Склонив голову, старый цыган приложил левую руку к сердцу. Выпили.

— В таборе осталось мало мужчин, — чуть помолчав, признался Славко. — Мало воинов. А вас трое — и каких! Если проводите нас на восток — буду рад. И никто вас с таборе не сыщет. Никакие судейские!

— А ваши мужчины…

— Мы шли через Литву.

— Понятно.

— А здесь, под Тихвином, говорят, много лихих людей, — цыган снова подал голос.

— Много, — согласился беглец. — Как и везде, где есть торговые пути, купцы и прочий зажиточный люд. Так ты разрешишь нам переждать?

— Да. Но мы скоро уходим. Через пару-тройку дней.

Бутурлин ничего не сказал. Задумался. Уходить с цыганами черт-те куда он вовсе не собирался. Уж в таком разе можно было бы податься в Ниен… Точнее сказать, в Спасское — русское, рядом, село. Там бы и отсиделся… до прихода рати воеводы Потемкина! Вот именно — до прихода.

Оправдаться надо — вот что! Да сладить все честь по чести — по суду. В противном случае придется век от своих же прятаться, скрываться, ровно какому-нибудь вору да шпыню ненадобному. Нехорошо так, не надобно. А что надобно? А на Хомякина, злодея, накопать всякой скверны! Это ж с его подачи все… Накопать — да челобитную! И не одну — несколько. В Разрядный приказ. В Поместный. В приказ Тайных дел — тоже можно, мало ли — Хомякин — свейский шпион? А еще — игумену, отцу Иосифу, архимандриту. И, может быть, даже самому государю!

Значит, баро сказал — через пар-тройку дней. Два дня еще есть. Собрать сведения для челобитной — да на Хомякина чего худого — побольше. Чтоб не сидел, руцы довольнехонько потирая, чтоб заерзал, чтоб оправдывался! Два дня… маловато — но уж сколько есть. Правда, это ежели до того момента монастырские в табор не сунутся. Вдруг да явятся искать беглецов? А запросто! Правда, Славко чужих в табор не пустит. Да и беглецам спрятаться — есть где. Лес кругом. Река, заводи. Все не прочешешь.

— Ну, отдыхайте пока, — закончив трапезу, цыган сытно рыгнул и погладил живот. — Шатер вам дадим… поставили уже. Живите. Однако, извини, в нашу жизнь не лезьте и по табору зря не шатайтеся.

— Добро, — согласно кивнув, поднялся Бутурлин. — Благодарствую за хлеб-соль, за то, что спрятали.

— Ничего. Отработаете! — баро широко улыбнулся, показав крепкие белые зубы. — Умелые воины нам сейчас нужны… Да! На реку не ходите — мало ли. Тут, недалеко, ручей есть.

Верных своих слуг Никита Петрович обнаружил на окраине табора, у недавно разбитого шатра — небольшого, с заплатками, но внутри вполне себе уютного. Вместо ложа постлали лапника и свежего сена, накрыли полотном — живите.

— Ой, господине! — обрадованно протянул Ленька. — Вот-то отоспимся нынче! Отдохнем.

— Пойдем-ка сперва прогуляемся. Где-то тут, говорят, ручей…

— Да мы знаем!

— Знают они…

Кинув в шатер кафтан — жарко, Бутурлин строго глянул на холопов. Ишь, расслабились! Отоспаться им.

— На том свете отоспимся. А ныне — обговорить все надобно, — лоцман пригладил бороду и, оглянувшись по сторонам, понизил голос: — В шатре-то стеночки худоваты, тонки. А лишних ушей здесь, сами видите, сколько.

Сверкающее рыжее солнышко уже клонилось к закату, прячась за стройными вершинами сосен. Вкусно пахло разогретой смолою и можжевельником. Порывы теплого ветерка приносили с собой пряный запах трав, в кусточках и на полянах вовсю пели-перекликались птицы, где-то рядом деловито жужжал шмель, проносились под ногами путников синекрылые стремительные стрекозы.

Шумел травою чудесный, раскинувшийся в междулесье луг, и каких только цветов там не росло! Желтые лютики — словно кто-то взял большую корзину, да и сыпал горстями — золотом — сыпал и сыпал… Белели повсюду ромашки, сыпались, рвались в полет невесомые шарики одуванчиков, синели в траве колокольчики и васильки, прятались меж подорожником и пастушьей сумкой трехцветные луговые фиалки.

Дальше, за перелеском, виднелись засеянные рожью поля — туда беглецы не пошли, там уже были люди, тихвинские, из деревни Фишовицы.

