Отрок доложил несколько смущенно, но в целом вполне уверенно и понятно. Да, встретились, потом он проводил Настю почти до самой усадьбы. Миловались? Да, поцеловались на углу разочек. Как раз о боярине и разговаривали. Настена жаловалась да обзывала хозяина своего всяческими «непотребны словесы».

— Как раз вчера он ее высечь велел! — шмыгнув носом, поведал Игнат.

— Высечь велел? — Бутурлин насторожился. — Он что же, в вотчину-то свою дальнюю не поехал?

— Настена сказывала, поехал. Да зачем-то вернулся с полпути. Никто и не ждал!

— Представляю себе его возвращение, — философски заметил Никита Петрович. — Тем более — столь внезапное. Что еще Настена твоя сказывала?

— Ничо, — парнишка помялся и, опустив очи долу, признался: — К вечеру на ближний луг звала.

— Вот! — хлопнул в ладоши Бутурлин. — Пойдешь! Выспроси-ка про хомякинскую казну — с чего пополняется? С чего там, на усадьбе, живут, окромя работы-заботы крестьянской?

— Вызнаю, господине… — отрок согласно кинул и, сглотнув слюну, тяжко вздохнул. — Хорошая девица эта Настена. Добрая. Ей бы бежать… одначе — опасно! К нам на усадьбу — враз сыщут… А на войну ей невмочно.

Игнатко вернулся ночью, поздненько, тут же и доложил:

— Новость важная, господине! Завтра вечерком хомякинские медь свейскую будут перевозить. С барки. Настена сказала.

— Ага! — сам недавний контрабандист, Никита Петрович быстро смекнул, что к чему, и сразу же уточнил: — Значит, медь та, как я себе мыслю, избу таможенную вовсе не проходила.

— Не проходила, — согласно кивнул парнишка. — Настена так и сказала. Вызнала всё!

— Да уж, — хмыкнув, Бутурлин покачал головой. — Вот ведь, есть же такие холопки неверные. Правда, ежели боярин — деспот… То зачем такому верной рабой быть? Так! К обеду быть готовыми. Отправляемся! Игнат… дева твоя сказала, что за барка-то?

— «Северная звезда». Хозяин — Никифор Сомов. У него еще артель…

— Знаю я Сомова. Тот еще шпынь! То людишкам своим не заплатит, то еще что… Ладно! Собирайтесь. Значит, говоришь, «Северная звезда»?

В светлом ночном небе серебрилась луна, отбрасывая жемчужную дорожку в спокойных водах реки. Кругом стояла мертвая тишь, лишь слегка покачивались камыши и коричневые бутончики рогоза бились о низкий борт барки.

Позади, со стороны посада, вдруг донеслось лошадиное ржание!

— Едут, — прячась в зарослях вербы, азартно прошептал лоцман. — Ленька, давай к важне. Буди таможенников! Игнатко, готовь пистоль.

— Уже готов, господине.

— Ну, и славненько, ну и с Богом, ага…

Не солгала, значит, Настена! Не солгала.

Рыжий тут же исчез, растворяясь в трепетно-белесой ночи, Бутурлин с Игнаткою затаили дыхание. Снова послышалось лошадиное ржание — на этот раз совсем рядом. И вот уже выехали к пристани возы, запряженные крепкими конями. Сейчас… сейчас перегружать будут. Сейчас…

— Господине… там сзади кто-то! — вдруг обернулся Игнат.

— Сзади?

Ни господин, ни слуга среагировать не успели. И позади, и впереди, у барки, со всех сторон вдруг вспыхнули факелы, порвав мирную белую ночь в огненные оранжевые клочья! Повсюду — со всех сторон — вдруг появились оружные люди! Целое воинство. Угрожающе щетинились копья, тускло поблескивали пищальные стволы, оранжевые сполохи отражались в доспехах и шлемах.

Гляди-ко… Не одни простые ратники здесь. Еще и…

— Вон они здесь, в вербе, прячутся, — послышался чей-то ехидный, смутно знакомый голос.

Хомякин!

— Больше, князюшко, негде. Прикажи взять!

Князюшко?

Никита Петрович вытащил саблю, шепнул:

— Будем прорываться, Игнат. По моей команде — пали… Желательно — в доспешных… Готов?

— Готов, господине!

— Ну, тогда — с богом!

