Несколько секунд Окуда молчал.
– Как же ты его победила? – спросил он наконец.
Юкико мгновенно ощутила крывшуюся в вопросе опасность, ей стало ясно: сэнсэй уже знает ответ. Все дело заключалось во времени.
– Не понимаю, сэнсэй.
– А по-моему, ты все прекрасно понимаешь, Юкико. Теперь я хочу услышать о твоих визитах в Киото.
– Я езжу туда на занятия, сэнсэй.
– И вплоть до сегодняшнего дня тебе не приходило в голову рассказать о них мне или моему отцу. Чему же ты там учишься?
Юкико молчала. Ей было известно, что наставники Сэкигуси-рю, последователи истинного бусидо, крайне негативно относятся к «запретным школам», техникой которых она интересовалась последние два года. По-видимому, Окуда сообщили об этом, и он давно выбирал момент, чтобы разоблачить ее и отчислить. Что ж, теперь у него есть такая возможность.
– Если тебе нечего сказать, я сам отвечу на этот вопрос, – медленно произнес сэнсэй. – В той школе учат такому, чем невозможно гордиться. Твое намерение посещать их занятия я могу объяснить лишь твоим полом и твоей наследственностью. Ты обманула меня. Только уважение к долгу моего отца перед твоим дядей заставляло меня терпеть здесь присутствие недостойной ученицы. Сейчас же у меня не осталось выбора. Ты должна навсегда покинуть мою школу.
– Хай, сэнсэй.
Больше говорить было не о чем.
Юкико поднялась, в последний раз осмотрелась по сторонам. Сэкигуси-рю всегда казалась надежным утесом в бурных водах ее беспокойной жизни. Занятия здесь служили метрономом, который отсчитывал каждое мгновение ее существования.
Она ступила за тонкую перегородку, задвинула ее и по узкому коридору направилась в раздевалку. Сюда, на этот отполированный деревянный пол, впервые она ступила еще подростком. Здесь провела долгие годы.
На низенькой скамеечке рядом с ее шкафом сидел молодой человек с приятным круглым лицом. Сасаки. Он был ее рефери.
– Боюсь, произошло самое худшее. Так?
– Хай. Мне приказали уйти.
Сасаки покачал головой:
– Этого я и опасался. Сколько раз предупреждал тебя!
Юкико раскрыла шкаф и принялась складывать то немногое, что в нем было, в черную сумку.
– Ты прав, Сасаки-сан. Но я должна идти своим путем.
– Почему, Юкико? Неужели ты чувствовала себя здесь несчастной?
Она осторожно достала с полки плоский, примерно в полметра длиной, пакет из промасленной бумаги, благоговейно уложила его в сумку и застегнула молнию.
– Тебя переполняет великая печаль, – сказал Сасаки, – и в то же время в тебе кроется величайшая опасность. Мы все чувствуем ее. Сэнсэй Окуда, я уверен, тоже. Именно поэтому он и попросил тебя уйти.
Юкико повернулась к нему:
– Я – женщина, к тому же я гайдзин, полукровка. С того дня, как Окуда унаследовал школу от отца, он искал предлога избавиться от меня. Сегодня я утратила над собой контроль и нанесла поражение его самому верному последователю – Хасагава. Человеку, помешанному на традициях и ослепленному предрассудками, как, собственно, и сам Окуда. Вот почему он выставил меня за дверь.
Сасаки вновь покачал головой:
– В тебе говорит злость. Однако кое в чем ты права. Хасагава действительно уважает традиции. Он будет требовать удовлетворения. Хочешь, я провожу тебя до машины?
– Нет, Сасаки-сан. Ты всегда был мне хорошим другом. Но со своим противником я встречусь один на один.
К тому времени, когда Юкико вышла из школы, уже совсем стемнело. В холодном свете полной луны поблескивали аккуратно уложенные камешки гальки, которой были вымощены дорожки в классическом японском саду, огромные гранитные глыбы отбрасывали длинные тени на узкую тропинку, что вела к стоянке.
Шестым чувством Юкико ощущала присутствие где-то рядом, в темноте, Хасагава. Она угадывала и его намерения – этому тоже учили в Киото. Юкико остановилась и вскоре увидела, как невысокий плотный человек ступил из тени на тропинку, преграждая ей путь.
