воздух. Потом стали бить своего неразумного хозяина по лицу, расцарапывать щеки.

– Что ж ты, окаянный, как червь? – Тетя Надя, наморщив лоб и тяжело ступая, открыла дверь в детское отделение, подошла к боксу. – Опять весь расхристанный. И морду себе расцарапал.

Андрюшка при появлении человека настороженно замер. Теперь он лежал, вытянувшись по струнке, и ждал. Сердце его учащенно забилось в предвкушении прикосновений. Появилась надежда.

Нянька недовольно подсунула под крошечное тельце ладони, вытащила Андрюшку, проворчала «опять напрудил» и, не прижимая младенца к себе, на вытянутых руках отнесла на пеленальный стол.

Чувствуя под собой тепло старых шершавых ладоней, мальчик испытывал неземное блаженство. Он готов был лежать так целую вечность – лишь бы его согревал другой человек. Так хорошо и спокойно было только давным-давно, с мамой. Еще до того, как он появился на свет. А сейчас счастье длилось недолго: медсестра плюхнула его на холодную клеенку и снова забормотала – незлобиво, устало:

– Никому ты не нужен, окаянный, ни матери, ни отцу.

Ребенок, успокоившись было, хрипло захныкал, готовясь расплакаться. Словно понял ее слова.

– Давно говорю, нечего таким, как твоя мамка, позволять рожать. Вопрос-то копеечный! Трубы перевязал, и все. Пусть сношаются дальше без последствий и с кем хотят – хоть пьяные, хоть под кайфом. Кому от этого вред? Сами же благодетелям «спасибо» скажут. Но наши разве дадут такому закону ход? Гуманисты треклятые!

Андрюшка тихонько поскрипывал, вслушиваясь в звуки человеческого голоса. Тетя Надя начала его переодевать, жесткие пальцы то и дело касались ручек, ножек, спины. И это было так правильно, так хорошо, что он больше и не думал протестовать. Мог вертеться под женскими руками с одного бока на другой сколько угодно.

– Вот я тебя, – нежно грозила медсестра, плотно прижимая пеленкой к бокам непослушные ручки, – будешь еще вылезать. На месте начальства давно бы тебя в патологию отдала. Чего в родильном-то отделении место занимать? Ты уже сколько дней у нас лежишь. Ешь да гадишь, а нам убирай. Памперсов на тебя не предусмотрено. Другим вон родители приносят. А тебе кто принесет?

Перепеленав ребенка, тетя Надя торопливо положила его обратно, в бокс. Знала, что нельзя отказников к рукам приучать: чуть дольше подержишь, и все, жди проблем.

– Как в воду глядела, – проворчала она, услышав за спиной угрожающий хриплый крик, – лучше бы и не брала.

Она нерешительно остановилась, повернулась к Андрюшке лицом:

– Ты же вроде недавно ел? Или девки забыли тебя покормить?

Андрюшка в ответ завелся еще сильнее.

– Да дам, дам, не ори! Лопнешь, окаянный!

Она ушла за смесью, а Андрюшка кричал, умирая от горя. После мягкого голоса, теплых ладоней оставаться одному было страшнее во сто крат. Он не знал, сколько уже лежит в одиночестве, закованный в тугие пеленки. Казалось – вечно.

Нянька вернулась со стеклянной бутылочкой через десять минут – сто граммов, все как положено – и заткнула наконец узурпатору рот. Голова женщины раскалывалась от сумасшедшего крика. Но она не стала ругать Андрюшку: и жалко ей было маленького, и помочь она ничем не могла. Не сидеть же с ним круглые сутки: не один он тут, вон целое отделение мамочек с детьми. Всем нужен уход.

Малыш, продляя удовольствие, повозил во рту соску и только потом начал неторопливо сосать. Зажмурив от счастья глаза, постанывая от наслаждения. Временами он даже вскрикивал, напоминая тете Наде о знаменитой теннисистке Шараповой.

– Вот ведь, – она усмехнулась, – артист. И жрать-то особо не хочет, а на публику работает!

Единственные мгновения блаженства в жизни Андрюшки были связаны с минутами кормления. Он готов был есть не останавливаясь, по двадцать раз в сутки, лишь бы около него сидел живой человек. Пока молока в бутылке оставалось достаточно, женщина была рядом и не собиралась никуда уходить…

Николай Николаевич полулежал в своем кресле в ординаторской, прихлебывал из керамической кружки обжигающий кофе и нетерпеливо поглядывал на часы. Ночное дежурство даром не прошло – и возраст уже не тот, и покоя ему ни минуты не дали. Пятерых за смену принял. Как сговорились все в ночь с пятницы на субботу рожать! Заведующий отделением с досадой отметил, как сильно болит после трудовой ночи спина. Как угодно, а надо избавляться от этих лишних семи килограммов. Сам не понял, когда успел их набрать: вроде еще весной был в полном порядке. А тут расслабился – дача, шашлыки, дети с вкусностями приезжают. Запретить! Категорически.

Усилием воли отогнал от себя видения аппетитных блюд. Придумал отличный план – прийти домой, никакого завтрака, быстро принять душ, пару часиков поспать, и – на прогулку с Африкой. Засиделась бедная девочка. Жена не любитель за собакой по улицам бегать. Выведет на минутку, и сразу домой. А животина без простора в квартире мучается.

Он снова взглянул на часы. Еще восемь минут. Ничего, потерпит ради благого дела. Николай Николаевич знал, что Алла Дмитриевна порядочный человек. Несколько раз за последние годы встречались: никогда не опаздывала. Казалось бы, выходной день, никто не заставляет идти работать, но она, как и он сам, не может спокойно ждать, зная, что ребенку нужна помощь.

Ровно в девять в ординаторскую постучали. Николай Николаевич не поленился встать – есть надо меньше, а двигаться больше – и гостеприимно распахнул дверь. На пороге, скромно потупив взгляд, стояла симпатичная женщина. Он всегда восхищался изяществу Аллы Дмитриевны, ее продуманному наряду – даже наброшенный на плечи белый халат не портил, а скорее дополнял женственный образ. Умеют же некоторые дамы отлично выглядеть даже при маленьких зарплатах. Что там за деньги у социального работника? А вот кто-то только и делает, что на государство бочки катит. Вон, медсестра их, тетя Надя, как нарочно на работу ходит в одних обносках, чтобы все видели, какие у младшего медперсонала зарплаты. Да еще жалуется всем подряд, ворчит. В пятьдесят с хвостиком уже превратила себя в старуху. А ведь Анна Дмитриевна, кажется, не младше. И ничего, держит марку.

– Рад вас видеть, голубушка! Проходите! – Он галантно посторонился. – Мне Тамара Михайловна из опеки вчера звонила. Вот, жду вас после дежурства.

– Спасибо, Николай Николаевич! Постараюсь не задерживать.

– Ну что вы! Дело-то важное. Кофе не желаете?

– Нет. Благодарю.

– Тогда не будем тянуть?