— А вон и ручей, — указал рукой Игнатко.

— Вижу, что ручей, — Никита Петрович усмехнулся и, сняв висевший здесь же, на сучке старой рябины, берестяной туес, зачерпнул студеной водицы да принялся пить всласть.

Напившись, протянул туес холопам:

— Пейте! А ты, Игнат, рассказывай… Как там и что. Кое-что я уже от Леньки слыхал…

— Добро, господине…

Передав туес Леньке, Игнат пригладил растрепанную шевелюру и невольно скривил губы — спина-то еще болела, ага.

— Значится, одно так все вышло…

Отрок закончил свою историю уже на обратном пути, на узкой тропинке, вьющейся среди медвяных трав и уходящей через табор к реке. Бутурлин слушал внимательно, даже кое-что переспрашивал, уточнял.

— Так, говоришь, дева?

— Ага. Она меня и спасла. Настеной звать… Челядинка тамошняя или обельная холопка.

— Хм, интересно… С чего б ей тебе помогать?

— Сам, господине, не ведаю, — потупился отрок. — Может, глянулся ей… А может, просто — добрая душа.

Никита Петрович хмыкнул:

— Видали мы таких добрых душ! Ты вот что, Игнат… Надо бы тебе с девой этой снова встретиться… как-нибудь невзначай. Раз уж, говоришь, глянулся…

— Так… встретиться бы можно… Да как?

Парнишка озадаченно почесал затылок.

— Тут дело не в том — как, — наставительно заметил лоцман. — Главное — зачем.

— И зачем? — Игнатко сглотнул слюну. Видать, и ему понравилась девка, хотелось вдругорядь увидеться.

— А вот зачем — слушай, — понизив голос, Бутурлин оглянулся по сторонам. Так, на всякий случай. — Выспросишь у нее ровно бы так, невзначай, обо всем. Говоришь, строг боярин-то?

— Ой, господине! — вздрогнув, передернул плечами отрок. — Не то слово — строг. Жесток, собака, лют! Всех людишек своих вот так, в кулаке держит. Чуть что — в плети. Да сам бьет, от души.

— М-да-а, — Никита Петрович задумчиво покусал губу. — Не боярин, а прямо какой-то деспот.

— Кто, господине? — непонимающе переглянулись холопы.

— Деспот, — охотно пояснил господин. — Так в книгах да в Писании Святом о персиянах древних пишут, об Ассирии, Вавилоне. Цари там такие у них. Жесткие — ужас!

Игнатко дернул ресницами:

— Вот и Хомякин жесток. Верно ты, господине, сказал — деспот!

— Значится, он девчонку ту тоже бил, — сворачивая к лесу, продолжал беседу Бутурлин.

— Да бил. Она говорила.

— Ага! — Никита Петрович азартно махнул рукой. — Вот и пусть побольше о боярине своем жестокосердном расскажет. А самое главное — выспроси…

Ранним росным утречком холопы взяли ройку да отправились на посад, к хомякинской усадьбе. Игнатко — ясно, зачем, а Ленька — для подмоги. Так, на всякий случай — мало ли что. Бутурлин лично проводил своих людей — к явному неудовольствию Славко.

— Ой, схватят их! Ой, схватят.

— Да кому их хватать? — усевшись на мостках, усмехнулся лоцман. — Кто их на посаде знает-то? Из монастырских — так и вообще никто. А мне зелья порохового прикупить надобно. Да и — какую-никакую — сабельку.

Баро покивал:

— Ну, сабельку бы мы тебе дали. А вот зелье — да.

— Вот и я о том.

Как бы то ни было, а цыган больше не приставал с расспросами, да и вообще, в таборе было не до беглецов. Ромалы деятельно готовились к уходу — перековывали лошадей, смазывали дегтем тележные оси, а кое-кто уже даже разобрал кибитки, явно собираясь провести последние ночи под открытым небом.

Холопы явились к обеду. Приплыли на ройке. Рыжий Ленька что-то весело насвистывал, а Игнат молчал, но светился ликом, словно новая, в золотом окладе, икона.

— Виделись с девкой, — тут же доложил рыжий. — Игнатку она узнала, обрадовалась. Как раз на торг шла. Он ее и провожал… а я — поодаль. Ищут нас, господине. Погоню воинскую снарядили. Говорят — целый отряд стрельцов.

— Целый отряд, говоришь? — изумился Никита Петрович. — О как нас воевода с игуменом ценят! Славно, славно… Так! Давай теперь, Игнат, ты.