– Мы еще не разрешили наш спор, женщина, – негромко процедил Хасагава. – Ты использовала против меня свое колдовство, и я требую реванша – синиай.
Он так и не снял черное холщовое кимоно, ги, с эмблемой школы на спине. Слева за поясом сверкнули ножны изогнутого катана – ручной работы меча удивительной красоты. Это бесценное произведение неизвестного мастера Хасагава получил от отца в день совершеннолетия.
– У меня нет желания убивать тебя, – бросила Юкико, чуть склонив голову. – Я вынуждена оставить школу. Все, что в ней произошло, – уже в прошлом.
– Значит, я сказал правду, когда назвал тебя не имеющей представления о чести полукровкой, – прошипел Хасагава. – Поставив себя выше традиций, ты опозорила память почившего мастера Окуда и всю школу. Ты обманом добилась победы. Я требую реванша. Сейчас поединок должен закончиться смертью – твоей или моей.
Юкико ощутила приступ неукротимой ярости, но мгновенно овладела собой.
– В таком случае нам придется отойти в сторону, на траву, – ровным голосом заметила она, поднимая с земли черную сумку.
Газон был разбит под темным квадратом окна Окуда. Юкико знала, наставник наблюдает за ними, и понимала: все организовано им – и нанесенное Хасагава оскорбление, и их поединок на этом газоне. «Что ж, сэнсэй, посмотрим, как далеко может завести вас следование традициям», – подумала Юкико. Раскрыв сумку, она достала плоский пакет из промасленной бумаги и аккуратно развязала перетягивавшую его ленту.
В лунном свете блеснуло серебро ножен, украшенных изображением цветущей ветки сакуры – герба клана Фунакоси. Внутри лежал вакидзаси – уменьшенная копия меча Хасагава. Юкико стянула талию черным поясом и повернулась лицом к врагу. Хасагава смотрел на нее с изумлением:
– Что это, женщина? Ты издеваешься! Где катана? Вакидзаси не предназначен для боя! Воин использует его лишь тогда, когда должен добровольно уйти из жизни.
– Этот меч принадлежал моим родителям, – просто ответила Юкико. – Ты вызвал меня на поединок – вот мое оружие. Если не хочешь драться, ты волен уйти.
Она ощутила исходившую от Хасагава волну смешанного с недоверием презрения, однако еще сильнее была переполнявшая его вера в собственное непревзойденное мастерство. В иай-дзитсу – умении выхватить меч и невидимым глазу движением поразить им противника – Хасагаза считался виртуозом. Обычные поединки в стенах школы, в том числе и с ней, Юкико, всегда заканчивались его победой.
И сейчас он докажет свое превосходство.
– Тебе виднее, – бросил Хасагава. – Начнем?
– Хай.
Они поклонились друг другу, опустившись коленями на коротко подстриженную траву. Юкико заметила, как большим пальцем левой руки Хасагава чуть выдвинул меч из ножен. «Мышцы ее расслабились, сознание концентрированным потоком устремилось в область пупка – средоточия внутренней энергии. Глаза встретились с глазами Хасагава, и на какое-то мгновение двое превратились в единое целое.
Смерть не пугала Хасагава. Как истинный последователь бусидо, он с невозмутимым спокойствием принимал ее неизбежность. Куда достойнее умереть от разящего выпада врага, чем влачить жалкое существование полутрупа на больничной койке в окружении капельниц, как выпало на долю отца мастера Окуда. Вот почему по приказу сэнсэя Хасагава вызвал эту гайдзин на поединок, живым после которого мог остаться лишь один из участников.
Хасагава мерно дышал, сосредоточиваясь.
В этот момент он почувствовал, что воля его стала подобна воску.
Не в состоянии отвести взгляд от зрачков Юкико, он ощущал, как по каплям вытекают из тела энергия и сила. Безжалостные черные глаза высасывали всю накопленную за долгие годы учебы в школе мощь.
Колдовство!
Единственное движение Юкико превратило Хасагава из воина в ребенка. Как ребенок, он неловко взмахнул отцовским мечом, резанув воздух.
Последним, что запечатлел его мозг, было холодное прикосновение короткого меча. Лезвие вошло в солнечное сплетение, рассекло диафрагму и вонзилось в сердце. Грозный, но уже бесполезный меч выпал из разжавшихся пальцев на мокрую траву.