Бутурлин усмехнулся: вышло тогда внаглую — получится и сейчас. Почему бы и нет-то? Главное, спокойно все… и без мандража, без страха… Натиск и быстрота — в этом залог победы!

Кто-то вдруг ломанулся на лошади прямо через кусты! Сверкнули доспехи. Игнатко злорадно поднял пистоль, прицелился…

— Я — князь воевода Потемкин! — прозвучал вдруг звучный голос.

— Постой… — Никита Петрович придержал верного холопа за руку.

— Ежели ты — Никита Петров сын Бутурлин, служилый человек и помещик — покажись! — между тем все так же звучно продолжал князь. — Ничего тебе худого не будет. Ты мне нужен, Никита! Не для казни, для службы воинской. Но скажу — службишка та не простая, опасная.

Услышав такие слова, Никита Петрович чуток подумал… да вышел и, пряча усмешку, степенно поклонился воеводе:

— Ну, здрав будь, князь Петр Иванович!

— И ты будь здрав, Никита. Почто своеволишь-то? Пошли-ка в палаты мои. Поговорим, ага.

С воеводой проговорили до утра. Князь Петр Иванович вроде как и вовсе не собирался ложиться, и выглядел в сей неурочный час вполне бодро. Широкая, окладистая борода его, истинно княжеская, местами тронутая серебристыми прядями, словно бы олицетворяла всю значимость государственной власти, всю старину и вызываемое нешуточное почтение к старинным родам.

Потемкин велел возжечь свечи, и трепетное желтое пламя мягкими сполохами играло на золотой парче княжеской ферязи. Такая же парчовая, подбитая драгоценным соболем, шапка с венцом с жемчугами венчала голову воеводы, породистые густые усы были тщательно расчесаны, темно-серые глаза из-под больших широких бровей смотрели на собеседника строго, но без особого гнева.

— Ты садись, Никита, не стой, — сняв шапку, кою тут же забрал неслышно подскочивший слуга, Петр Иванович скинул и ферязь и так вот, по-простецки, в кафтане, уселся в резное креслице, жалобно скрипнувшее под дородной фигурой боярина.

— Невместно мне, князюшко, при вас сидети…

— Говорю — садись!

Князь повысил голос, и молодой человек осторожно присел на край лавки.

— Ты воеводе Андрею Васильевичу Бутурлину, чай, не родич? — Потемкин прищурился, положив на стол холеные руки, унизанные драгоценными перстнями и кольцами.

— Да-альний-предальний, — потупившись, признался лоцман. — Они с нами не знаются. Худородные мы.

— Ничего! И худородные могут в князья выбиться, — Петр Иванович усмехнулся, пригладив роскошные усы и бороду — живое воплощение принятых на Руси порядков. Глянешь — вроде дундук дундуком… Ан, не тут-то было! Никита Петрович знал Потемкина как умелого и опытного воеводу, человека умного и дельного. Такой зря кричать да местничать — древностью рода кичиться — не станет.

Вот и князь не кричал, не гневался…

— Вижу, молодец ты ловкий… Ниен добре ведаешь?

— Добре, княже. Я ж в лоцманском деле… Не раз в Ниен хаживал. Да и в Стекольны тоже.

— Sagst du Schwedisch oder Deutsch?[14] — неожиданно спросил воевода.

Бутурлин невольно вздрогнул: вот уж не знал, что Потемкин знает чужие языки! При всем уважении…

— Ich spreche Schwedisch, Deutsch, und ich spreche Englisc[15], - быстро ответил молодой человек.

Воевода одобрительно тряхнул бородою:

— Такой-то мне и нужен! Знающий. Ну, каков ты молодец — я уж ведаю… — в голосе воеводы, до того вполне обычном и даже в чем-то мягком, вдруг прорезалась сталь. — За все, что натворил ты — сам знаешь, что положено! Так ведь?

— Так, княже… Да не так! — сверкнув глазами, Никита порывисто вскочил на ноги. — Ежели боярина Хомякина слушать, то да — страшней меня разбойника да лиходея нету! А ежели разобраться по чести…

— Разберемся, — с неожиданным спокойствием вдруг пообещал Потемкин. — Только сперва кое-что для государства российского сделаешь!

Молодой человек закусил губу, силясь унять охватившее его волнение, накатившее внезапно, словно холодная злая волна на мягкий песчаный берег:

— Я… я, княже, за-ради государя да Отечества на все готов!